Джим следил за остальными, где мог помочь, помогал, но в голове у него, как привязчивый унылый мотивчик, вертелась фраза Наоми: «Все, что мы пытаемся сделать, мы делаем с людьми». * * * «Дерехо» вышел из Фригольда в пространство колец, тормозя на пределе выносливости корабля – иначе говоря, команды. Он мог бы маневрировать с такими перегрузками, что раздавил бы запертые в нем кожаные мешки с соленой водой. Танака не прочь была пожертвовать жизнью-другой, лишь бы изловить добычу. Если ее за то назовут кровожадной – пусть называют. Она и вправду чего-то жаждала. Очень может быть, что и крови. Как только ушли наведенные кольцом искажения, она, еще не втянув в себя первый глоток воздуха, поставила кораблю задачу сканировать вакуум у тринадцати с лишним сотен врат. Даже если дюзовый след «Росинанта» рассеялся, осталось остывающее облако реакторной массы, медленно сливающееся с жидкой дымкой водорода, кислорода, озона и водяного пара, составлявших наибольший процент материи в пространстве колец. Рано или поздно все частицы доплывут до оболочки пузыря и уничтожатся, но до тех пор их можно увидеть. Как тонкий палец, указывающий, в какую сторону ушел враг. Если только она успела до времени, когда детекторы уже не способны их уловить. «Дерехо» отключил тягу. Корабль перешел в свободное падение, нагнав на нее волну тошноты. Игнорируя самочувствие, она вывела на экран тактическую схему. В пространстве колец было безобразно тесно. Кораблей все еще меньше, чем в былые времена толпилось на подходе к флотской базе Каллисто, но Каллисто не приходилось думать о запредельном ужасе, пожирающем заходящие на посадку корабли. Все дело в контексте. «Дерехо» уже просканировал и отбросил всех присутствующих: «Росинанта» среди них не было. Она все-таки вывела их визуальные профили и подписи двигателей. Программа распознавания умна, но все же не человеческий глаз. Ее часто удается одурачить, а человека одурачить труднее. – Полковник Танака? – прозвучал с экрана связи голос Боттона. – Что? «Дерехо» отметил выброс света и высокоэнергетических частиц из врат Сол. Предвестник заходящего во врата корабля. – Требуется медицинская помощь… – Боттон помолчал, перевел дыхание, – нескольким членам экипажа. Если можно задержаться на время, пока переведем их в медотсек… – Действуйте, – сказала Танака. – Благодарю, полковник. – Где же ты, хрен поганый? – бормотала Танака. Врата Сол полыхнули светом. * * * Бакари скандалил с досады. Педиатр еще до вылета предупреждал Кита. При низкой силе тяжести мышцы и кости ребенка ослабнут. Не настолько, чтобы не восстановиться в постоянном тяготении, но достаточно, чтобы во время включения тяги при перелете мешать ребенку делать то, что он привык. Тормозная тяга в пространстве колец отмечалась как процесс, при котором детям возраста Бакари придется трудно. Тогда это показалось не слишком серьезным. А теперь казалось таковым. – Ну-ну, медвежонок, – уговаривал Кит, улыбаясь в сердитое детское личико. – Все хорошо. Послушай-ка, как мы поем, а? Слушай, давай споем. Бакари третий час как проснулся. Первые два часа взяла на себя Рохи. Сейчас она ушла в столовую, купить острого карри для братьев из Брич-Кэнди – извиниться за шум и крик. Добродушные соседи не жаловались и охотно приняли их примирительный дар. Потом Рохи обещала провести час в тренажерной. Они оба не слишком соблюдали график тренировок, и на Ньивстаде за это еще предстояло расплатиться. – Папа твой давно не спал, – запел Кит, – папа петь тебе устал… Он изобразил горловую трель – так делал его отец в незапамятные времена до развода. Бакари умолк и уставился на отца, словно тот обзавелся второй головой. – Ага, нравится? – проворковал Кит и выдал следующую трель. Сведенный криком