– Я заехал в супермаркет «Забар», – объяснил отец, хотя объяснения были излишни. – Решил привезти сюда частичку дома. Грейс кивнула, не закрывая дверь холодильника. Ее вовсе не удивило, что слезы начали жечь глаза. – Спасибо, – ответила она. – Генри любит рубленую печенку, – сказал отец. – Я привез побольше и положил в морозилку. И штрудель тоже хорошо держит заморозку. – С каких это пор ты стал примерным домохозяином? – рассмеялась Грейс, но отец, похоже, воспринял вопрос на полном серьезе. – Ева прекрасно готовит и не видит смысла ходить в места вроде «Забара». Я давным-давно понял, что если хочу, чтобы салат из огурцов и копченая лососина оставались частью моей жизни, то мне надо самому их покупать. Я помню печенье, которое ты любила в детстве. Сочные зеленые, оранжевые и белые полоски, политые шоколадом. Это лакомство Грейс обожала, как никакое другое. От одного взгляда на него на душе потеплело. – Знаешь, я привез всего понемногу, – добавил отец. – Даже кнейдлах. – Иудейский сочельник, значит, – улыбнулась Грейс. – Похоже на то, – согласился отец, освобождая место на полке для индейки из супермаркета. – Рождество в штетле. – Вифлеемская звезда над Буковско, – рассмеялся отец. Буковско – так называлось местечко в Галиции, где жил его дед. – Ой-ой. – Моя бабушка не возражала. Ее сестра, кстати, дала мне впервые попробовать свинину. Как сейчас помню – до невозможности вкусную сардельку. – И так мы оказались здесь, – вежливым тоном сказала Грейс. – В аду. – Нет. Это только сейчас так кажется. – Отец отошел от холодильника и придержал для нее дверь открытой. – Ты из этого всего выкарабкаешься, Грейс. Ты стойкая. – Правильно. – И Генри тоже стойкий. Это сильный удар, я ни в коем случае не преуменьшаю. Но Генри всегда был окружен заботой, и у него есть голова на плечах. Если мы будем с ним честны, он все выдержит. Грейс едва не проронила что-то очень дерзкое (и, возможно, злобное), но вдруг подумала, что вела себя с Генри очень даже не по-честному. Под видом «защиты», она почти ничего не рассказала сыну о том, что произошло – и до сих пор происходит – с его семьей. Но каждый раз, когда она представляла себе разговор начистоту, ее охватывал страх и решимость моментально ускользала. И это тогда, когда слово «вместе» стало принципом ее жизни, ее мантрой. – Мы будем с ним честны, – пообещала она. – Только не прямо сейчас. Я слишком многого сама не понимаю. Сначала надо здесь устроиться. – Устроиться – это очень важно, – осторожно согласился отец. – Стабильность и безопасность для подростка – самое главное. Как я понимаю, вы тут останетесь? Грейс пожала плечами. – А как же твоя практика? – Я ее временно приостановила, – ответила она, отметив, что думать об этом – одно, а озвучивать – совсем другое. Слова показались ей нереальными. – Пришлось. – А как же школа Генри? – В Коннектикуте тоже есть школы. – Рирдена в Коннектикуте нет. – Совершенно верно, – отрезала она. – А Хочкис подойдет? Закрыв холодильник, отец посмотрел на нее: – Кажется, ты все уже просчитала. – Да. – Хотя на самом деле о Хочкисе она подумала впервые. – А как же твои друзья и подруги? Грейс шагнула к ящику, тому самому, где лежала теперь уже наполовину пустая пачка сигарет, и достала штопор. Потом сняла с верхней полки бутылку красного вина. И что ей, спрашивается, отвечать? Что ни одна подруга или знакомая из того, что она теперь со смехом называла «прошлым», не удосужилась подать о себе весточку? Грейс это точно знала. Пролистывая список вызовов на своем онемевшем мобильнике, она увидела, что их там просто нет – одни рвачи-репортеры, детективы, а также непрекращающиеся звонки от Сарабет и Мод, которые она старалась игнорировать. От этой мысли стало не по себе. – Похоже, я их всех растеряла, – наконец нашлась с ответом Грейс. Отец грустно кивнул. Должно быть, решил, что друзья ее покинули из-за скандала. Но они с самого начала оставались в стороне – вот в чем ее проблема. Наконец-то Грейс это поняла. – Кстати, Вита звонила, – проговорил отец как бы между прочим, словно эта информация не имеет значения. – Я ей сказал, что ты здесь. Она живет где-то в Беркшире. По-моему, она