– Пап? – Нет… – покачал он головой. – Не надо. «Не надо? – удивилась Грейс. – Не надо – что?» Ему нужно было выплакаться. Слезы лились долго. А ей оставалось только ждать. Наконец отец встал и направился в ванную. Грейс слышала, как спустили воду в унитазе, а затем как вода полилась из крана. Вернувшись, отец был уже гораздо спокойнее. Сейчас он походил на своего отца – измученного и усталого человека со слезящимися глазами, которого Грейс едва помнила: странная и не совсем уместная фигура в углу гостиной на праздновании ее дня рождения. Фредерик Рейнхарт – как Грейс и Генри – был единственным ребенком, и отношения с отцом у него не заладились. О своем деде Грейс почти ничего не знала и не помнила, знала только, где он жил (Лодердейл-Лейкс, Рай, Флашинг, Элдридж-стрит, Монреаль, Буковско), и побывала на его похоронах, на которые страшно не хотела идти, потому что из-за них пришлось пропустить роскошную бар-мицву в Рирдене. Сейчас она даже не помнила, в чью честь был тот праздник. – Мы не были счастливы, – внезапно сказал отец, шмыгая носом, как всегда после слез. – Я не был счастлив. И знаю, что Марджори – тоже. Я пытался обрести счастье. Сначала с ней, а потом без нее. Кажется, ради счастья я пошел бы на все. – Но… – как будто издалека услышала Грейс свой голос. – Я никогда этого не замечала. Никогда, – подчеркнула она, словно он ошибался касательно своей жизни, а она, ребенок, видела все гораздо яснее. – А как же… – Грейс принялась лихорадочно искать доказательства того, что он ошибается, и поймала себя на мысли, что вспомнила о драгоценностях на мамином туалетном столике с зеркальными ящичками. – Но ты же всегда дарил ей драгоценности? Все эти брошки и браслеты. Мне казалось, так ты проявлял любовь и нежность. Отец быстро замотал головой: – Нет, это не так. Никаких проявлений любви и нежности не было. Совсем никаких. Я привык ударять налево, а в качестве извинения дарил ей очередную дорогую безделушку. Он умолк, чтобы убедиться, что она его слушает, но Грейс его больше не слышала. Ярость оглушила ее, и ей захотелось встать и начать метаться по комнате. – Ты покупал драгоценности – за это? Грейс поразилась, что вообще смогла выдавить хоть слово. Отец пожал плечами. – Она никогда их не надевала. Брезговала ими, словно отравой. Она сама мне так сказала, когда я наконец спросил – мы тогда наряжались куда-то в гости. Среди подарков была брошь с изумрудом. Мне казалось, она будет прекрасно смотреться на платье, которое Марджори надела в тот вечер. Она сказала, что носить эту брошь все равно что носить на груди букву «А», как Эстер Принн[1]. Грейс закрыла глаза. Вспомнила эту брошь. Ее забрал Джонатан и увез неизвестно куда. Она понадеялась, что больше никогда не увидит это украшение. – Я должен был перестать, – покачал головой отец, – прекратить это делать. Никому из нас не становилось лучше от моих поступков. Да это и невозможно – каждое украшение как напоминание. Я даже не помню наверняка, что мною двигало тогда. Иногда я приходил домой, а она что-нибудь раскладывала на туалетном столике. Мне казалось, будто она спрашивает: «Вот эту помнишь? А вот эту?» Зачем она себя так изводила? Я понимаю, почему она пилила меня, но себя-то – зачем? – Тебе надо было обратиться к специалисту, – коротко бросила Грейс. – Тебе такое никогда в голову не приходило? – Хочешь честно? Нет. Мое поколение такую вероятность даже не рассматривало. Если со стороны все выглядело хорошо, или вы, по крайней мере, могли жить бок о бок, то значит, все в порядке. А если нет, вы расставались. Никто всерьез не раздумывал над отношениями. Сам не знаю почему. Если бы она захотела, мы бы обратились к психоаналитику, но мне такое и в голову не приходило. Долгие часы за бешеные деньги лежать на кушетке и пытаться