– Мы знаем, что Анри его нашел, – продолжила Жюстина, убеждая саму себя в необходимости вернуться и на глазах обретая уверенность. – Может быть, они уехали за границу или отправились на учебу куда-то еще. Ничего удивительного, что от них нет вестей. Письма теряются, бывает, задерживаются. Я уверена, что дома нас уже ждут какие-нибудь новости. – Она наконец подняла горящие радостным ожиданием глаза. – Эрнест будет так счастлив, когда мы вернемся. Он прибежит нас встречать с письмом в руке! А малыш Уильям сядет мне на колени, и мы будем смеяться над этой глупой задержкой, из-за которой нам пришлось зря ездить в такую даль! Теория Жюстины звучала вполне убедительно. Но ее версия не приносила мне утешения. Я отказывалась верить, что Виктор уехал из города. Еще слишком рано. Виктор обещал, что однажды мы вместе отправимся в путешествие по Европе. Вернемся на озеро Комо. Побываем в зловещих, диких Карпатах. Посмотрим на греческие развалины. Увидим все те места, о которых читали в книгах. Кроме того, я вспоминала последнее письмо Анри и не могла представить развития событий, в котором они бы помирились. Я подалась вперед и поцеловала ее в щеку. – Я хочу проверить еще одно место. Пожалуйста. Она вздохнула, уже готовая отказаться ради меня от своих желаний. Больше всего на свете ей хотелось вернуться в уединенное поместье Франкенштейнов и спрятаться в детской с маленьким Уильямом. А я не давала ей это сделать. «А если он меня забудет?» – спросила она по пути сюда. Как будто пятилетний ребенок мог забыть женщину, которую знал лучше матери! Женщину, которая стала для него всем, когда его родная мать умерла. Разумеется, несколько дней под присмотром бестолковой служанки не заменят Жюстину. – Где еще его можно искать? – спросила она. – Там, куда люди идут за ответами. – Я улыбнулась, взяла ее за руку и потянула за собой. – В библиотеке. Глава пятая Туда стремлюсь я; укажите мне дорогу Благородные темные деревья, отполированные временем и бережными руками, возвышались от пола до потолка идеально ровными рядами. Вместо ветвей – полки. Вместо листьев – книги. О, эти книги. Я дышала так жадно, что у меня закружилась голова. Я пыталась одним только усилием воли впитать собранные здесь знания. Я водила рукой по веренице кожаных обложек с золотым тиснением, скрывающих сокровища. – Я могу вам помочь, юные леди? На нас недружелюбно смотрел мужчина. Его черты собрались вокруг очков так, словно не очки подбирались под лицо, а лицо выросло, чтобы подходить под очки. Кожа его была бледной и сухой, как пергамент, который он охранял. Я хотела провести с книгами больше времени. Я хотела остаться здесь на весь день, пристроившись в тихом углу у окна среди слов и миров, в которые меня прежде не пускали. Но у меня не было времени. Если я не найду Виктора сегодня, нам придется вернуться домой из-за Жюстины. Но я не могла вернуться. Я все еще не нашла то, за чем приехала. Я не могла вернуться и вести хозяйство в доме молчаливого неблагодарного человека и каждый день со страхом ждать того момента, когда он сообщит, что больше не нуждается в моих услугах. Что мое время в качестве временного члена семьи Франкенштейн подошло к концу. Что я целиком и полностью предоставлена самой себе. Этот библиотекарь поможет мне. Я заставлю его это сделать. Я благосклонно улыбнулась. – Пожалуй, да. Я ищу своего кузена. Он недавно переехал, а мы отправились к нему прежде, чем получили письмо с новым адресом. Жюстина резко вскинула голову, услышав мою ложь, но я продолжала как ни в чем не бывало: – К сожалению, его домовладелец заболел и не смог выведать новый адрес Виктора у его чрезмерно старательной служанки. Можете себе представить, в какой ситуации мы оказались. Нам действительно нужно его найти. А поскольку ничто на свете не приносит ему больше удовольствия, чем книги, а это лучшая библиотека, которую я когда-либо видела, я уверена, что здесь мы обязательно выйдем на его след! Мужчина вымученно вздохнул, но, похоже, смягчился. Мне не нужны были его драгоценные книги. Я была всего лишь девицей, которая искала знакомого юношу. – Моими книгами пользуется огромное количество студентов. Сомневаюсь, что я смогу вам помочь. Как, говорите, его зовут? Виктор? – Да. Виктор Франкенштейн. – Ах. – Он удивленно вскинул брови, едва не потеряв очки. – Это имя мне знакомо. Он сидел здесь целыми днями, часто до самого закрытия. Несколько раз по утрам я встречал его на ступенях у входа; подозреваю, что он даже не возвращался домой на ночь. Странный и нервный молодой человек. Я засияла. – Это наш Виктор! – Что ж, с сожалением вынужден сообщить, что он не появлялся здесь уже… – Год? – закончила я обреченно. – Семь или восемь месяцев. К тому моменту он исчерпал обширные запасы даже этой библиотеки. Мое сердце застучало быстрее, а в груди встрепенулась надежда. Это случилось уже после того, как он съехал из известного нам дома! – У вас есть его адрес? – Нет. Мои надежды были разбиты. Стараясь не выдавать глубины своего отчаяния, я полезла в сумочку за одной из последних заготовленных мною визитных карточек. – Если вы вспомните… – Можете спросить у книготорговца. Мои пальцы замерли в сумочке, касаясь шелка подкладки. – У кого? – Через три улицы отсюда – налево от библиотеки, на следующем повороте направо – есть книжная лавка. Ее владелец иностранец. Он специализируется на редких научных и философских книгах, которые слишком дороги и содержат слишком