Стало тихо. – Но и молчать всю дорогу тоже не могу! – сердито добавила Эмили. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом. – Например? – Не знаю. О чем хотите. Расскажите мне о вашей дочери. – Вы любите детей? – спросил Руш. – Нет. – Я так и думал. Что вам сказать? У нее такие же рыжие волосы, как у ее матери. Она обожает петь, но упаси вас бог оказаться рядом, когда она поет. Бакстер улыбнулась. То же самое о ней самой не раз говорил Волк. Арестовав как-то торговца наркотиками, набросившегося на него с ножом, он попросил ее петь задержанному серенады, а сам отправился принести что-нибудь поесть. Эмили остановила машину, полностью блокировав движение на оживленном перекрестке. – Еще она любит плавать, танцевать, по вечерам в субботу смотрит шоу «Фактор икс», – продолжал Руш, – а на день рождения просит только Барби, Барби… а потом опять Барби. – В шестнадцать лет? – В смысле – шестнадцать? – Ваш друг, агент ФБР, сказал, что его дочь ровесница вашей, а той сейчас шестнадцать. Руш, казалось, на мгновение смешался, но тут же засмеялся: – Ничего себе. Оказывается, от вашего внимания ничто не может ускользнуть. Макфарлен мне не друг, и в тот момент я решил просто промолчать. Ей сейчас шесть… Впрочем, не сильно-то он и ошибся, – улыбнулся он. Наконец Бакстер отъехала от перекрестка и миновала пешеходный переход. – Как ее зовут? Руш на мгновение замялся, но все же ответил: – Элли… То есть Эллиот. Ее зовут Эллиот. Начальник Антитеррористического департамента МИ5 Уайльд откинулся в кресле и переглянулся с коллегой. Бакстер говорила уже десять минут, Руш в это время лишь сидел и молча кивал. Для столь значимого поста в руководстве спецслужб Уайльд выглядел на удивление молодо. Он лучился непоколебимой самоуверенностью. – Старший инспектор, – перебил он Эмили, видя, что она даже не собирается останавливаться, – мы ценим вашу озабоченность… – Но… – …и понимаем, что вы пришли поделиться с нами своими соображениями. Наше ведомство уже в курсе вашего расследования, и над материалами по данному делу, присланными ФБР, работает команда лучших специалистов. – Но я… – Вам следует понять, – он не давал ей вставить даже слово, – что в Соединенных Штатах в целом и в городе Нью-Йорке в частности уже был объявлен «критический» уровень террористической угрозы, свидетельствующий о неизбежности надвигающегося нападения. – Я знаю, что он означает, – по-детски насупившись, ответила Бакстер. – Вот и отлично. Тогда вы меня поймете, если я скажу, что в Великобритании в последние пятнадцать месяцев этот уровень упорно считается «высоким». – Так объявите его критическим! – Боюсь, это не так просто, как может показаться, – покровительственно засмеялся Уайльд. – Вы хоть представляете себе, во сколько обходится государству каждое повышение уровня террористической опасности? В миллиарды: на улицах появляются военные патрули, мобилизуется армия, люди перестают ходить на работу, приостанавливается приток зарубежных инвестиций, биржевые индексы устремляются вниз… И так далее, и так далее. Объявить критический уровень террористической угрозы означает признать в глазах всего мира, что нам готовят мощный удар, но мы не можем ничего сделать, чтобы его предотвратить. – Значит, дело в деньгах? – произнесла Бакстер. – Отчасти, – признал Уайльд, – но в первую очередь мы должны на сто процентов быть уверены, что подобное нападение действительно готовится. А пока мы не совсем уверены. Вместе с тем, даже считая уровень угрозы высоким, мы смогли предотвратить семь террористических атак, о которых общественность осведомлена, и неизмеримо больше тех, что так и остались тайной. На мой взгляд, старший инспектор, если бы готовилось нападение, так