припомнить какое-то ключевое слово или событие из того времени, когда я барахтался в пеленках – и это все разъяснит. Я считал это глупостью. Да и наплевать мне было на мои неврозы. Я просто хотел уйти. – Тогда почему не ушел? – спросила Грейс, уже начиная злиться. Отец поднял голову и поймал ее взгляд, но мгновенно отвернулся. – Я попросил развода, но, не получив ее согласия, отказался от этой идеи. – Мама отказалась? – Наотрез. Причин я так и не понял. Возможно, хотела помучить меня, но почему бы не стремиться к собственному счастью? Я же не хотел причинять ей боль. Она и так от меня натерпелась, – сказал он. Грейс заметила, как отец вцепился в стол, судорожно сжимая край столешницы. – Так что мы продолжали жить, как жили. После того, как ты уехала учиться в Рэдклифф, я снова поднял эту тему, и мне показалось, что на этот раз она всерьез задумалась над моим предложением, но у нее случился инсульт. Они посидели за столом еще несколько минут. Грейс, к своему удивлению, обнаружила, что по-прежнему может потягивать вино, что дом не рухнул. Как будто ее мир только что не перевернулся – снова. «Что дальше?» – подумала она. – Было очень горько это узнать, – наконец проговорила Грейс. – Понимаю. Долгие годы я задавался вопросом, смог бы я как-то улучшить нашу жизнь. Сделать ее хоть немного более выносимой. Вообще-то я хотел больше детей. – Ух ты! – ошеломленно воскликнула Грейс. – А почему? – Просто мне нравилось быть отцом. Обожал наблюдать, как ты познаёшь мир. Ты была очень любопытным ребенком. Я не в академическом смысле – конечно же, ученицей ты всегда была прекрасной, – поправился он. – Но ты просто пристально на что-то смотрела, и я говорил твоей маме: «У нее в голове много чего откладывается. Она смотрит на все». «Смотрит на все, – подумала Грейс. – И не видит ничего». – Ты мог бы начать все с нуля, когда умерла мама, – по-прежнему не очень дружелюбно заявила она. – Тогда тебе было немного за пятьдесят. Ты мог обзавестись новой семьей. Отец пожал плечами. Похоже, он только теперь задумался над этим. – Думаю, да. Но я встретил Еву и обрел рядом с ней настоящий уют. А уют – это именно то, в чем я нуждался. Оказалось, это одна из основных потребностей, и ничего ужасно сложного в ней нет. Потом у меня появились ее дети и внуки, а впоследствии еще и Генри, и я наконец познал счастье. – Он посмотрел дочери в глаза. – Сама мысль о том, Грейс, что ты выстроила свой идеал семейной жизни на нашем с мамой примере, чрезвычайно огорчает меня. Мне следовало бы рассказать тебе правду еще много лет назад. – А мне надо было настоять на подобном разговоре, – ответила Грейс. – Моей задачей как подростка было высмеивать родителей и издеваться над ними, а я этого так и не сделала. У такого подросткового бунта есть причина. Я же считала себя выше всего этого. – Она покрутила бокал с остатками красного вина. Одна капелька выплеснулась через край, и Грейс наблюдала, как та стекает по ножке. – Что ж, лучше поздно, чем никогда. – Ева тобой восхищается, – поведал ей отец. – Хотя знает, что ты ее недолюбливаешь. Ее это очень огорчает. Грейс кивнула. Она была не совсем готова обнять Еву как сострадающую, сочувствующую и любящую ее душу. Но попробовать сблизиться можно. Грейс вдруг невольно спросила отца, не отдаст ли он ей мамин фарфор, и поразилась этому вопросу. Зачем ей потребовались символы родительского брака теперь, когда она знала правду о том, как они жили? И все же эти символы были осязаемы, и Грейс чувствовала, что в данных обстоятельствах они ей нужны. – Я бы хотела забрать его себе, – напрямую заявила она отцу. – Он много для меня значит. – Мамин – что? – ничего не понимая, переспросил он. – Мамин фарфор. Лиможский «Хевиленд», который вам подарили на свадьбу. Мне неприятно, что Ева им пользуется