– Он здесь больше не работает. «Ого! Он наверняка вылетел с работы за то, что мне помог», – подумал Тилль. – Простите? Только после этого вопроса до Беркхоффа дошло, что он высказал свои мысли вслух. – В чем помог вам Скания? – между тем спросил мужской голос на другом конце провода. – Не важно, – бросил Тилль, злясь на себя за то, что проговорился. После такого начала разговора не было ничего удивительного в том, что полицейский служащий стал подозрительным и начал задавать дополнительные вопросы. – Как вас зовут? – спросил он. – Патрик… э-э-э… Тилль Беркхофф. Послушайте, мне срочно необходимо переговорить с моим шурином. Он не оставил вам свой номер телефона? – Оливер ваш шурин? – Да. – И вы ничего не знаете? Голос полицейского служащего стал звучать еще более подозрительно. Между тем из трубки доносились отдаленные телефонные звонки, клацанье клавиатуры, голоса, в общем, все то, что характерно для работы большого офиса. – Чего я не знаю? – Дайте мне доктора, – потребовал полицейский. – Простите? – Во время нашего разговора я проверил номер, по которому вы звоните. Звонок исходит из психиатрической клиники. Врач рядом с вами? Тилль посмотрел на фрау Зенгер и передал ей трубку. Она взяла, выключила громкую связь, а затем представилась полицейскому в качестве руководителя «Каменной клиники». – Извините, если мы вас оторвали от дел, но этот разговор был необходим по терапевтическим причинам. Позже я вам перезвоню и объясню все более подробно. «Необходим? По терапевтическим причинам?» – ошеломленно повторил про себя Тилль. Затем он снова оглядел ординаторскую. При этом его взгляд перескакивал с одного личного предмета персонала на другой, задержавшись на пузатой кофейной чашке, магнитах на холодильнике и сменной обуви, стоявшей под батареей отопления. Уставившись на растения возле окна с решеткой, Беркхофф впервые ощутил настоящий страх. Тилль по-настоящему испугался возможности остаться здесь навечно, так и не узнав правду о Максе. Тогда он посмотрел на фрау Зенгер, которая, разговаривая по телефону, положила руку на затылок. «О боже! Она мне не верит, считая, что я Патрик Винтер», – с ужасом подумал Тилль. – Хорошо, я понимаю. Это больше не повторится, – между тем заявила руководитель клиники, повесила трубку и встала. – Подождите, пожалуйста! Вы должны выслушать меня! – тоже вставая, в отчаянии сказал Тилль. – Естественно, я вас выслушаю. Завтра у нас с вами будет долгая встреча, если, конечно, этому не помешает состояние вашего здоровья. – Нет! Не завтра! – воскликнул Тилль и ударил кулаком по столу. – Сейчас! Вы не понимаете. Это… это… – Заговор? – опередила его фрау Зенгер, словно вытащив это слово у него изо рта. Ситуация сделалась еще более невероятной. – Я не знаю, что происходит. Нам необходимо дозвониться до моего шурина. Он сможет вам все объяснить. – Это вряд ли получится, особенно после того, что сказал мне полицейский по телефону. Тилль снова взглянул на решетку за окном, а потом посмотрел на фрау Зенгер. – Что он сказал? – спросил он. – Вы действительно хотите это услышать? – Естественно. – Оливер Скания мертв. В горле у Тилля мгновенно пересохло. – Мертв? – с трудом выдавил он из себя. – Да. Сканию нашли в его собственной квартире, после того как он не пришел на службу. Судя по всему, он покончил с собой. Глава 54 Тиллю не потребовалось успокоительное. Ни уколы, ни смирительная рубашка также не понадобились. Отказался он и от услуг санитара, чтобы добраться до своей палаты. Внешне Тилль оставался спокойным, но внутри у него бушевало пламя. Беркхоффу хотелось разнести ординаторскую в пух и прах, оторвать холодильник от крепления и перевернуть его вместе с нелепыми отпускными магнитами. Он горел желанием схватить одно из растений, лучше всего кактус с длинными колючками, чтобы отхлестать им фрау Зенгер по ее притворно озабоченному лицу, а затем с громким криком броситься по коридору, в котором его наверняка уже поджидал Симон или какой-нибудь другой санитар. От всего этого его