ротик расслабился, и – вот чудо для упорных в вере! – малыш вдруг рассмеялся. Кит улыбнулся ему, и Бакари заулыбался в ответ. – Перегрузкам уж конец, – запел Кит, подгоняя слова под мелодию, – скоро мы пройдем в колец… Бакари поерзал на спинке и потянулся к нему рукой, будто лежал на животе у Рохи. Вот-вот уснет, обрадовался Кит. Когда уснет сын, и Киту можно будет вздремнуть. Боже, как ему хотелось спать! – Глазки ты закрой и спи, – пел он, тихонько покачивая маленький амортизатор и усердно растягивая гласные, – никуда здесь не… Бакари, уже закрывший глаза, вдруг снова их распахнул. Свет как-то странно лежал на округлости его щек, и Кит сбился с мелодии, завороженный текстурой детской кожи. Свет подчеркивал столько деталей: складки гладкой младенческой кожи, блеск маслянистой пленки… И Кит будто провалился во фрактальную сложность подробностей. Когда он спохватился, что так не бывает, стало поздно. Бакари оставался здесь, рядом, как минутой раньше, но то, что было его сыном, превратилось в сложный комплекс вибраций – сплетение пляшущих молекул и атомов, столь причудливое, что невозможно понять, где начинается одно и оканчивается другое. Кит упал на то, что раньше было его коленями, и увидел боль падения, как бы наблюдая за падающими костяшками домино – это крошечные искры разрядов проскакивали от нерва к нерву. Мерцание воздуха – это вопль Бакари. И вопль самого Кита. Воздух обдирал ему глотку каскадом острых как бритва атомов. Нечто – телеснее и реальнее их обоих – проскользнуло сквозь сутолоку атомов, составлявших стену. Прядь мыслящей тьмы, никогда не знавшей света, противоположной свету. Кит пытался протянуть облака рук к тому, что было его сыном, и рассеянно подумал, что это ни к чему. Он был не материальнее того, что недавно являлось стеной. Вихрь тьмы устремился к нему, рассеял его. Рассеял его сына. Голос, огромный как гора, шептал… * * * Сигнал тревоги отвлек Танаку. У врат Сол что-то случилось. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать увиденное. Поток быстрых частиц упал до нуля. Это могло означать, что входящий корабль отключил двигатель, – если бы во врата не продолжали вливаться фотоны. Тот корабль, что шел сюда из Сол, на этой стороне не появится. Он, еще сам того не зная, уже превращался в корабль-призрак. Ее это не касалось, а если бы и касалось, она бы ничего не могла изменить. Она вернулась к россыпи данных анализа, к охоте на «Росинант». С вероятностью более сорока процентов в указанные временные рамки что-то ушло на Бара Гаон… – Дерьмо, – ни к кому не обращаясь, ругнулась она. Оставив «Дерехо» пережевывать данные, она переключила экран на врата Сол. Проследила за катастрофой. Свет стягивался и набирал яркость. Корабль приближался к вратам. Она против воли тяжело вздохнула. Сколько людей погибнет только потому, что им не повезло с графиком движения. Ее кольнуло сочувствие. Что за мелочность со стороны врага – сокрушая целую вселенную, не брезговать случайными кораблями. – Мир вашему праху, бедолаги, – произнесла она, когда погас дюзовый выхлоп, затерявшись там, куда уходили пропавшие корабли. Застрекотал сигнал тревоги – какое-то мгновение она думала, что он возвещает о гибели корабля из Сол. Но с чего бы «Дерехо» стал о нем беспокоиться? Его встревожило что-то другое. Танака просмотрела данные, и под ложечкой у нее встал ком. Она вызвала вид с наружных телескопов. Поверхность пространства между кольцами жемчужно мерцала, по ней бежала темная рябь; ей представились плывущие в мутной воде акулы. Всплеск адреналина так закружил ей голову, что подумалось о самопроизвольном включении двигателей. – Боттон, – начала она, доверив включение связи «Дерехо», – у нас проблема. Пространство колец