– Я должен увидеть его. Попрощаться с ним. – Понимаю, – ответил Трамниц, сверкнув своими белыми зубами, которые явно контрастировали с его окровавленным лицом. – Правда, это я хорошо понимаю. Только вот твой план… Маньяк остановился на полуслове, потрогал себя за нос и принялся рассматривать окровавленные пальцы. – Ты считаешь, что все хорошо продумал, начав избивать носителя тайны при первой же подходящей возможности? – наконец произнес он. «Нет. Это была ошибка. Следствие неконтролируемого импульса», – подумал Тилль. – Боюсь, что тебе придется найти более убедительные аргументы, поскольку все остальные записи дневника еще здесь, – постучал себя по лбу Трамниц. – Слабого удара кулаком по моему лицу явно недостаточно для того, чтобы я открылся перед тобой. Хочешь попробовать? С этими словами, к великому изумлению Беркхоффа, Трамниц протянул ему лезвие бритвы, которое Тилль забрал из тайника маньяка вместе с дневником. – Зачем оно мне? – спросил он. – Ну, если бы я был тобой, а это, к счастью, не так, то я бы еще раз ударил меня локтем по лицу. А затем схватил бы за руку и загнал лезвие прямо под ноготь моего указательного пальца, примерно так, – заявил Трамниц и, видимо решив продемонстрировать сказанное на деле, со всей силой схватил Беркхоффа за руку. – Вытяни его, – бросил садист. – Что? – Ноготь. Ну, ты понял. Лучше всего резать сбоку. Тогда это происходит медленнее и гораздо болезненнее. В этот момент Тиллю показалось, что рука у него окаменела. Он не мог ею даже пошевелить, не говоря уже о том, чтобы привести в движение лезвие бритвы, которое Беркхофф сжимал своими пальцами. – Что с тобой? Смотри, как надо! – воскликнул Трамниц и сделал нечто просто непостижимое. Он просунул лезвие себе под ноготь, воткнул кончик глубоко в плоть, используя бритву как рычаг. – Боже мой! – простонал Тилль. – Гм. Как же так? Надо же, это было совсем не больно, – озадаченно произнес Трамниц и указал окровавленным пальцем на вывороченный с корнем ноготь, лежавший на полу. Он засмеялся, а потом заявил: – Хотя нет. Я вру. Немного пощипало. Я же не совсем бесчувственный. Моя чувствительность к боли только сильно уменьшена. Можно было сказать и так. Произошедшее сильно удивило Беркхоффа, и он ошеломленно посмотрел на маньяка, тщетно пытаясь найти хоть какое-то объяснение тому, что этот сумасшедший при столь немыслимо жестокой пытке даже не застонал. Однако Трамниц сам дал ответ на его невысказанный вопрос. – Такое типично для людей с пограничным расстройством личности. Во всяком случае, именно так сказал моей маме мой первый психиатр. Как потом выяснилось, что-то неладно с таламусом в моем мозгу. Однако я наверняка утомил тебя перечислением медицинских терминов. Проговорив это, Трамниц схватил Тилля за подбородок, держа его своей пораненной и окровавленной, но тем не менее мощной ручищей так же крепко, как чуть ранее за руку. – Главное, чтобы ты понял одно: мне требуются экстремальные раздражители. Только тогда я хоть что-то чувствую. «Поэтому ты и пытаешь маленьких детей до смерти?» – подумал Тилль. Между тем Трамниц продолжал говорить: – В отличие от тебя, Тилль Беркхофф. Тебе хватит одного маленького щелчка. Упс – и ты готов, не так ли? С этими словами Трамниц ударил Беркхоффа кулаком прямо в лоб, и в голове Тилля что-то взорвалось. Глава 47 Беркхофф очнулся и чуть было не пожелал, чтобы Трамниц снова ударил его по голове. И лучше всего кувалдой и так сильно, чтобы он больше никогда не проснулся и перестал чувствовать эту дикую боль. Ее интенсивность ни с чем нельзя было сравнить, разве только с представлением о том, что весь его мозг превратился в один гигантский воспаленный зуб, который сумасшедший врач пытался вытащить без всякой анестезии гвоздодером. При этом зуб сломался, обнажив нервные окончания, и теперь их промывали