Девушка опять кивнула. – Знаете ли вы служащего Мемориала по имени Блэз? И снова кивок, на этот раз нерешительный. Она понимала, что в долгу перед профессором, но не была уверена, что готова скомпрометировать друга, если бы профессору Вольфу понадобилось именно это. Однако профессор выглядел не менее растерянным, чем она сама. Теребя обгорелые клочья бородки и кусая губы, будто желая как следует прожевать слова, он наконец произнес: – Не могли бы вы… всего лишь сказать ему, чтобы он вел себя осторожнее? – А он знает, что с вами случилось? – шепотом спросила Офелия. Профессор нахмурился. Нечесаная голова и плохо выбритые щеки выдавали его дурное настроение; сейчас он больше походил на дикаря, чем на респектабельного ученого. – Нет, – буркнул он. – А если узнает, то захочет мне помочь и навлечет на себя неприятности. Поверьте, ему и без того не везет. Я могу на вас рассчитывать? Предупредите его, но ни слова обо мне. Они подошли к лестнице, и Офелия, вцепившись руками в перила, осторожно встала на ступеньку. – Мне кажется, Блэз предпочел бы услышать предупреждение из ваших уст. Девушка так медленно спускалась, что вполне могла бы претендовать на рекорд по медлительности. Когда же она наконец ступила на утоптанную землю старого двора, где им довелось так много пережить, то с трудом узнала это место. Еще вчера здесь бушевала настоящая пыльная буря, но сегодня предрассветный воздух напоминал прозрачную гладь озера. Все кругом словно замерло, боясь напомнить о вчерашних потрясениях. Посреди двора стоял Октавио и пристально смотрел себе под ноги. Офелия ни за что не смогла бы определить, где лежал труп Бесстрашного. Видимо, патруль зачистил место происшествия, не оставив следов. Внезапно девушка вспомнила о сыне погибшего. Сообщат ли мальчику, что на самом деле произошло с его отцом? И вообще, осталась ли у Бесстрашного семья? – Идем отсюда, – буркнул Октавио. – Здесь нам больше нечего делать. Они пошли на причал, сели в первую же гондолу, уходившую в облачное море, и, добравшись до центра города, попросили какого-то таксвиста довезти их до остановки трамаэро. Когда переполненный вагон воздушного поезда оторвался от земли, солнце уже встало. Сидя рядом с Октавио, Офелия краем глаза разглядывала его. Челка закрывала ту половину лица, где виднелись ранки на носу и брови. Глаза прятались под опухшими от усталости веками. Октавио сидел, скрестив руки на груди, напрягшись, словно готовился отразить нападение. Офелия ясно почувствовала: в юноше произошли какие-то перемены. – Что ты собираешься делать? – тихо спросила она. Октавио ответил не сразу; он продолжал смотреть в пустоту за оконным стеклом и наконец процедил сквозь зубы: – Well… я ударил человека, присутствовал при убийстве и за один день стал свидетелем стольких запрещенных действий, сколько не видел за всю свою жизнь. После занятий я обо всем расскажу матери. Она сумеет принять наиболее справедливое решение. Как ты считаешь? Он вопросительно уставился на Офелию. И тут девушка поняла, что в нем изменилось. Октавио всегда смотрел на мир глазами победителя, всегда был уверен, что займет в нем достойное место и станет играть отнюдь не последнюю роль. А сейчас он начал сомневаться в себе. – Мне кажется, – немного подумав, произнесла Офелия, – ты сам должен определить, какое решение наиболее справедливо. В пристальном взгляде Октавио читался неподдельный интерес. – Любопытно, – промолвил он, – мне даже кажется, что я готов в тебя влюбиться. Офелия сняла очки, чтобы не дать им покраснеть прямо у нее на носу. Она чувствовала себя немытой и дурно пахнущей и уж никак не ожидала от юноши такого признания. – Октавио… – Не надо лишних слов, – ровным тоном произнес