– Вот мы и пришли, – сказал Симон несколько приглушенным голосом. Тилль не был уверен, но если он правильно понял взгляд и интонацию голоса санитара, то тот оказался несколько озадаченным. Беркхофф и сам несказанно удивился, увидев лежавшего на нижней койке двухъярусной кровати человека, лицо которого пряталось в тени верхнего матраца. – Разве меня разместили не в одиночной камере? – спросил он. Вместо ответа, Симон схватил свой мобильник и нажал на кнопку, явно связываясь по прямому вызову со своим начальником. – Это Симон, – прошептал он. – Один вопрос. Комната номер 1310 действительно предназначена для Патрика Винтера? Получив ответ, он сказал: – Понял. Спасибо. После этого санитар убрал свой телефон и, обращаясь уже к Тиллю, заявил: – Все в порядке. Ваш сосед по палате уже спит. Вам тоже следует побыстрее ложиться отдыхать. Завтра предстоит трудный день, господин Винтер. – Минуточку. Я хочу в одиночную камеру, – возразил Беркхофф. – Одноместную палату, – поправил его санитар и сокрушенно покачал головой. – Не получится, как вы уже сами убедились. Из-за наводнения приходится уплотняться. Дверь за санитаром закрылась на удивление тихо, и только металлическому скрежету многочисленных запоров, казалось, не будет конца. Наконец все стихло. Наступила тишина и в помещении, которое у Тилля назвать палатой не поворачивался язык. Скорее его можно было обозначить как камеру, а еще лучше – застенок. Толстая дверь перекрывала доступ сюда любым звукам снаружи, и только через малюсенькое оконце, располагавшееся в верхней части наружной стены, пробивался слабый шелест дождя. – Эй, засранец! – внезапно прорезал тишину хриплый голос, показавшийся Тиллю странно знакомым. Беркхофф посмотрел вниз, увидел присевшего на постели сокамерника и непроизвольно опять стал рукавом вытирать себе лицо, поскольку в памяти все еще оставался свежим тот плевок, которым совсем недавно «наградил» его в столовой этот человек. «Идиота, который только что плюнул на тебя, зовут Армин Вольф. Если не будешь внимательным, то он убьет тебя быстрее, чем ты успеешь сообразить», – только и смог вспомнить Тилль предостережение Седы, как вдруг получил невероятной силы удар в лицо. Когда же Беркхофф, падая, больно ударился о твердый бетонный пол, то решетка за окном отбросила на физиономию его противника зловещую тень. При этом в сумеречном свете камеры голова обидчика еще больше начала напоминать обтянутый кожей череп мертвеца. Глава 21 У Тилля возникло такое ощущение, как будто у него за сетчаткой глаз лопнул наполненный красной краской мешок. При ударе о пол в глазах у него потемнело от боли, но затем зрение стало возвращаться. Первоначально по центру возникло светлое пятно, которое, постепенно расширяясь, сквозь кровавую пелену позволило увидеть склонившееся над ним лицо. – Однако стоит признать, что у тебя есть мужество, – заявил Армин Вольф и пнул Беркхоффа в бок ногой. – Я на твоем месте умолял бы перевести меня в другую камеру. «Но я же не знал, с кем именно они меня запрут. Я и понятия не имел, что мне придется делить камеру с сумасшедшим», – пронеслось у Тилля в голове, но облечь свои мысли в слова он не смог. Для этого у Беркхоффа не хватало воздуха и сил. К боли в голове, спине и почках добавилось осознание того, что его заперли в узком пространстве наедине с пылающим жаждой убийства психопатом. В результате у него вновь возник приступ клаустрофобии, чьи отвратительные когти держали Тилля словно в струбцине. – Чего ты хотел от этой потаскухи Зенгер? Ты рассказал ей обо мне? «О чем? О том, как ты напал на меня в столовой?» Столь абсурдное предположение помогло Тиллю немного собраться с мыслями. В надежде, что Армин не сломал ему запястье, Беркхофф протянул ему руку, сплюнул кровавый сгусток на пол и прохрипел: – Нет, нет. О тебе у нас разговора вовсе не было. Армин сделал шаг в сторону и в столь маленькой камере сразу же очутился возле двери. Он прижал к ней ухо, приложил указательный палец к губам, прислушался, но ничего не услышал. Явно довольный результатом, Вольф снова направился к Тиллю, который успел отползти к стене и опереться на нее спиной между унитазом и раковиной. При этом Беркхофф судорожно размышлял, стоит ли ему напасть на Армина сзади. Однако Армин Вольф был не только на голову выше, но и намного тренированнее, чем он. После исчезновения сына Тилль перестал делать физические упражнения, и его тело быстро деградировало. Кроме этого, Вольф двигался кошачьей походкой, как опытный уличный боец, словно паря над бетонным полом. Поэтому надеяться на победу в случае прямого столкновения с ним не приходилось. – Отлично! – подходя к Тиллю, проговорил Армин, выказывая себя вдобавок ко всему еще и расистом. – Черномазый ушел. Симон смотрит через заслонку каждые сорок пять минут, а это означает, что у нас есть достаточно времени, чтобы поговорить без помех. Произнеся это, Армин ударил Беркхоффа кулаком в живот. Тилль хотел было закричать, но от боли у него перехватило дыхание. Второй удар пришелся ему в челюсть, и он почувствовал, как у него зашатался зуб. Такого просто не могло быть! Как могло случиться, что вновь поступившего пациента заперли в камере наедине с жаждущим убийства сумасшедшим? Его крики о помощи здесь вряд ли кто-нибудь услышит. К тому же для того, чтобы закричать, у него не хватало воздуха, а лежа на полу, он не мог для привлечения