наполненными кислотой мыслями: «Где Макс? Что с ним сделал этот зверь?» Самое интересное заключалось в том, что Трамниц никуда не ушел. Совсем наоборот! Как и боль, его присутствие стало еще явственнее, что выразилось, в частности, в использовании им бессознательного состояния Тилля для того, чтобы смыть в ванной комнате кровь с рук и лица. Теперь он выглядел посвежевшим и даже более сильным. Нависая над кроватью, на которой Беркхофф теперь снова лежал, он стал наклоняться к Тиллю все ниже и ниже, пока чуть было не коснулся губами его губ. – Ладно, малыш, ты меня убедил, – выдохнул он. – Так и быть, я оставлю тебя в живых. – Зачем? – вырвалось у Тилля первое, что пришло ему в голову. Ответ прозвучал в мозгу сам собой: «Чтобы мучить и меня тоже». Такое было весьма логичным. «Он собирается подпитываться моим страхом и печалью», – решил Тилль. И тут, словно в подтверждение догадки Беркхоффа, Трамниц заявил: – Потому что ты меня заинтриговал. Затем психопат нагнулся и поцеловал его в лоб. При этом от омерзения у Тилля на мгновение даже прошла боль в голове. «Чем заинтриговал? – подумал Тилль. – Сколько страданий может вытерпеть один человек?» Трамниц снова выпрямился и сделал шаг назад, заложив руки за спину и задумчиво наморщив лоб. – Мне следует немного поторопиться, – заявил он. – Я и так слишком долго у тебя пробыл. Через пять минут ко мне должны прийти, и к тому времени я должен быть в своей палате. Поэтому пока остановимся на том, что на этот раз ты не солгал и тебя действительно зовут Тилль Беркхофф, что ты отец Макса, этого симпатичного сорванца, которому отведена главная роль в моем последнем дневнике. От этих слов желудок Тилля судорожно сжался. – Тогда получается, что ты проделал долгий путь, – продолжал излагать свою мысль Трамниц. – Тебе пришлось кое-что испытать, чтобы добраться до меня. Осталось только решить последний вопрос. И вопрос этот звучит так: сможешь ли ты пройти свой путь до конца? – Я… я… – снова начал заикаться Беркхофф, ненавидя себя за это. – Я не понимаю. И такое его заявление было вполне понятно: ведь вопрос заключался в том, можно ли вообще проследить ход мыслей больного убийцы. Это явно исключалось, когда в голове у Тилля продолжал работать отбойный молоток. – У меня состоялась беседа, назовем это таким словом, с небезызвестным доктором Фридером, – заявил Трамниц. Фамилия врача показалась Тиллю знакомой, и после короткого раздумья он вспомнил, о ком говорил Трамниц. – Хирургом? – Да, точно, с этим алкашом. Так вот, он умолял меня сделать одолжение и признаться в своих грехах. Не ему, нет. – А кому? – Он попросил меня рассказать родителям о том, что я сделал с их пропавшими детьми, и, как бы это выразить поточнее… В общем, он нашел более убедительные аргументы, чем ты, для того, чтобы заставить меня прислушаться к его просьбе. С этими словами Трамниц потрогал пластырь, закрывавший послеоперационную рану, чем и воспользовался Беркхофф. – Ты хочешь рассказать мне, что случилось с Максом? – спросил он и подумал: «О том, что ты с ним сделал? Где я найду его тело?» В такое трудно было поверить, и Тилль уточнил: – Добровольно? – Еще лучше, – ухмыльнулся Трамниц. – Давай сыграем с тобой в одну логическую игру. Допустим, я поверил, что тебя действительно зовут Тилль Беркхофф и что ты отец маленького Макса. Теперь ты задаешь себе следующий вопрос: «Как далеко ты готов пойти? Что ты готов будешь сделать, если я прямо здесь и сейчас скажу тебе, что все еще сохраняется пусть небольшой, пусть даже совсем крошечный, но все же шанс?» – Шанс? В чем? – прошептал Тилль. – Как «в чем»? Да в том, что твой сын все еще жив! Глава 48 От такого заявления у Тилля отвисла челюсть. На большее он просто был не способен. Ну, если только жалобно застонать. «Жив?» – мысленно переспросил Беркхофф, не поверив своим ушам.