он. – Даже если ты мне приглянулась, между нами ничего быть не может, и не только из-за устава, – добавил он с ноткой иронии. – Для меня ты слишком труслива. Офелия снова надела очки, и профиль Октавио обрел четкие контуры; его смуглая кожа и черные волосы явственно выделялись на фоне окна. Казалось, он смотрит куда-то вдаль, обдумывая свое будущее. Девушка с удивлением поймала себя на мысли, что любуется им. Октавио был почти одного с ней роста, но ей он всегда казался гораздо выше, и теперь она поняла, почему так происходило: просто, в отличие от нее, он имел мужество нести ответственность за свои мысли, чувства и поступки. «Так, значит, я слишком труслива?» – повторила про себя Офелия, откинувшись на спинку скамьи. Увы, она заслужила это определение. Вскоре трамаэро приземлился на перроне «Дружной Семьи». Едва они свернули в главную аллею Школы, как из всех камер зазвучало: – Курсант Евлалия, курсант Октавио, вас срочно вызывают в кабинет леди Елены. Они переглянулись. Не ночевать в общежитии считалось провинностью, за которую полагалось наказание, но, главное, директриса никогда не позволила бы кому-то из курсантов пропустить занятия – разве что в чрезвычайных обстоятельствах. Офелия и Октавио прошли через лабиринт садов и крытых галерей, где царила тишина, нарушаемая только стрекотом цикад, но и те, почуяв их приближение, замолкали. Проходя мимо аудитории Крестников Елены, они увидели сквозь высокие окна, как все сидевшие там студенты повернули к ним головы. Вызов в дирекцию представлял собой гораздо более волнующее событие, нежели привычные понедельничные лекции, звучащие в наушниках. Тем более что подобный вызов, возможно, означал уменьшение числа конкурентов на получение степени виртуозов. Когда Офелия увидела пришвартованный возле главного корпуса дирижабль, она почувствовала, что вот-вот задохнется: на белом боку летательного аппарата сверкало золотое солнце. – Нас опередили, – заметил Октавио. Миновав вереницу колоннад и лестниц, они вошли в директорский кабинет. Как всегда, там царил полумрак, и Офелия не сразу освоилась со сменой освещения. За мраморным письменным столом высилась слоноподобная фигура Елены. В кабинете находились еще трое: стражник из городского патруля, державший под мышкой шлем, лопоухий фотограф и Леди Септима, которая при виде изуродованного лица сына даже бровью не повела. – Знание служит миру и прогрессу! – приветствовали собравшихся Октавио и Офелия, вытянувшись по стойке смирно. – Знание служит миру и прогрессу! – ответил стражник. Его борода напоминала взметнувшуюся волну. На фоне темной кожи каждый ее волосок отливал серебром. Судя по большому носу, с шумом вдыхавшему воздух, стражник происходил из обонятелей. – Заранее приношу свои извинения сыну Леди Септимы за неудобства, причиненные этим вызовом. Я помню, что совсем скоро состоится церемония присуждения степеней, и, разумеется, вас не следует отрывать от занятий. «Значит, – подумала Офелия, – меня в расчет можно не брать. По крайней мере, тон задан». – В Школе Октавио не мой сын, а такой же курсант, как и остальные, – ровным голосом произнесла Леди Септима. – И я здесь не его мать, а официальная представительница лорда Поллукса. Исполняйте свой долг и спрашивайте курсанта Октавио обо всем. Кивнув в знак согласия, стражник что-то положил на мраморную столешницу. – Это ваша вещь? На столе лежала цепочка, которую Бесстрашный сорвал с лица юноши. – Да, это моя вещь, sir, – подтвердил Октавио. – Мы вчера нашли ее в квартале, где проживают бесправные, в одном из дворов, возле трупа возмутителя спокойствия, которого наши службы усиленно разыскивали на протяжении нескольких лет. Ведь это он вас так изуродовал? – спросил