– Господи, одни только брачные предложения! Малышке еще и трех лет не исполнилось, а ее уже считают лучшей партией на Полюсе. Мы все их отвергнем, разумеется? Голос Крестного тоже звучал невнятно – Виктории пришлось напрячь слух, чтобы его расслышать. А Мама продолжала перебирать струны арфы, не отвечая ему. – Вы всегда играете особенно проникновенно, дорогая, когда сердитесь на меня, – продолжал Крестный с ухмылкой, широкой, как прореха в его цилиндре. – Я же вернул вам Викторию живой и невредимой, разве нет? Она все время была у меня на глазах, внутри Розы Ветров. Я знаю, что Небоград не внушает вам симпатии, но вы не сможете вечно держать свою дочь взаперти в этом замке. Поверьте мне: я применял тот же метод к моим бывшим сестрицам, а они за два года свободы приобрели такую скандальную репутацию, какой даже я никогда не мог похвастаться. Виктория не понимала, о чем он говорит, – слишком много трудных слов разом, – но ей это было безразлично. Его встрепанные волосы, золотистая щетина и дурацкая поза восхищали девочку. Она ужасно любила своего Крестного. – Ну же, Беренильда, – настаивал он, обмахиваясь конвертами, как веером. – Я ведь скоро опять отбываю в путешествие, не будем ссориться перед разлукой. Мамин смех прозвучал так же мелодично, как звуки ее арфы. – Путешествие? Метаться от одной Розы Ветров к другой в поисках ковчега, который абсолютно недоступен, и вам это хорошо известно… Полноте! То, что вы называете путешествием, я именую бегством. Крестный ухмыльнулся еще шире. Виктория вскарабкалась на его кресло, чтобы потрогать небритую щеку и, как всегда, слегка уколоться о щетину, но, к великому своему разочарованию, ничего не почувствовала. – О, кажется, я начинаю понимать. Признайтесь, вас рассердила вовсе не моя эскапада с вашей дочерью. Вы злитесь на меня потому, что я вернулся без нашей маленькой мадам Торн! Мамины пальцы еще быстрей забегали по струнам, но Виктория почувствовала, что дело неладно. Как-то раз, укладывая ее в постель, Мама рассказала, что у нее внутри есть острые ногти и она не колеблясь пустит их в ход, если кто-нибудь вздумает обидеть ее дочку. Иногда, если Мама бывала чем-то недовольна, Виктория почти чувствовала их, эти ногти. А сейчас она увидала их воочию. За спиной Мамы выросла тень, огромная тень, вооруженная острыми когтями, куда более страшными, чем когти на медвежьей шкуре, висевшей у двери в библиотеке. Насколько Мама была красивая, настолько же эта тень была страшной. – Ну, и где же она? – спокойно спросила Мама. – Где Офелия? Старшая-Крестная отвернулась от окна и взглянула на Крестного, а тот ей подмигнул. – Вы можете сколько угодно задавать этот вопрос, – сказал он Маме, – но ответ будет все тот же. Она взяла с нас обещание никому об этом не говорить. Даже вам. И не забывайте: Паутина всегда славилась тем, что надежно хранила тайны. – Но ваш клан отверг вас, Арчи. Мама произнесла эти слова мягко и нежно, однако Виктория увидела, что тень с грозными когтями распростерлась еще шире. Крестный расхохотался. Неужели он ее не замечает, жуткую Мамину тень? – Очко в вашу пользу! – сказал он, швырнув стопку конвертов на журнальный столик. – И тем не менее, дорогая моя, я все-таки намерен свято хранить тайну. Офелия поручила мне передать вам одно-единственное послание. Вернее, обещание: она найдет Торна. Тень за Маминой спиной растаяла, словно дым. Мама приложила руки к струнам арфы, чтобы погасить звук. И настала тишина – оглушительная, как крик. Но Мама сохранила свое всегдашнее невозмутимое спокойствие. – Было время, когда я прекрасно владела правилами игры, хотя их знание иногда обходилось мне очень дорого. Но сейчас эти правила изменились. Новые кланы навязывают нам свои реформы, а слуги ропщут за спиной хозяев. Я избегаю Двора, живу в полном уединении, уволила