«О боже!» – подумал Тилль. Если то, что сказал этот сумасшедший, являлось правдой, то те муки, которые Беркхофф только что пережил, не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось испытать Армину, когда он был маленьким мальчиком. – С тех пор не проходит ни одного дня, чтобы я не вспоминал о своем дорогом отце, – между тем продолжал говорить Вольф. – Точнее, три раза на дню по три четверти часа. Ровно столько времени уходит на то, чтобы опорожнить мой больной мочевой пузырь. Пока Вольф говорил, Тиллю удалось отползти к внешней стене и даже сесть прямо, вытянув ноги. – Я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне, – прохрипел Беркхофф и сплюнул кровяной сгусток на пол. «Когда же наконец вернется Симон?» – с тоской подумал он, понимая, что сорок пять минут могут продлиться еще очень долго, и чувствуя себя постаревшим сразу на несколько лет. – Я ненавижу всех мучителей детей, – вместо ответа на вопрос Тилля заявил Вольф. – И что? – А вот что! – воскликнул совсем потерявший рассудок мужчина и вновь пнул Беркхоффа ногой в бок, правда, уже не столь сильно. «Эй, эй! Я люблю детей. У меня есть свои, и я бы никогда ничего плохого им не сделал!» – хотел уже сказать Тилль, но потом вспомнил, что должен говорить не за себя, а за Патрика Винтера, то есть за человека, о жизни которого он толком ничего не знал. «Скания, под какой личиной ты меня сюда доставил?» – подумал Беркхофф, и тут ему вспомнились слова руководителя клиники, когда он спросил ее насчет Трамница. А сказала она так: «Странно, что именно вы задали этот вопрос». Тогда Тилль решил прояснить этот вопрос у Вольфа. – Что я сделал? – спросил он Армина. – Ты что, чокнутый? – удивился Вольф и постучал себя по лбу, по-видимому не осознавая всей комичности ситуации. Действительно, ставить такой вопрос в психиатрической лечебнице было по меньшей мере странно. В этот момент в глазах Тилля стало темно, и он решил солгать: – Я… я… Доктор Зенгер говорит, что у меня амнезия. – Чего? – Лекарства. У меня непереносимость уколов с успокаивающими средствами, – продолжал сочинять Тилль дальше. – Я больше ничего не помню о том, что предшествовало моему здесь появлению. – И не знаешь, почему ты здесь? – спросил Армин, посмотрев на Беркхоффа так, как смотрит отец на сына, уличив его во лжи. – Не совсем так. Я помню, что пытался себя сжечь, только теперь не знаю, что явилось причиной этого. – Гм. Армин посмотрел в окно, где, словно мухи, попавшие на ветровое стекло мчащегося автомобиля, плющились капли дождя размером с монету, и отошел. Он молчал довольно долго, и в камере слышались только завывания ветра снаружи и тяжелое дыхание Тилля. Затем Вольф произнес: – Хорошо, у тебя есть пять минут. – На что? – Чтобы прочесть это. С этими словами Армин снял с себя спортивные штаны, затем трусы и широко расставил ноги. Потом он наклонился и засунул пальцы себе в анальное отверстие. Через мгновение у него в руках оказался презерватив, который в тусклом свете смотрелся как заплесневелая сосиска. Тогда Вольф раздвинул резиновое кольцо, вытащил наружу напоминавший сигарету свернутый в трубочку листок бумаги и протянул его Тиллю. Преодолевая отвращение, Беркхофф начал кропотливо разворачивать теплый и влажный на ощупь листок. – Что это, черт возьми? – не выдержал Тилль. – Не доставай меня! – фыркнул Армин. – У тебя пять минут. Читай! А после я покажу тебе, что такое настоящая боль! Глава 22 Текст на листе бумаги оказался напечатанным мелким шрифтом, причем в левом верхнем углу виднелась последовательность букв и цифр, смотревшаяся на первый взгляд как сложный пароль: PW12_7hjg+JusA. На самом деле это была маркировка материала дела, о чем Тилль сразу же догадался, едва взглянув на заголовок: «ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ПАТРИКА ВИНТЕРА». Из-за отсутствия первой страницы текст начинался с середины предложения. Странным являлось и то, что протокол содержал дословные показания обвиняемого. Обычно в таких документах приводится общее изложение содержания