ежедневно. Я знаю, это глупо… – проговорила она. – Тарелки и чашки? – переспросил отец, все еще сомневаясь, верно ли ее понял. – Да. Я знаю, это очень старомодно, но все же думаю, что вещи с вашей свадьбы должны были перейти ко мне. Сама знаю, как это звучит. – Грейс действительно поняла, что со стороны ее требования звучат некрасиво. – Я не жадная, но это же посуда моей мамы. Мне казалось неправильным, что этот фарфор получила твоя вторая жена, а не я, дочь. Вот и все, – закончила она. – Конечно же, ты можешь забрать посуду. Все, что тебе понравится. Ева всегда твердит мне, что надо избавляться от накопившихся вещей, и у нее полно своих сервизов. Думаю, этот фарфор я хранил из-за своей сентиментальности. Мне казалось, тебе будет приятно, когда мы собираемся на ужин, принимать пищу из тех же тарелок, из которых ты ела в детстве. Но разумеется, я привезу этот фарфор сюда. – Не стоит спешить, – ответила Грейс, чувствуя себя идиоткой. – Просто, когда этот кошмар закончится, если закончится, я бы хотела, чтобы Генри окружали вещи, не связанные с Джонатаном. Пусть это будут вещи из моего прошлого. Я хочу, чтобы у меня было прошлое, которое можно передать Генри. Необязательно идеальное, но по крайней мере не отцовская ложь. Закончив фразу, Грейс вдруг поняла, что и сама готова оставить эту ложь в прошлом, двинувшись навстречу будущему. Глава девятнадцатая Роковая ошибка С первого дня в детском саду до того памятного утра, когда ей вручили диплом малинового цвета, Грейс обучалась только в частных школах и потому поразилась, с какой легкостью Генри приняли в седьмой класс местной средней школы Хусатоник Вэлли. Никакого официального заявления о приеме, никаких выяснений, сколько свободных мест осталось в классе и есть ли у нее связи с кем-то из попечительского совета школы или из приемной комиссии. Грейс в страшном волнении звонила секретарю школы, а от нее попросили лишь после рождественских каникул подготовить невероятно «демократичный» пакет документов, которые она собрала без малейшего труда. А именно: свидетельство о рождении Генри, копия лицевого счета за пользование коммунальными услугами в доме на озере на имя родителя или опекуна Генри плюс табель и характеристика с прежнего места учебы, которые Роберт Коновер тотчас выслал по электронной почте (отличные оценки и похвальные эпитеты преимущественно в превосходной степени). И все равно в первые дни после Нового года Грейс одолевало беспокойство. Как Генри справится с переводом из элитной манхэттенской частной школы в болото муниципального образования самого низшего уровня? Вдруг местная школа окажется страшно примитивной по сравнению с Рирденом (а что если тут складывать и вычитать учат только в седьмом классе?), или же все остальные ученики тут поголовно нюхают клей и фанатеют от видеоигр? Вдруг здесь считается нормой травля одноклассников (в Рирдене же администрация бдительно следит за поведением учащихся и беспощадно борется с травлей детей во всех ее проявлениях)? Грейс скрывала эти опасения от Генри – и правильно делала, поскольку сыну не терпелось вырваться из «заточения» в их маленьком домике на практически пустынном берегу озера и вновь вернуться в мир двенадцатилетних. В самое первое утро она повезла его на машине, поскольку забыла (если вообще знала), что теперь ее сын посещает муниципальную школу и имеет право на поездки от дома и обратно на школьном автобусе. У ворот школы проследила, как Генри скрылся за дверью. Потом направилась прямиком домой и буквально рухнула на кровать, едва в силах натянуть на себя одеяло. Грейс просто рассыпалась на куски, чего никоим образом себе не позволяла с той самой первой секунды, когда увидела мигающий значок у себя на мобильном. Она стойко терпела крах своей прежней жизни, бегство