внимания дотянуться до какого-нибудь предмета, чтобы опрокинуть его или запустить им в дверь. Один глаз у него заплыл, и он им больше не видел, но вторым с ужасом заметил, как Армин снял с себя носок, чтобы, скорее всего, заткнуть ему рот. – Стой! – выдохнул Тилль, но его возглас больше походил на непонятное хрюканье, чем на членораздельную речь. Между тем Вольф начал приближаться, и среди всех обрывков мыслей, кружившихся у Тилля в голове, почему-то все отчетливее стал проступать образ контролера в метро, который на вопрос корреспондента телевидения о том, что бы он мог посоветовать пассажирам, подвергшимся нападению хулигана в общественном транспорте, ответил: «Необходимо сбить противника с толку!» – Твоя мать! – прохрипел Тилль настолько громко, насколько смог. Его хрип больше походил на шепот. Но тем не менее это бессмысленное восклицание возымело действие и действительно сбило обидчика с толку. – Что? – переспросил Армин, и его сжатая в кулак рука остановилась, не дойдя до лица Тилля. – Что там насчет моей матери? Наступил тот самый момент, который по совету контролера надо было использовать, чтобы сбежать от нападавшего. Однако такой возможности у Тилля не было, и он решил спасать свою жизнь не бегством, а разговором. – Я отвечу, скажи мне только почему, – заявил он. – Что почему? – Что ты имеешь против меня? – За один только этот вопрос ты заслуживаешь смерти! С этими словами Армин схватил Тилля за повязку, нагнул его голову назад и собирался уже запихать в качестве кляпа носок в его окровавленный рот. Однако Беркхоффу все же удалось задать Вольфу очередной вопрос: – И вообще, откуда ты меня знаешь? Эта фраза, казалось, сбила Армина с толку еще больше, чем упоминание о его матери. – Я знаю всех таких типов, как ты, – наконец ответил он. – Всех вас, засранцев, во всем мире. Все вы одинаковы! – И все же откуда? – Откуда я тебя знаю? Тилль кивнул. К его облегчению, вопросы, казалось, возымели действие, и Армин вторично был сбит с толку. Он отпустил голову Беркхоффа и даже отступил на шаг. Вольф почесал шею и нахмурил лоб, словно всерьез задумался над ответом, а когда его произнес, то смысл сказанного Тилль не понял. – Мой отец был исследователем, – заявил Армин. – Кем? – переспросил Тилль и тут же чуть было не откусил себе язык. «Хватит трепаться, идиот! – мысленно сказал он сам себе. – Дай ему возможность говорить! Не прерывай его!» Вольф на секунду рассмеялся, а затем зло сказал: – Ты понятия не имеешь, о чем я говорю, да? Хорошо, сейчас я помогу тебе прочистить мозги! С этими словами он ударил Тилля ногой в промежность, и Беркхоффа пронзила такая острая боль, которая не шла ни в какое сравнение с той, что могла бы возникнуть, если бы на него вылили зажигательную смесь и подожгли ее. Боль походила на запертое дикое животное, пытавшееся в панике вырваться на свободу, бросаясь во все стороны. У него перехватило дыхание. Он взвыл и захрипел одновременно, стараясь прижать ладони к больному месту, но это помогало так же, как опрыскивание водой из маленького пульверизатора в борьбе с огненным валом пожарища, бушевавшего во всей нижней части его живота. Не помогали ни руки, ни попытка придать себе другую позу. Здесь мог выручить только укол обезболивающего прямо в яички. – Вот это правильно! – захохотал Армин. – Подержись в последний раз за свои яйца, ведь они тебе, Винтер, больше никогда не понадобятся. А пока ты обжимаешь свои мягкие части, возможно, тебе будет проще понять, как мне пришлось страдать из-за таких засранцев, как ты. Мир, и без того сузившийся для Тилля до размеров камеры площадью в девять квадратных метров, наполнился неописуемыми мучениями и начал, ко всему прочему, вращаться, как вагончик в карусели. Во рту он ощущал привкус соляной кислоты, что, вероятно, было связано с тем, что его только что стошнило. Однако это было только предположением. Его собственное «Я» расщепилось на две половинки, причем одна из них плавала в море боли, а другая витала где-то рядом. При этом, словно шум прибоя, откуда-то издалека до него доносился голос Армина Вольфа: – Как я уже говорил, мой отец был исследователем, и основной областью его исследований являлась боль. Он хотел выяснить, насколько его сын может противостоять ей. Из университета его выгнали, поскольку папаша проявлял слишком большой интерес к различным частям трупов при изучении патологии. Даже бундесвер не захотел видеть его в качестве студента-медика. Поэтому ему пришлось учиться на дому, а самым его любимым учебным объектом был я. Тут Армин Вольф наклонился к Тиллю и даже ухмыльнулся. – Ну что, боль утихает? – спросил он и по-отцовски похлопал Беркхоффа по плечу. Тилль же лежал на боку и учащенно дышал, испытывая что-то наподобие схваток при родах. – А вот мой папа не давал боли утихать, – продолжал откровенничать Армин. – В частности, он хотел поэкспериментировать, как долго его мальчик сможет выдержать, не ходя в туалет. Для этого папа привел меня в свою мастерскую в подвале, привязал к железной кровати и перетянул мой маленький член проклятым шпагатом. Сказав это, Армин распрямился и принялся ходить взад-вперед перед Тиллем, который в тот момент был уверен, что больше в своей жизни не сможет сделать ни шагу. – Через день я сходил от боли с ума и кричал, зовя свою мать. Но она не пришла, а через шестьдесят три часа мой мочевой пузырь лопнул.