допроса, составленное в форме косвенной речи, но здесь было иначе. Тут ответы обвиняемого Патрика Винтера на вопросы прокурора приводились полностью, слово в слово. В тусклом свете, попадавшем в камеру от фонарей внешнего освещения парка, Тиллю хотя и с трудом, но все же удалось разобрать следующее: «…попросил стакан воды. После короткого перерыва допрос был продолжен. Патрик Винтер: Прошу прощения. Прокурор: Нет проблем. Господин Винтер, давайте еще раз вернемся к послеобеденному времени 20 июля. Как долго вы замышляли совершить преступление? Патрик Винтер: Долго. Практически с момента его рождения. Прокурор: Почему? Патрик Винтер: Простите? Прокурор: Какой у вас был мотив? В конце концов, у вас уже была пятилетняя дочь Фрида. Причем все ваше окружение в суде охарактеризовало вас как любящего и заботливого отца. В чем причина столь кардинальной перемены образа мыслей, господин Винтер? Патрик Винтер: Ответ на этот вопрос в материалах дела уже есть. Прокурор: И все же? Патрик Винтер: У меня с моей женой была договоренность. Линда отводила детей в садик утром, чтобы мне начинать работу пораньше, а во второй половине дня, когда меня на работе уже ничто не задерживало, я их забирал. Прокурор: А задерживаться вам приходилось часто? Патрик Винтер: Да, в последнее время это происходило все чаще. Прокурор: Вы работаете в качестве актуария. Не могли бы вы коротко описать суду сферу вашей деятельности? Патрик Винтер: Коротко? Хорошо. Для своего нынешнего работодателя, фирмы «Ксантия», я рассчитываю модели страхования и размеры страховой премии. Например, на основании демографических прогнозов произвожу расчеты алгоритмов риска. Прокурор: Можете привести конкретный пример? Патрик Винтер: Конечно. Если у человека в возрасте «x» вероятность (q x) умереть в следующем году является высокой, что соответствует параметрам «? 0», то есть установленному практикой максимальному возрасту жизни, рассчитываемому по формуле больше или равно (? 0) q x = 0 f. a. X, и если случайный остаток жизни (T x)… Прокурор: Спасибо. Я имел в виду пример, который мы все здесь сможем понять». В этот момент Тилль зрительно представил, как на скамейках для зрителей, если на это судебное заседание вообще были допущены представители общественности, раздались смешки, и подумал: «Боже! Этот Патрик Винтер действительно был гением! Если я переживу эту ночь, то мне придется притворяться «человеком дождя». Затем Беркхофф продолжил чтение документа: «Прокурор: Позвольте задать вам другой вопрос. Вы брали иногда работу на дом? Патрик Винтер: Это не возбранялось. В договоре с работодателем есть соответствующая оговорка. Прокурор: Скажите, а накануне 20 июля вы тоже брали работу на дом? Патрик Винтер: Да. Прокурор: Вы можете объяснить суду, какое отношение к рассматриваемому делу имеет тот факт, что вы взяли работу на дом? Патрик Винтер: Конечно, хотя нет. Не знаю. Это сложно. Прокурор: А вы не спешите с ответом». В этот момент руки у Тилля задрожали, но он не стал поднимать глаз от листка бумаги из опасения, что Армин может расценить это как то, что Беркхофф закончил чтение. А в том, что должно было произойти после этого, его сокамерник сомнений не оставил. – После я покажу тебе, что такое настоящая боль! – заявил он совсем недавно. В то же время желание читать дальше у Тилля совсем пропало. При этом он не понимал, что именно в столь небольшом уже прочтенном им отрывке так глубоко тронуло его душу, заставив учащенно биться сердце в груди. Беркхофф боялся дальнейших показаний Патрика Винтера, поскольку предполагал, что они раскроют одну из самых страшных историй в этом мире. Тем не менее другого выбора у него не оставалось, и поэтому он вновь сосредоточился на том месте, где прервался: «Прокурор: Что содержалось в последнем документе из тех, которые вы взяли с собой домой? Патрик Винтер: Я полагал, что в нем содержится новый порядок расчетов вероятности наступления смерти в пределах одной популяции для особо рискованных страховых случаев. Прокурор: Но этой информации вы в нем не нашли?