– Нам запрещено входить туда вместе с тобой, – объяснила Элизабет, отпирая дверь. – Все, что происходит внутри, в высшей степени секретно. Желаю удачи. – Удачи не существует, – холодно возразил Октавио. – Мы сами – единственные хозяева своей судьбы. Но это, – добавил он вполголоса, – курсант Евлалия уже знает. Увы, Офелия не знала ровно ничего… Она нерешительно вошла в строгий зал, по всей видимости, предназначенный для просмотра документов. Единственным предметом обстановки был здесь большой двусторонний пюпитр из ценных пород дерева, над которым склонилась Леди Септима. – Дверь! – скомандовала она. Офелия повернула штурвал дверного замка до щелчка, означавшего полное закрытие. В зале стоял такой холод, словно девушка угодила в морозильную камеру; она тут же ощутила болезненное покалывание в голых ногах, обутых в легкие сандалии. – Подойдите. Леди Септима произнесла это распоряжение без гнева, ровно и спокойно, как всегда. Она медленно обернулась к Офелии, и ее глаза сверкнули, как два маяка, в тускло освещенной комнате. – Вы любите пазлы? Офелия недоуменно моргнула: она приготовилась к допросу, а не к такой загадке. Девушка нерешительно подошла к лежавшей на пюпитре рукописи, на которую ей указала Леди Септима. Судя по ветхому состоянию, этот манускрипт относился к древним временам. Выцветшие слова, испещрявшие страницы – в тех редких местах, где еще можно было разобрать буквы, – были написаны на каком-то неведомом языке. Но внимание девушки привлекли главным образом листки с записями, лежавшие на другой крышке пюпитра. – Это перевод Медианы, – сообразила она. – Почему же вы обратились ко мне, а не к ней? Леди Септима не ответила. И Офелия вдруг почувствовала, что дикое напряжение, в котором она пребывала по дороге сюда, резко схлынуло. Всё произошло так неожиданно, что она пошатнулась и едва устояла на ногах. Накопившаяся ярость против Медианы бесследно исчезла. – С ней что-то случилось? Леди Септима справилась с горькой гримасой, исказившей ее лицо, и придала ему обычное бесстрастное выражение. – Рота почти целиком состоит из прорицателей, и ни один из них не смог предугадать будущее собственной кузины. Они покрыли позором всех предвестников! Если кратко, – прервала она себя, надменно вздернув подбородок, – Лорд Генри потребовал, чтобы ему немедленно предоставили равноценную замену. И хотя у меня к вам накопилось немало претензий, я вынуждена признать, что в данном случае вы – наиболее подходящая кандидатура. Или по крайней мере наименее неопытная. Вы должны быть достойной той чести, которую оказали вам Светлейшие Лорды, курсант Евлалия. Сейчас я доложу Лорду Генри о вашем прибытии, – добавила она, отойдя от пюпитра строевым шагом. – Вы можете взглянуть на манускрипт, но ни в коем случае не дотрагивайтесь до него. Любые манипуляции с таким ценным документом проводятся согласно протоколу, который вам пока неизвестен. Леди Септима вошла в кабину лифта в дальнем конце зала, нажала на рычаг, и лифт с лязганьем пошел вверх. Офелия осталась одна. Вцепившись обеими руками в края пюпитра, она устремила на рукопись невидящий взгляд. Девушку захлестывали волны самых противоречивых чувств, от которых ее очки стремительно меняли цвет. Облегчение. Сомнение. Радость. Тревога. Тревога? Трудно поверить: неужели Офелию тревожила судьба Медианы после всего, что та заставила ее пережить? Ведь Офелия хотела стать предвестницей, чтобы попасть именно в то место, где находилась сейчас, где могла наконец начать свои настоящие поиски. Значит, ей следовало бы сейчас радоваться, – так почему же ее мучил страх? Из этого урагана мыслей ее вырвали назойливые щелчки в складках тоги. Офелия потянула за цепочку, чтобы взглянуть на часы. Их крышка непрерывно откидывалась и опускалась, дергаясь, как в припадке эпилепсии. Щелк-щелк! Щелк-щелк! Щелк-щелк! – Ну-ну, спокойно! – шепнула Офелия, обращаясь не столько к часам, сколько к самой себе. Она придержала крышку пальцем, но стрелки тотчас ожили и завертелись в каком-то бешеном вальсе. При этом они дружно останавливались в одном и том же месте, снова и снова указывая одно и то же время. Шесть часов тридцать минут и тридцать секунд. Офелия взглянула на клетку лифта, который, судя по всему, начал спускаться. Может, Лорд Генри и робот, но вряд ли она произведет хорошее впечатление, если встретит его, сражаясь со свихнувшимися карманными часами. И тут она удивленно замигала. Стрелки внезапно дернулись, снова сошлись воедино и теперь упрямо показывали ровно полдень. Нет! Стрелки показывали не время. Они указывали направление. Часы Торна никогда не были, да и не могли быть сломаны. Они попросту превратились в компас. Компас, все три стрелки которого в эту секунду нацелились на прибывший лифт. Дверцы кабины распахнулись. В ней стояли Леди Септима и Лорд Генри. Только Лорд Генри был не роботом. Лорд Генри был Торном. Встреча Торн стоял в углу кабины, такой несоразмерно высокий, что его голова касалась потолка. Стальной немигающий взгляд был устремлен на какой-то документ, который он озабоченно листал. Казалось, он даже не услышал Леди Септиму, когда та указала ему на остолбеневшую Офелию в центре зала-холодильника. – Это наша студентка из последнего набора, sir. Я лично прослежу за тем, чтобы она оказалась на высоте положения. Устав