Он знал – и сейчас он ее выдаст. – У меня не возражение, а ходатайство, – спокойно объявил Октавио. – Стажеру Евлалии необходимы новые перчатки чтицы. Это ее рабочий инструмент, и они ей нужны, чтобы продолжать учебу. Принимая во внимание тот факт, что ее испытательный срок еще не закончился, я испрашиваю для нее льготную увольнительную, чтобы она могла выйти в город. Леди Септима устремила на своего сына еще более жгучий взгляд, чем обычно. Она была явно озадачена, а сама Офелия буквально окаменела от изумления. – Дозволяю, – коротко сказала Елена. – Следующий! Офелия в кровь искусала губы, дожидаясь конца церемонии. Как только учащимся скомандовали «вольно», она бросилась к Октавио, разрезав толпу со скоростью пушечного ядра. – Спасибо! Помимо ее воли к искренней благодарности примешивалась толика недоверия. Он ей помог, и теперь она хотела знать, чего от нее ждут взамен. Октавио поднял брови, такие черные, такой правильной формы, что они напоминали две идеальные дуги. Он был точной копией своей матери: любые, даже самые незаметные эмоции делали его еще более импозантным. Ему не требовались ни высокий рост, ни атлетическое сложение – достаточно было врожденного обаяния. – Я защищал интересы Школы, а не твои. Если тебе не удастся пробиться в виртуозы, то пусть это будет из-за твоей некомпетентности, а не из-за отсутствия рабочего инструмента. И, не дав Офелии ответить, добавил безразличным тоном: – Когда будешь в городе, наведайся в дом профессора Вольфа – думаю, он сможет тебе помочь. – Профессор Вольф… – повторила Офелия, совсем растерявшись. – Он что, перчаточник? – Нет, анимист. Нечистокровный, но, как и ты, чтец. Тебе нетрудно будет его найти. Когда он не занимается исследованиями в Мемориале, то сидит дома, взаперти. Больше Офелия уже ничего не слышала: гулкое сердцебиение заглушило гомон в зале. Чтец Офелия не ощущала жгучей печати солнца на своем лице. Так же, как не слышала жужжания мух над головой. Так же, как не видела моря облаков, которые рассекала парусная гондола, где она сидела. Девушка сосредоточилась на одной-единственной мысли: скоро она встретится с другим чтецом – тем, кто родился вдали от Анимы, тем, кто занимался исследованиями в Мемориале. «Нет, это, конечно, не Торн, – убеждала она себя снова и снова. – Мой анимизм сделал его проходящим сквозь зеркала, но не чтецом». Зефир, управлявший гондолой, умело вывел свое судно из ветряного коридора, мягко посадил его и спустил трап. Офелия вышла вместе с другими пассажирами. Ей не пришлось платить за перелет: «Дружная Семья» выдала ей на один день карту, действительную для любых валидаторов города. Но это была иллюзорная свобода: карта регистрировала все передвижения студентов, позволяя руководству Школы проверять, не превышен ли дозволенный срок увольнительной. Офелию отпустили ровно на три часа, чтобы уладить проблему с перчатками. Ни минутой больше, ни минутой меньше. Девушка поправила очки и взглянула на островок, куда ее доставила гондола. Он находился на краю архипелага, и отсюда силуэты акведуков и ротонд Вавилона казались размытыми в горячем полуденном воздухе. Великолепие столицы не простиралось на здешнее захолустье. Домики лепились друг к другу, образуя единый гранитный блок, и ничто – ни сады, ни фонтаны – не украшало этот унылый пейзаж. Вдобавок ветер взметал с незамощенных дорог мелкий красный песок, который противно скрипел на зубах. Зато здесь обитала внушительная популяция дронтов[18]: птицы, похожие на огромных жирных голубей, лениво расхаживали по улицам. В городе Офелия спрашивала дорогу у гидов-постовых, но здесь она не увидела ни одного. – Скажите, пожалуйста, как мне найти дом профессора Вольфа? Офелия обратилась с этим вопросом к прохожему; тот оглядел ее форму сверху донизу и молча ткнул пальцем себе за спину, указывая направление. Вскоре девушка