стражник, указывая на рваные ранки Октавио. – Да, sir, однако я не повинен в его смерти. Стражник расплылся в добродушной улыбке, а его серебристые усы встали торчком. – Никто в ней не повинен. Не беспокойтесь, Milord, причина смерти не вызывает сомнений. Офелия пришла в недоумение. Она снова вспомнила распростертый в пыли труп, выпученные глаза и открытый рот. Профессор Вольф оказался прав: на Вавилоне люди видели только то, что хотели видеть. Она разглядывала огромное тело и длинные, переплетенные паучьи пальцы Елены, неподвижно восседавшей в своем кресле. Елена, видимо, пока решила остаться в роли зрительницы: ее оптический аппарат, подобно театральному биноклю, был направлен на посетителей. – Мы хотели бы уточнить, – продолжал стражник, – действительно ли Бесстрашный-и-Почти-Безупречный повинен в применении насилия. Как это ни грустно, но я вынужден констатировать, что сей возмутитель спокойствия пользовался определенной популярностью – разумеется, весьма относительной – среди самых убогих и наиболее подверженных влиянию жителей нашего города. Мы сделаем все возможное, чтобы смерть не превратила его в героя! – заявил он бодрым голосом, воинственно раздувая ноздри. Яркая вспышка озарила полумрак кабинета. Лопоухий фотограф наставил аппарат на Октавио и щелкнул затвором. Офелия ни на секунду не сомневалась, что уже завтра «Официальные новости» напечатают крупным планом снимок его израненного лица. – Больше вопросов нет, – проговорил стражник, надевая золоченый шлем. – Благодарю вас за содействие. – Я также повинен в применении насилия. Заявление Октавио прозвучало словно гром среди ясного неба. Из-под полуприкрытых век Леди Септимы блеснули искры. Фотограф, собиравший аппаратуру, застыл с чехлом в руках. Леди Елена по-прежнему сохраняла невозмутимость. Внешне Октавио тоже выглядел спокойным, но краем глаза Офелия видела, как судорожно он сжимал за спиной руки, скрывая их дрожь. В порыве жалости она едва не поддалась желанию все рассказать, однако он, метнув на нее взгляд, дал понять, что не желает этого. Сейчас сражением командовал он. – Вы наверняка заметили кровоподтеки на теле погибшего, – уверенным тоном произнес Октавио. – Это следы от ударов, которые нанес ему я. Патрульный, уже собравшийся уходить, замер от изумления. Придя в себя и подкрутив усы, он обратился к Леди Септиме: – Очень жаль, indeed. Однако эта деталь не кажется мне настолько важной, чтобы упоминать о ней в рапорте. Желаю прекрасного дня. Стражник и фотограф, поклонившись, вышли из кабинета. Октавио смотрел им вслед с таким выражением лица, которого Офелия еще никогда у него не видела. Похоже, шок от слов патрульного не шел ни в какое сравнение с тем, что довелось ему пережить за последние двадцать четыре часа. – Не кажется важной? – повторил он. – Не понимаю. Мама, разве я не должен отвечать за свои… Одним взглядом Леди Септима прервала его речь. – Здесь я вам не мама, курсант Октавио. И не вам обсуждать решения представителей правопорядка. Курсант Евлалия, вы инициатор этой экскурсии в квартал бесправных? И голос, и взгляд Леди Септимы источали злобу; теперь девушка окончательно убедилась, что та ненавидит Евлалию. Ведь именно она, чужестранка, сбила с пути ее образцового мальчика. – Итак, это вы уговорили курсанта Октавио пойти вместе с вами? – Да. – Вы сознательно подстроили встречу с Бесстрашным-и-Почти-Безупречным? – Нет. – Вы можете утверждать, что вероятность встретить его там равнялась нулю? Офелия скрипнула зубами. Манера Леди Септимы вести допрос измотала ее. Леди Елена слушала молча, словно ей было нечего сказать. Но ведь Офелия числилась студенткой ее Школы. Неужели правительница поддавалась внушению так же, как и Поллукс?