удерживали отнюдь не способность контролировать свои действия, не благоразумие или понимание бессмысленности такого поведения, а ощущение полнейшего истощения сил. Ему было по-настоящему плохо. Голова гудела, как у человека, умирающего от жажды, а глаза слезились, и каждый шаг назад в палату, который он делал, опираясь на фрау Зенгер, давался Тиллю с неимоверным трудом. У него даже мысли текли, словно плотная слизь, сводясь, по сути, к одному вопросу: «Что происходит? Почему Рикарда отреклась от него, а Скания покончил с собой?» Во всем этом, казалось, не было никакого смысла. Только вчера он разговаривал с шурином по телефону, а кроме того, Скания не относился к числу людей, способных на самоубийство. Однако можно ли вообще утверждать, что есть определенный тип людей, предрасположенных к суициду? Скорее всего, правильнее было бы сказать, что у каждого человека наступает такой момент, когда он начинает разрушаться, отрекаться от самого себя, наносить себе раны и позволяет управлять собой. Или такое утверждение тоже ошибочно? Единственное, в чем не оставалось сомнений, так это в положении, в котором он оказался: Тилль сам себя засадил, по сути дела, в тюрьму, из которой не было выхода. В клинику, где персонал воспринимал его все более ненормальным по мере того, как он упорствовал в стремлении доказать свою правоту. Результат предпринятых им действий был очевиден: Беркхофф оказался в безвыходной ситуации. Только вот оставалось невыясненным почему. Каков был план у этого заговора? Кто мог быть заинтересованным в том, чтобы сжечь за ним все мосты и засадить его в клинику навечно? В поисках ответов в мозгу у Тилля постоянно стояли и другие вопросы, которые буквально сводили его с ума: «Говорил ли Трамниц правду? Был ли там, за пределами клиники, Макс еще жив? Дышал ли он еще? Плакал или страдал? И кто еще, кроме Трамница, знал об этом?» Кто были эти люди, что отреклись от Тилля, игнорировали его положение и бросили в аду, который он сам для себя избрал? Когда фрау Зенгер уложила его обратно в постель, Беркхофф добровольно принял болеутоляющее и снотворное средство, после чего провалился в черную дыру без сновидений, из которой несколько раз выныривал в действительность. Такое происходило настолько часто, что ему стало казаться, будто он не проспал и часа, хотя на самом деле наступил уже полдень следующего дня. В этот момент верхний свет в его палате зажегся, и в палату вошли два человека. – Седа? – удивленно и едва ворочая пересохшим языком, спросил Тилль, увидев сначала библиотечную тележку. Его глаза все еще слипались, как будто у него образовался сильнейший конъюнктивит. Именно по этой причине он не сразу заметил второго человека, который занял место Седы, пока та запирала дверь в палату. – У нас мало времени, – произнес он. Тилль вытянулся в постели и убедился в том, что его первоначальное предположение оказалось верным – Седу сопровождал Симон. – Чего вы хотите? – спросил Беркхофф, не узнавая своего голоса. Возможно, причиной того, что его язык распух и раза в два увеличился в размерах, являлись остаточные явления от действия снотворного, а может быть, ему просто требовалось срочно попить. – Я принес вам воды, – сказал Симон, словно прочитав его мысли. При этом чернокожий санитар поднял пятилитровую канистру. «Зачем столько? Одной бутылки было бы вполне достаточно», – удивился Тилль. Затем он увидел, как Симон нервно посмотрел на часы, и ситуация окончательно превратилась во что-то нереальное, когда Седа прошептала: – Мне нужна твоя помощь. «Все это мне снится, – подумал Тилль. – Я еще не проснулся». Однако Беркхофф не был в этом убежден, поскольку все его чувства оказались странным образом обостренными, чего во сне быть не могло. Он слышал даже шуршание роликов на тележке, когда Седа подкатывала ее поближе к его кровати, а также ощущал исходящий от женщины нежный запах цветочных духов и видел красноватые прожилки в белках ее темных и наполненных грустью глаз. – Помощь? – переспросил Тилль.