заметила, что обитатели квартала оборачиваются и довольно враждебно поглядывают на нее. Все они носили тоги и тюрбаны, в прошлом, вероятно, белые, а ныне красные от летающей в воздухе пыли. Бесправные… Среди них было много молодых людей, мрачных и праздных; почти все они сидели на крылечках домов, играя в кости. Эти люди разительно отличались от сверхактивных жителей столицы. Наконец Офелия подошла к ветхому зданию, опутанному лианами. При виде ее тукан, восседавший на перилах крыльца, захлопал крыльями и поднял крик; дверь отворила заспанная старуха. Форма Офелии произвела на нее эффект холодного душа. – Что угодно, miss? – спросила она, вытаращив глаза. – Я ищу профессора Вольфа, – сказала девушка сдавленным голосом, выдавшим ее волнение и безумную надежду, которую она тщетно пыталась подавить после разговора с Октавио. Умом она понимала, что надеяться бессмысленно. – Я его квартирная хозяйка, – ответила старуха, на сей раз довольно мрачно. – У него отдельный вход с задней стороны дома. Только хочу сразу предупредить: этот жилец – настоящий бирюк. Потрясенная Офелия с трудом удержалась, чтобы не поморщиться от внезапной судороги в желудке. – А он сейчас дома? – Что да, то да, miss, он дома. Я бы сказала, он из дому носа не высовывает после того несчастного случая. Вот жалость-то, а ведь такой ученый человек! У Офелии пресеклось дыхание, она с трудом выговорила: – После какого несчастного случая? – Ну, это уж не мне рассказывать, miss. Обойдите дом и постучитесь к нему. Может, он вам и откроет. А может, и нет. Офелия обогнула здание. Здесь лианы разрослись еще гуще, полностью укрыв под собой запертые ставни первого этажа. Настоящая зеленая тюрьма. «Или убежище?» – невольно подумала девушка, чувствуя, как у нее пересохло в горле. На двери не было ни таблички, ни почтового ящика с указанием имени жильца. Но тут Офелия вздрогнула: едва она подошла к двери, как висевший на ней молоток ожил сам по себе и громко ударил в створку, возвестив о ее приходе. Неясный шорох указывал на то, что хозяин поднял заслонку дверного глазка. Офелия встала на цыпочки, чтобы он смог ее рассмотреть. После долгой паузы дверь слегка приоткрылась, но цепочку не сняли и никто не выглянул. Человек молчал, и о его присутствии свидетельствовало лишь неровное, напряженное дыхание. Офелия, неспособная заговорить – так у нее сжалось горло, – просунула в узкую щель официальное прошение «Дружной Семьи». Длинные пальцы в перчатке взяли листок и тут же растаяли в полумраке. Шелест бумаги. И снова нестерпимо долгое молчание. Наконец человек снял цепочку и открыл Офелии. Едва девушка переступила порог прихожей, как дверь за ее спиной самостоятельно захлопнулась, а многочисленные засовы со звонким стуком вдвинулись в пазы. После яркого солнца Офелия не сразу освоилась в темноте, царившей внутри дома. Хозяин пока выглядел черным силуэтом, высоким и неподвижным, как стоячая вешалка. Под его осторожными шагами поскрипывал пол. А глаза, как две искорки, пляшущие в очаге, метались туда-сюда – от бумаги, которую он держал в руке, к форме посетительницы и обратно. – Перчатки? Гм-м-м… Оригинальная просьба. Офелия кивнула, заставив себя вежливо улыбнуться. Постепенно профессор Вольф становился все более различимым. Его черные волосы, брови и бородка резко выделялись на мертвенно-бледном лице. Глубокие морщины бороздили лоб, тянулись от крыльев носа к губам, придавая ему вид преждевременно постаревшего человека лет сорока. Нет, это был не Торн. Офелия весь день старалась подавить в себе надежду. Так почему же сейчас ей захотелось уйти, хлопнув дверью? – А вы вдобавок еще и немая? Профессор Вольф говорил со странным акцентом – сочетанием вавилонского и анимистского. Вероятно, оттого, что он больше не выходил из дома, его одежда не соответствовала местному дресс-коду: черный костюм и перчатки того же цвета напоминали одеяния ученых, работавших в главной обсерватории Анимы. – Н?