предписывал Офелии, под страхом суровой кары, встать по стойке смирно, выпалить священную формулу приветствия «Знание служит миру и прогрессу!» и доложить свое имя. Она не смогла сделать ровно ничего. При виде Торна все ее мысли куда-то улетучились. Она судорожно вцепилась обеими руками в часы-компас – единственный надежный предмет, осязаемый, реальный. Леди Септима поджала губы, истолковав молчание девушки как приступ неуместной робости. – Курсант Евлалия вот уже пятьдесят дней проходит учебу во втором подразделении роты предвестников. Не слишком сообразительна, но ее руки вполне перспективны. Офелия ее не слушала. Леди Септима больше не существовала для нее. Она видела одного лишь Торна, который по-прежнему стоял в углу кабины и, нахмурив брови, сосредоточенно изучал свой документ. Его светлые серебрящиеся волосы были тщательно зачесаны назад, длинное угловатое лицо безупречно выбрито. Рукава белоснежной рубашки ниже локтей скрывались под раструбами рабочих перчаток с вделанными в них циферблатами, датчиками и другими измерительными приборами. Но внимание девушки привлекла прежде всего эмблема на его груди, там, где сердце. Эмблема в виде солнечного диска. Все это время она разыскивала беглеца. А нашла Лорда. Офелия медленно попятилась, стараясь укрыться в самом темном углу холодного зала. И хотя неистовый гул крови мешал ей спокойно рассуждать, одно она понимала совершенно ясно: сейчас Торн поднимет голову, встретится с ней взглядом, и произойдет непоправимое. – Мы слишком отстали от намеченного графика. Кончится тем, что Генеалогисты[34] потребуют от нас объяснений. Торн произнес это на чистом вавилонском наречии, как истинный уроженец города, без всякого намека на северный акцент. И, однако, Офелия узнала бы его голос среди тысяч других. Низкий, вибрирующий, как звук контрабаса, с мрачной интонацией, он заполнил ее внутреннюю пустоту, взбудоражил все ее естество, сдавил горло, пресек дыхание. Голос Торна… после почти трех лет молчания. Офелия вздрогнула, когда он с сухим треском захлопнул свою папку. – Кроме того, мне срочно понадобятся некроманты. В восточном полушарии Секретариума слишком повысились температура и уровень влажности. Если уж мы теряем персонал, то давайте постараемся хотя бы сохранить коллекции. С этими словами Торн перенес внимание со своих графиков прямо на древний манускрипт, разложенный на пюпитре в центре зала, и направился в ту сторону. Каждый его шаг сопровождался тягостным скрипом. Только теперь Офелии бросилось в глаза то, чего она не заметила в первую минуту: один его сапог, от щиколотки до колена, был плотно охвачен стальным аппаратом, фиксирующим переломы. Та самая нога, которую ему раздробили во время тюремного заключения… Робот. Офелия редко чувствовала такой стыд за собственную глупость. Она поняла это слово буквально, тогда как оно было всего лишь дурацким прозвищем. Дурацким… но тем не менее очень метким. Торн с напряжением склонился над пюпитром, затем осторожно приподнял страницу рукописи, не снимая перчаток с защитными металлическими напалечниками. – Ваша новая курсантка владеет древними языками? Он обратился с вопросом к Леди Септиме, как будто главное заинтересованное лицо здесь отсутствовало. Эта мерзкая привычка, безумно раздражавшая Офелию во времена их помолвки, сейчас показалась ей спасительной. – Она ими не владеет, sir. Но я полагаю, что она тем не менее способна принять эстафету от курсантки Медианы. Это анимистка. И вдобавок чтица. «Ну вот и всё, – подумала Офелия; ее очки стремительно синели. – Сейчас он посмотрит на меня. И узнaет». Но Торн никак не отреагировал. Он по-прежнему разглядывал страницу манускрипта, изъеденную временем и похожую на старое дырявое кружево. – А она сумеет восстановить утраченный текст? – Нет, sir, – объявила Леди Септима с уверенностью преподавателя, знающего своего ученика лучше, чем он сам. – Зато она может расшифровать его содержание, прочитав мысли тех, кто держал его в руках. А в идеале – и мысли самого автора. Офелию поразили сверкающие глаза Леди Септимы, устремленные на стальной обхват ноги Торна: они горели таким огнем, словно пытались его расплавить. Эта женщина говорила с Торном почтительно, как и полагалось в беседе с Лордом, но явно не считала его равным себе. Она его ни во что не ставила. «Если Леди Септима уловит хотя бы самые слабые флюиды между Лордом Генри и мной или заметит жест удивления, она инстинктивно насторожится, и с нас обоих сразу же сорвут маски», – подумала Офелия. И девушка заставила себя дышать медленно и ровно. Приглушить барабанную дробь сердца. Сделать очки прозрачными. Расслабить лицевые мышцы. Расправить плечи. Она не могла совладать со своим ознобом, но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, в зале стоял такой холод, что эта дрожь, с учетом легкой тоги и сандалий на босу ногу, вполне могла сойти за естественную физиологическую реакцию. Оставалось только надеяться, что Торн не поперхнется, взглянув на нее. – Где сейчас находится курсантка Медиана? Он задал вопрос как-то вскользь, листая перевод рукописи. Лампа на пюпитре обливала его профиль холодным светом, который поблескивал на крутом изгибе носа, в длинной борозде шрама, рассекавшего бровь, и между сощуренными веками, пропускавшими наружу стальной взгляд.