или иначе связанное с убийствами Азазеля… – Они так не называются. – …то мы наверняка что-то об этом знали. Бакстер покачала головой и горько засмеялась. Увидев на ее лице знакомое выражение, Руш поспешил вмешаться, пока она не наговорила сотрудникам МИ5 ничего лишнего: – Неужели вы полагаете, что Таймс-сквер сровняли с землей через десять минут после бойни в церкви по чистой случайности? – Конечно, нет! – вскинулся Уайльд. – Но почему вы не учитываете, что это нападение по своей сути могло быть незапланированным? Что злоумышленники осуществили его только потому, что все силы Департамента полиции Нью-Йорка были стянуты на месте чрезвычайного происшествия? Бакстер с Рушем молчали. – Эксперты ФБР уже установили, что в церкви использовались совсем другие взрывчатые вещества, чем в бомбах, сдетонировавших на улице. Да и вообще, теория о том, что Великобритания должна зеркально отражать США, вызывает большие сомнения: у нас совершено только два убийства, получивших широкую огласку как по эту, так и по ту сторону Атлантики. И даже вам придется признать, что бойня в церкви на Таймс-сквер с очень высокой долей вероятности стала заключительным аккордом. Бакстер встала и направилась к выходу. Руш тоже двинулся за ней. – Террористы уже объявились? – бросила она на ходу. – Кто-нибудь взял на себя ответственность за разрушения и гибель людей? – Нет, – Уайльд бросил на коллегу гневный взгляд, – пока нет. – Сказать вам почему? – спросила она, переступая порог. – Потому что это еще не конец. – Кретины! – прошипела Бакстер, когда они вышли на Миллбанк-роуд. На реке гулял холодный ветер, грозно выступала арка над входом в Темз-хаус. Руш не слушал. Он внимательно читал на телефоне электронную почту. – Один из убийц в церкви остался жив! – Да ладно? Как ему это удалось? – Очевидно, в момент взрыва он находился в каком-нибудь дальнем коридоре за сценой, далеко от эпицентра. Сейчас он в коме, но Леннокс настаивает, чтобы его привели в чувство, хотя врачи не велят. – Молодец, – сказала Бакстер. Начальницу из ФБР она не любила, но при этом знала, что Ванита никогда не пошла бы на столь решительный шаг. Делать трудный выбор было делом детективов, ее же функция сводилась к тому, чтобы потом приносить их в жертву. – Они говорят, что, если его раньше времени вывести из комы, ему почти наверняка светит длительная дисфункция мозга. – Так даже лучше. – Но если так оно и будет, Леннокс ничего хорошего не ждет. Обязательно найдется кто-нибудь, кому захочется крови. – Это точно, – пожала плечами Бакстер. – Так, к сожалению, часто бывает, когда делаешь доброе дело. В 8 часов 38 минут Эдмундс, пошатываясь, переступил порог своего дома. На него тут же обрушились запахи талька, детских какашек и тостов. Лейла орала во всю мощь своих маленьких легких. – Алекс, это ты? – крикнула из спальни Тиа. Проходя мимо, он заглянул на кухню, выглядевшую так, будто в ней учинили обыск. Потом поднялся по лестнице и увидел, что жена баюкает дочь. Было видно, что силы ее на исходе. – Где ты был? – В пабе. – В пабе? Эдмундс простодушно кивнул головой. – Ты пьян? Эдмундс робко пожал плечами. Вообще-то он планировал только один бокал, но у Бакстер было жуткое количество самых жутких новостей, о которых ей нужно было срочно ему рассказать. Теперь, думая об этом, он понимал, что попытки не отставать от нее неизменно приводили к тому, что весь следующий день у него гудела голова. – Я же тебе утром говорил, – сказал он, вошел в комнату и стал поднимать разбросанные на полу вещи. – Нет, – поправила его Тиа, – ты просто сказал, что сегодня приезжает Эмили. Или мне нужно было сразу понять, что как только она возвращается в Англию, ты тут же отправляешься с ней пить?