нет, – промямлила наконец Офелия. Она не поняла, что означает его «вдобавок», да и не хотела понимать. Он не был Торном, и поэтому ее совершенно не интересовало, что он о ней думает. – Судя по предъявленной бумаге, вы тоже чтица, – продолжал профессор Вольф, едко усмехнувшись при последнем слове. – Чтица, которая разгуливает с голыми руками. Куда же вы подевали свои перчатки? «Какое ему дело?» – подумала Офелия, но этот человек был ей слишком нужен, чтобы вступать в пререкания. – К несчастью, они… исчезли. И я пришла к вам с просьбой помочь мне раздобыть новую пару. «Дружная Семья» готова взять на себя все расходы. «А мне придется отработать их лишними хозяйственными нарядами», – мысленно добавила она. Профессор Вольф скептически оглядел руки Офелии. Его скованная поза объяснялась высоким гипсовым воротником, охватывающим шею от ключиц до подбородка. Неужели это последствие того несчастного случая, о котором упомянула квартирная хозяйка? – Ну, идемте, – неохотно сказал он и провел Офелию из прихожей в гостиную, где царил все тот же полумрак. Сквозь щели ставней слабо пробивался дневной свет. Здесь стояла неимоверная духота: комнатный вентилятор не разгонял ни адскую жару, ни смрадный запах пыли. За мутными стеклами бесчисленных полок, громоздившихся до самого потолка, едва угадывались костные останки и прочие древности, похожие на экспонаты какой-то мрачной кунсткамеры. Девушка с удивлением заметила, что столы, стулья и сундуки испуганно шарахаются от нее, словно дикие животные; вероятно, мощный анимизм профессора Вольфа заразил всю мебель, и она переняла его подозрительность. Но совсем уж поразило Офелию другое открытие: среди археологических находок она увидела внушительную коллекцию оружия. – Ваши изыскания относятся к войнам древнего мира? Девушка слишком поздно сообразила, что произнесла запретное слово. Профессор Вольф, рывшийся в каком-то ящике, бросил на нее мрачный взгляд. – Ну и что? Может, хотите на меня донести? Имейте в виду: закон воспрещает хранение оружия, но не исторических артефактов. Войну, – продолжал он, понизив голос, – обычно связывают с нарушением границы. Раскол уничтожил все границы на свете, но разве войны после этого прекратились? Зарубите себе на носу, юная особа: мир – всего лишь субъективное понятие, оторванное от реальности. Конфликты всегда были и будут, какое бы обличье они ни принимали. Вам достаточно пройти по нашей улице в своей вызывающей одежде, чтобы убедиться в этом воочию. Офелии вспомнилось, как бесправные разглядывали ее форму со смесью презрения и алчности. Впервые за долгое время она почувствовала, что имеет дело со здравомыслящим человеком. И предубеждение, которое возникло у нее при виде профессора, бесследно рассеялось. – Я с вами вполне согласна. Профессор Вольф вытащил из кучи вещей сантиметровую ленту, нахмурил густые черные брови и желчно усмехнулся. – Ну надо же! Дальняя родственница, седьмая вода на киселе, да еще вдобавок чтица, заявилась ко мне в дом и разделяет мое мнение! Вот счастье-то выпало! – Значит, вы мне не верите, – констатировала Офелия. – И не верили с первой же минуты, как только я переступила ваш порог. Почему? Профессор резким движением размотал сантиметр, словно хлыстом взмахнул. – Я уже сказал вам, юная особа: там, снаружи, идет война. Я сын анимиста и бесправной матери, и меня отвергли оба эти сообщества. Вся моя жизнь – сплошная череда конфликтов, поэтому я взял себе за правило считать каждое человеческое существо потенциальным недругом. Поднимите руку повыше! – сухо скомандовал он. Офелия подняла руку, чтобы позволить ему снять мерку, но это оказалось нелегкой задачей: сантиметр, также заразившийся недоверием своего хозяина, яростно извивался, не желая прикасаться к незнакомке.