радикальные идеи, чтобы хранить их здесь. Я дал его адрес вашему кузену, и после этого он перестал сюда приходить. Я была готова расцеловать его сухие щеки, но ограничилась более подобающей благодарностью: ослепительной улыбкой. Его отвыкшие улыбаться губы дернулись вверх, как будто пытались вспомнить, что это такое. – Спасибо! Я схватила Жюстину за локоть и закружила ее, а потом едва ли не бегом кинулась к выходу. – Не спешите, – остерегла она и схватила меня за плечо, не давая мне выскочить на мостовую под колеса проезжающего мимо экипажа. Я расхохоталась, задыхаясь от волнения. – Ты меня спасла! Видишь, мы наконец-то в расчете. – Ох, Элизабет. – Она поправила выбившийся у меня из-под шляпки локон и достала из ниоткуда шпильку, чтобы его закрепить. – Вы хотите есть? Может быть, поедим где-нибудь, прежде чем искать книготорговца? По ее лицу я видела, что она устала. Обычно этого бывало достаточно, чтобы я безропотно уступила, но только не сегодня. Не сейчас, когда я была так близка. Или так далека. Потому что книготорговец был моей последней зацепкой. И я не могла больше жить в ожидании одного из двух вариантов развития событий: или я найду Виктора, или вернусь домой без него – и без защиты. Франкенштейны забрали меня с озера Комо и взяли с собой в путешествие по Европе. Я была слишком мала, чтобы оценить что-то помимо полного желудка и отсутствия побоев. Но не настолько мала, чтобы не понимать шаткости своего положения. Когда мы наконец сели в лодку и нас повезли в их уединенный дом на противоположном от Женевы берегу озера, мне казалось, что мы плывем по воздуху. Стоял ясный день, и вода вокруг отражала безоблачное небо, как зеркало. Дом вынырнул из-за деревьев, словно в сказке. Он лежал в засаде, готовый нас проглотить. Остроконечные крыши впивались в небо, словно зубы. Все в нем было заостренное: окна, двери, даже кованые ворота, которые медленно открылись, пропуская нас внутрь. Каким-то шестым чувством я понимала, что это дом-хищник. Но я была умна, как кролик – юркий, сообразительный, маленький кролик. Я взяла мадам Франкенштейн за руку и, задрав голову, заулыбалась. – Ах, – сказала она удивленно; она всегда удивлялась, когда вспоминала обо мне. Она улыбнулась и погладила меня по голове. – Тебе здесь понравится. И Виктору это пойдет на пользу. И всем нам. Одна из трех служанок отвела меня в комнату. Четыре столбика кровати перекликались со свинцовыми прутьями на окне, из-за чего комната напоминала клетку. Но матрас был мягкий, а одеяла – теплые, и бдительность зверька была усыплена. Просыпаясь по утрам, несколько драгоценных секунд я лежала с крепко зажмуренными глазами. Я вспоминала ощущение пустого живота, жестокие побои, страх, холод и всегда – неизменно – голод. Несколько драгоценных секунд я держалась за эти воспоминания, а потом открывала глаза и улыбалась. Меня продали Франкенштейнам за пару монет, и я жила в страхе, что и они когда-нибудь меня продадут. Я зависела от их милости, поэтому я делала все, что было в моих силах, чтобы сохранить их любовь. Возможно, они бы простили мне непослушание, но я не собиралась рисковать. Никогда. Я нравилась Виктору, но он был всего лишь ребенком. Мадам Франкенштейн большую часть дня проводила в постели. Я не могла положиться на ее доброту. А судья Франкенштейн никогда даже не обращался ко мне напрямую, а к моему присутствию относился с тем же равнодушным снисхождением, какое он проявил бы, приведи его жена бродячую собаку. Мне необходимо было стать той, кого они полюбят. И потому я выбиралась из постели, оставляя в ней все свои желания, и надевала неизменную кроткую улыбку так же, как надевала теплые носки. Виктор был странным. Но сравнить его я могла только с маленькими дикарями моей опекунши. Виктор никогда меня не бил, никогда не воровал мою еду, никогда не удерживал мою голову в озере, пока перед глазами не начинали кружить звезды. Он пристально, осторожно наблюдал за мной, словно изучая мою реакцию на все вокруг. Но я была осторожнее него и никогда не показывала ничего, кроме любви и восхищения. Только прожив в доме у озера несколько спокойных недель, я наконец поняла, почему в обращенных к нему взглядах отца и матери иногда появлялся страх. Я собиралась у себя в комнате и как раз надевала туфли, когда услышала пронзительные крики. Первым моим порывом было спрятаться. В шкафу было местечко – на вид слишком тесное для человека, но я знала, что помещусь: некоторое время назад я на всякий случай это проверила. Кроме того, окно было открыто, и я могла выпрыгнуть, спуститься по шпалере и в считаные секунды спрятаться среди деревьев. Но я знала, что люди, которые живут в красивых домах, так не поступают. И если я хотела остаться, то возвращаться к прежним привычкам было нельзя. Я тихонько выбралась из комнаты, прошла по коридору и на цыпочках спустилась вниз по лестнице. Теперь я поняла, что это голос Виктора, хоть он и был искажен злобой так, как я еще не слышала. Голос доносился из библиотеки – комнаты, куда мне входить запрещалось. Немного потоптавшись снаружи, я толкнула дверь. Виктор стоял спиной ко мне в центре комнаты, по которой как будто прошелся ураган. Пол был завален порванными книгами. Виктор тяжело дышал, а его узкие плечи дрожали от крика, который можно было ожидать скорее от животного, чем от человека. В руке он сжимал нож для бумаг. В дальнем конце комнаты жались к стене его родители с перекошенными от страха лицами.