всех, кто мне прислуживал. Что касается нашего монсеньора… Поймите, он старается, действительно старается, а они, все эти людишки, используют его в своих интересах. Министры не дают ему ни минуты покоя. Я уже много недель не виделась с ним, а ведь я здесь, в замке, и пишу ему каждый день. Вы спросите, Арчи, зачем я это делаю? Да затем, что ему это необходимо. Ему необходима я, а может быть, еще больше – его дочь. Но правда состоит в том, что я напугана, – добавила Мама еще мягче. – Напугана тем, что мир, который я считала таким понятным, оказался всего лишь винтиком, наряду с тысячами других, в безжалостной машине, чье устройство превосходит мое понимание. Эта машина отняла у меня Торна. И я не допущу, чтобы она отняла у меня дочь. Мир за стенами нашего замка стал слишком опасен для нас. Поэтому я и прошу вас: останьтесь здесь, не бросайте нас одних, мою дочь и меня. Виктория почувствовала, как в другом ее теле – там, в спальне – рыдания перехватили ей горло. Она ровно ничего не поняла в этом разговоре, только смутно догадывалась, что Мама несчастна, и несчастна в каком-то смысле из-за Отца. Отец был очень страшный. Гораздо страшнее Балды. Гораздо страшнее Маминой тени с когтями. Во время их редких встреч он ни разу не удостоил Викторию ни словом, ни взглядом, ни единой лаской. Отец ее не любил. Двумя ловкими движениями Крестный выбрался из кресла и вылил остатки воды из графина в свой стакан. – Перерезав нить, Паутина обрекла меня на вечное одиночество. Честно говоря, я не понимаю, как вы можете жить затворницей день за днем, хотя и уверяете, что привыкли к этому. Мне такое уединение совершенно невыносимо! И Крестный прыснул со смеху, будто сказал что-то ужасно остроумное. Виктория подумала: вот из него вышел бы самый лучший папа в мире. Он выпил полстакана и отставил его в сторону. – Я славлюсь многими пороками, но неблагодарность в их число не входит. Меня лишили семьи – вместо нее я получил другую. Вы имели полное право выбрать для своей дочери другого крестного, однако, несмотря на все случившееся, сохранили это звание за мной. Хотите верьте, хотите нет, но то, что я решил сделать, я сделаю и для вас, и для Виктории, и для Офелии, и даже – как мне ни противно это признавать – для Торна. Да и для вас тоже, мадам Розелина. И Крестный снова подмигнул Старшей-Крестной, а та закатила глаза к потолку, хотя Виктория приметила, что ее лицо стало не таким желтым, а даже почти розовым. Крестный взмахнул своим дырявым цилиндром, пробормотал: «Сударыни!» – и, весело приплясывая, покинул гостиную. Виктории ужасно захотелось оставить свое второе тело в спальне, выбраться из дома вместе с Крестным и полюбоваться вместе с ним настоящими деревьями и настоящими птичками. – А он отчасти прав, – сказала вдруг Старшая-Крестная со своим странным акцентом. – Вы не так уж одиноки, Беренильда. Я пролетела через добрый десяток ковчегов, чтобы найти вас, и твердо намерена в дальнейшем навязывать вам свое общество. Но вы только посмотрите на эту погоду! – сердито воскликнула она, ткнув пальцем в окно. – Кислая, как рассол в банке с маринованными корнишонами! Вы должны встряхнуться и начать новую жизнь хотя бы с генеральной уборки. Что скажет месье Торн, когда увидит, что ваш замок зарос грязью?! У Мамы вырвался короткий смешок – похоже, он удивил ее саму. – Вероятно, откажется сюда войти. Виктория вернулась в постель, в тело Второй-Виктории. Она зевнула и закрыла глаза – ее сразу разморило в этом слишком тяжелом теле. Дождь в парке прекратился. Если Старшая-Крестная умела вызывать солнышко, пожалуй, стоило еще ненадолго задержаться дома. Перчатки Буйный порыв ветра чуть не свалил Офелию со стремянки, и она уронила лампочку, которую только что вывинтила из фонаря. Девушка подождала, когда ветер уймется, и вынула из рюкзака новую. Лампочки