шевельнулось. Изогнулось. Вскипело. Станция чужаков в его центре полыхнула маленьким солнцем. То, что происходило с Танакой, напоминало пробуждение от яви. Восприятие сдвинулось, распахнулось, стало не таким, каким было миг назад. Она находилась в своем кресле – и в то же время в медотсеке с мучительной головной болью, и в каюте Боттона с грушей в руке и обжигающим вкусом виски в горле. Она видела тысячами глаз, ощущала тысячью тел, знала себя под тысячами разных имен. Алиана Танака завопила. * * * Голос, огромный как гора, шептал. Он шептал: НЕТ. Рассыпавшийся мир, все его беспорядочные вихри замерли. Темные пряди замерли, вибрируя, завиваясь, не в силах пробиться сквозь облака и точки материи. Сознание, раньше принадлежавшее Киту, плывущее, разбитое, рассеянное, видело свою боль, свое отчаяние, не замершие еще вспышки импульсов в бывших нейронах своего ребенка. Нечто, аналогичное звуку, ревело, рокотало, и темные пряди истончались. Они стали черными шнурками, влажными, как сгустки крови. Потом нитями. Струйками дыма. А потом ничем. Проходы, пробитые тьмой в сутолоке частиц, затягивались, словно видео замедленно пустили в обратную сторону. Что-то сгущалось, будто сливки вытягивали из кофе, – и возможно, это был Кит. Взаимодействие вибраций, обозначавших непостижимое разнообразие атомов и молекул, стало разделяться на фракции. Медлительно закручивающийся поток, похожий на течение реки у илистого берега, превращался в струю воздуха из вентиляции. Или ток крови по артериям. Плотность становилась реальностью. Проступали поверхности. За ними – предметы. А потом Кит взглянул в круглые испуганные глаза Бакари. Сердце у него трепыхнулось, запнулось, как забывший, что хотел сказать, человек, а потом застучало с такой силой, что пульс отдавался в глазах. Он крепко обхватил расплакавшегося Бакари, прижал его к себе, укрывая от непостижимой, исходящей невесть откуда опасности. Кто-то, кого здесь не было, изнеможенно обмяк и закрыл глаза. Дверь каюты распахнулась, и внутри возникла Рохи со сверкающими от страха глазами. – Ты его задушишь! – кричала она. – Кит, ты его душишь! «Нет, – хотел сказать Кит, – я его просто держу. Он плачет от страха». Он не сумел найти слов, а опустив глаза, увидел, что слишком крепко прижимает ребенка. Он заставил себя отпустить руки, и Бакари разревелся в полный голос. Кит отдал сына Рохи. Его трясло, все тело сотрясали толчки. – Что это было? – тонким испуганным голосом спросила Рохи. – Что это было? * * * «Сокол» висел неподалеку от алмаза Адро – не то чтобы по другую сторону от местной звезды, но и не на ближайшей к вратам точке орбиты. Световой лаг составлял шестьдесят четыре минуты, а значит, до подтверждения лучевой связи предстояло ждать сто двадцать восемь. Джим, конечно, мог еще до виртуального рукопожатия отправить с лучом сверхкогерентного света сообщение, но это почему-то казалось невежливым. Самим присутствием в системе они выворачивали на голову Элви целое ведро неприятных решений. Он чувствовал, что этикет требует хотя бы дать ей возможность отказаться от разговора. До тех пор он убивал время проверкой на автодоке. Медицинская экспертная система трижды обновлялась с тех пор, когда «Роси» был новейшим кораблем марсианского флота, и, хотя лучшие из современных методов оставались ей недоступны, действовала отменно. Уж точно эффективнее, чем те системы, на которых он вырос. Он предоставил системе заниматься вызванными перегрузкой мелкими кровоизлияниями и разрывами, накачивать его целевыми коагулянтами и подобранными по мерке гормонами регенерации. Хуже всего после такого лечения был неприятный формальдегидный привкус, еще два дня державшийся на языке. Невысокая цена за снижение вероятности инсульта на восемь процентов.