в Коннектикут и заботы о том, как согреться (хоть как-то) и прокормиться, приезд отца на Рождество, все хлопоты и приготовления к тому, чтобы снова отправить Генри в школу. Все это время она была самой собой: небольшого роста, неглупой и способной женщиной, которая не прекращала заниматься делами и казалась вполне благоразумной. Что бы ни случилось, у Генри была мать, готовившая сыну завтрак и чистую одежду по утрам. Однако теперь, когда Генри дома не было и в эти часы материнская опека ему не требовалась, Грейс наконец поняла, как много сил потратила на решение всех этих проблем. Она начала стремительно слабеть, пока совсем не упала без сил. Все время она проводила, лежа на боку и глядя в никуда. Лежала так долгими часами, пока кости не начинали болеть, – то задремывая, то снова просыпаясь. Потом, снова забыв, что сын может приехать на школьном автобусе, Грейс вскакивала и в страхе упустить время ставила будильник на четырнадцать сорок пять, после чего вновь занимала прежнее положение. Так проходили дни. Это сделалось чем-то вроде работы: отвезти Генри в школу, пролежать несколько часов, снова встать, забрать его из школы. Грейс очень ответственно относилась к выполнению своих обязанностей. Очень строго соблюдала расписание. Но при этом не чувствовала ничего, кроме тупого давящего отчаяния и легкого головокружения из-за того, что частенько забывала поесть. Время от времени Грейс думала: «Сколько это все будет продолжаться?» Но по большей части в мыслях царила пустота. Пустота на месте ее разума казалась безграничной – словно огромная комната с покрытыми толстым слоем грязи окнами и истертым и скользким полом. Вот в каком месте пребывала Грейс, пока Генри не было дома. Когда в четырнадцать сорок пять звонил будильник, она вставала, переодевалась, заглядывала в холодильник, составляла список покупок и уезжала за сыном. Из этого теперь состояла ее жизнь. На большее Грейс пока была не способна. И так продолжалось изо дня в день, одно и то же. По крайней мере, каждый учебный день. Генри же все суровые испытания обошли стороной. В самый первый день он безо всяких усилий влился в свой новый седьмой класс, где его встретили весело и добродушно, без каких-либо вопросов о том, какими судьбами его занесло в самое сердце Коннектикута посреди учебного года. В конце первого дня он вышел из школы уже с двумя друзьями, которым не терпелось узнать, чем он увлекается. Когда он сказал, что увлечен аниме, приятели пришли в восторг. – Анимация, – нахмурилась Грейс. Они обедали в пиццерии «Смитти» в Лейквилле. – Аниме. Это японская мультипликация. Ну, знаешь, «Унесенные призраками», например. – Ну да, – ответила Грейс, хотя ничего о таком не слышала. – Слышала о Хаяо Миядзаки? – Нет, не знаю такого. – Так вот, он аниме снимает. Он вроде японского Уолта Диснея, только гораздо лучше. В общем, у Дэнни есть дивиди-диск «Небесного замка Лапуты», и он пригласил меня в субботу посмотреть его вместе. Можно я схожу, а? – Конечно, – ответила Грейс с притворным восторгом, совершенно не желая отпускать сына от себя во время выходных. – Как ты сказал… «Хижина на небесах»? О таком мультике она слышала, но не могла представить, что в нем могло привлечь мальчишек-подростков. – Да нет же, «Замок». Он типа основан на «Приключениях Гулливера» и какой-то индийской легенде, а действие происходит типа в Уэльсе. У Миядзаки много такого «типа». – Генри рассмеялся, как будто пошутил. Грейс растерялась. – Но у Дэнни японская версия с английскими субтитрами, так лучше. – Ага. Хорошо. Ладно, – кивнула она. – Итак, аниме. И с каких это пор? Раньше ты мне об этом ни слова не говорил. – Папа в прошлом году водил меня на «Ходячий замок», – простодушно ответил Генри. – Ага, – кивнула она с наигранной веселостью. – Отлично.