с Гелиополиса светили сами по себе, без помощи газа или электричества, они не раскалялись и не обжигали пальцы; их ввинчивали в патрон только для того, чтобы их не разбил ветер. Город взял эти лампочки на вооружение с тем же энтузиазмом, с каким принял трансцендии с Циклопа. Прижмурившись, чтобы уберечь глаза от слепящего света, Офелия кое-как управлялась с лампочками, стараясь не перебить их все, – у нее не было никакого желания получить наряды вне очереди. Каждый час, потраченный на дополнительные хозяйственные работы, сокращал ее время на обучение. А оно и без того было ограничено. – Стажер Евлалия, ускорьте темп! Офелия взглянула на камеру, вмонтированную в стену сторожевой башни. Школа следила за учениками через эти камеры с помощью целой команды наблюдателей, и они были безжалостны. Держа под мышкой стремянку, девушка пошла вдоль стены к следующему фонарю, повторяя вслух свою последнюю радиолекцию. Феноменология, гносеология, библиотековедение, синхрония, диахрония: всякий раз, когда она приходила в амфитеатр и надевала наушники, на нее обрушивался оглушительный водопад хитроумных слов, которые даже выговорить трудно. Она чувствовала, что не только не расширяет свой кругозор, а еще больше глупеет. Работа в музее Анимы не подготовила ее к таким испытаниям. И, однако, даже лекции казались легкими в сравнении с занятиями под руководством Леди Септимы. Офелия проводила долгие часы в ее лаборатории, совершенствуясь в экспертизах, занимаясь чтением до тошноты, но преподавательница никогда не бывала ею довольна. «Вашим рукам не хватает точности», – твердила она. Девушка энергично ввернула слепящую лампочку в патрон фонаря. У нее осталось всего три дня, чтобы доказать свое право на зачисление в группы Лорда Генри. И она была готова тренироваться даже ночами, лишь бы достичь цели! Ветер донес до нее звуки гонга. Наконец-то рассвет. – Стажер Евлалия, ваше дежурство закончено! – объявил голос из камеры. – Будьте любезны вернуться в общежитие. Офелия спустилась со стремянки, радуясь своему избавлению. И не удержалась от соблазна взглянуть напоследок вдаль – туда, где на самом краю маленького ковчега высилась гигантская башня Мемориала. Отсюда она едва просматривалась сквозь клубящиеся облака. Уже восемнадцать дней… Восемнадцать дней с той ночи, как miss Сайленс нашла свою смерть в башне Мемориала. Об этом событии больше никто и словом не обмолвился. Городская газета «Официальные новости» объявила о несчастном случае, пересуды смолкли, а группы чтения возобновили свою работу. Дело считалось закрытым. Для всех. Но не для Офелии. Женщина умерла при неясных обстоятельствах вскоре после ее прибытия на Вавилон, и это не могло быть случайным совпадением. Если бы не строжайший внутренний распорядок «Дружной Семьи», Офелия давно уже побывала бы на месте происшествия. Но делать нечего, придется потерпеть. Когда-нибудь она обязательно попадет в Секретариум Мемориала и там получит ответ на все свои вопросы. Офелия прошла по галерее в атриум, где студенты уже атаковали горизонтальные и вертикальные трансцендии. Здесь, как всегда, царил дух всеобщей неприязни: каждый подозревал других в покушении на свои идеи. Но стоило атмосфере накалиться сверх меры, как акустическая камера под потолком призывала к спокойствию, и студенты безропотно погружались в работу. Офелии иногда казалось, что Школа больше похожа на зверинец с укротителями, чем на учебное заведение. Она зашла в раздевалку, чтобы сменить рабочий комбинезон на форму, и столкнулась там с группой переодевавшихся тотемистов. Ее сестра Агата, подписанная на журнал «Моды ковчегов», когда-то сказала ей, хихикая, что женщины и мужчины Тотема славятся самыми красивыми телами в мире. Офелия в этом не разбиралась, но сейчас поневоле признала правоту сестры. Тотемисты встретили