сказала, где именно, но я не запомнил. Она с тобой не связывалась? У Грейс перехватило дыхание, и она повернулась к старому настенному телефону. Сколько раз тот звонил, прежде чем она его отключила? А когда она всего один раз взяла трубку… то услышала женский голос. Это был голос репортерши? Или нет?.. У Грейс дрожали руки, когда она втыкала штопор в пробку бутылки. – Дай-ка мне, – сказал отец, и она ему уступила. – Так и ни одной весточки от нее? Грейс пожала плечами. Ей до сих пор не верилось, что звонить могла Вита. – Я сказал, что очень рад ее слышать. Мне показалось, она очень за тебя переживает. «Ну, не она одна», – подумала Грейс, наблюдая, как отец разливает вино. Но тут же вспомнила, что переживающих не так уж и много. Однако неприятнее всего было осознавать, что подруга, исчезнув из ее жизни так давно, решила вернуться сейчас, когда в этой жизни царил такой хаос. – Отлично, прекрасно, – сказала Грейс, принимая бокал. Вино чуть горчило и сразу слегка ударило в голову. – Она работает в… в реабилитационном центре, кажется. Подробностей я не спрашивал. Она разве тоже не психоаналитик? «Знать ничего не желаю», – подумала Грейс, а вслух ответила: – Она училась на психоаналитика. Давно это было. Я без понятия, чем она занимается. – Может, вы снова подружитесь. Так иногда случается. Когда умерла твоя мама, я получал весточки от людей, о которых и думать забыл. Лоуренс Давидофф, помнишь такого? Грейс кивнула. Сделала еще глоток вина, и по телу разлилось тепло. – И Дональд Ньюман. Мы вместе воевали в Корее. Долгие годы жили в пяти кварталах друг от друга и никогда не пересекались. Знаешь, это он познакомил меня с Евой. – Правда? – удивленно посмотрела на него Грейс. – Его жена была агентом по продаже недвижимости. Ева и Лестер купили у нее квартиру на Семьдесят третьей улице. Так что после смерти твоей матери он решил устроить наши жизни. Грейс хотелось спросить: «И как скоро?» Она никогда не знала наверняка. – Спасибо, но для устройства собственной жизни я не нуждаюсь ни в каких старых друзьях или подругах. – Сомневаюсь, что Вита думала о чем-то подобном. Как я уже говорил, она казалась очень расстроенной. И если ты когда-нибудь… узнала бы… о чем-то подобном в ее жизни – уверен, тебе бы тоже захотелось получить от нее какую-то весточку. Грейс была совсем в этом не уверена, а потому ничего не ответила. Она подошла к буфету, чтобы достать тарелки. Потом вынула столовое серебро и салфетки. Затем вернулась к холодильнику и попыталась сообразить, что бы подать на ужин. Отец и вправду привез всего понемногу. В холодильнике стояли спреды, сыры и пластиковые контейнеры из огромного отдела кулинарии в «Забаре», на столе лежал тонкий длинный багет, полный пакет бубликов и уже нарезанная на ломтики буханка черного хлеба. А рядом с холодильником пристроилась горка шоколадных батончиков, которые продаются на кассах. – Вот это да! – изумилась Грейс, разворачивая тушку семги сантиметров в пять толщиной, нарезанную на тонкие лоснящиеся ломтики, обернутые в полупрозрачную пергаментную бумагу. – Прелесть какая. Вот за это огромное спасибо! – Не за что, – ответил отец. Положив руку дочери на плечо, он стоял у нее за спиной, заглядывая внутрь холодильника. – Этого хватит? – Накормить все население поселка? По-моему, да. На самом деле сейчас тут только мы одни. Не считая мужчины в каменном доме. – На другом краю? – Да. Отец улыбнулся. – Один из тех мальчишек, что на водных лыжах катались? Тот самый дом? – Ну да. Он стал профессором в колледже. Сказал, что проводит здесь творческий отпуск, книгу пишет. Отец нахмурился. – А дом у него утепленный? – Нет, по-моему, нет. Он меня о том же спрашивал. Но зима же не навсегда. Надо только январь перетерпеть, а потом будет легче, я уверена. А если уж совсем худо придется, обоснуемся в мотеле. Похоже, эти слова отца не успокоили. Он стоял и смотрел, как она выкладывает на доску сыр. Грейс перелила суп из банки в кастрюлю из нержавеющей стали и поставила греться. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты жила не так вот, – произнес он серьезным тоном, словно высказывал какую-то радикальную идею.