ее белоснежными улыбками, особенно яркими на фоне их темной кожи; девушка постаралась ответить им тем же, не выдавая смущения. «Дружная Семья» была смешанным заведением во всем вплоть до самых интимных сторон повседневной жизни. Особо стеснительным приходилось либо подавлять стыдливость, либо уступать место в Школе другим. Офелия открыла свой шкафчик, достала форму, зашла за ширму и сняла рабочий комбинезон. Скорей бы уж надеть перчатки, свою единственную пару. Девушка берегла их как зеницу ока и не надевала во время подсобных работ. Но при этом мучилась несказанно: каждый даже самый мимолетный контакт с предметами вызывал нескончаемый поток чужих эмоций и образов. Облачаясь в студенческую форму, девушка постаралась сосредоточиться и констатировала, что ей все легче и легче застегивать пуговицы. Пиджак, который вначале туго стягивал ее торс, теперь позволял свободно дышать: она сбросила вес, и не только из-за регулярных забегов на стадионе или скудного меню столовой. В атмосфере «Дружной Семьи», как и на всем ковчеге, было нечто бередившее ее душу; это постоянное напряжение сказывалось и на физическом состоянии. Офелия выглянула из-за ширмы и убедилась, что раздевалка пуста: тотемисты уже ушли. Она вынула из шкафчика все свои тетради, исписанные от корки до корки, и приподняла дощечку, служившую ложным дном, под которым устроила тайник. Видя, как исчезают ее вещи, она пошла на эту меру, чтобы прятать самое ценное. Перчаток в тайнике не было. Офелия засунула руку поглубже, обшарила все углы. Нашла разлаженные часы Торна, свое фальшивое удостоверение личности. А перчатки, которые она спрятала перед уходом (в чем была абсолютно уверена), бесследно исчезли. «Здесь существует много безнаказанных способов мучить людей», – предупредила ее Медиана. Нет, это уж слишком! Офелия захлопнула шкафчик. – Мы ни при чем! Прорицатели в унисон пропели эти четыре слова, едва Офелия вошла в спальню. Она еще не успела задать им вопрос, но они всегда предугадывали ее поведение, что было не самым приятным их семейным свойством. Сейчас они еще тщательнее, чем обычно, смазывали свои усы и бородки бриллиантином и до блеска начищали серебряные крылышки на сапогах. – Где мои перчатки? – спросила девушка, игнорируя их заявление. – Мне кажется, я слышу упрек в твоем голосе, signorina? Офелия взглянула на потолок, где Медиана проделывала гимнастические упражнения. – Пропажу моего матраса и формы я отношу на счет вашего низкопробного юмора. Но исчезновение моих перчаток – это уже воровство. Если вы так боитесь конкурентов, то хотя бы соревнуйтесь с ними честно, законными методами. – Потише, пожалуйста, – сказала Медиана, растягивая свое длинное гибкое тело. – Ты мешаешь Дзен сосредоточиться. И она указала на женщину восточного облика, миниатюрную и изящную, как статуэтка. Склонившись над столом, женщина сводила руки вокруг музыкальной шкатулки, которая прямо на глазах уменьшалась в объеме, а ее мелодия приобретала тоненькое и пронзительное звучание. Дзен остановилась лишь в тот момент, когда шкатулка стала крошечной, как наперсток, и ее звуки уподобились еле слышному комариному писку. Потом студентка начала медленно, осторожно раздвигать руки, возвращая шкатулке прежние размеры. Если не считать Офелии, эта женщина была одной из немногих предвестников, не принадлежавших к семье Медианы. Дзен родилась на Титане и обладала свойством изменять размеры и массу любой вещи. Она выбрала своей специальностью изготовление микродокументов – крайне удобный способ хранения информации – и потому неустанно тренировалась в уменьшении все более и более сложных предметов. Дзен давно могла бы превзойти всех других обладателей этого свойства, если бы не один недостаток: при малейшем промахе она впадала в отчаяние и на время утрачивала свой волшебный дар.