С первой минуты прибытия на Вавилон Офелия постоянно громоздила одну ложь на другую – чаще всего по необходимости, а иногда потому, что так было проще. В мире существовал всего один человек, с которым она всегда хотела быть кристально честной, и в эту минуту перед ней стоял именно он. Но девушка беззастенчиво солгала ему прямо в глаза: – Я хочу поговорить с Амбруазом. Нам нужно кое-что прояснить. Да и зачем мне лететь? Вы ведь вряд ли собираетесь представить меня Генеалогистам? Торн еще сильнее сжал ее руку. Неужели он подозревает, что она что-то скрыла от него? – Тогда будьте в доме Лазаруса до моего возвращения. Смерть настигала людей только потому, что они слишком близко подобрались к этой тайне, а мы стали ее обладателями. Офелии стоило огромного труда смолчать под его стальным взглядом. Ей хотелось умолять Торна остаться с ней, здесь, на террасе. Но если сейчас она себя выдаст, им обоим грозит ужасная смерть. Девушка знала: есть только одно решение, способное остановить убийцу, поэтому она должна поговорить с ним наедине. И Офелия нашла в себе силы улыбнуться Торну. – Я никуда отсюда не двинусь. Скрепя сердце Торн отпустил ее руку, оставив себе книгу. Когда он поднимался по трапу, девушке пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не побежать за ним. Лазарус бросился к руке Офелии, повисшей в воздухе, и со смехом пожал ее. – Я страшно рад, что вы остаетесь, юная lаdy! Мне пока не удастся вернуться к нашему разговору, ибо и сегодняшней ночью, и в ближайшие недели я очень занят. Но вы чувствуйте себя здесь как дома! Желаю вам удачи в поисках Другого, – шепнул он девушке на ухо. – Только не доверяйте своим глазам, когда будете искать Его: никто не знает, на кого Он похож и в каком виде предстанет перед вами. И вот, если позволите, последний совет: прислушивайтесь к эху. Эхо – ключ ко всему! И Лазарус помчался по террасе к своему аппарату. Его белый цилиндр, попав в струю воздуха, гонимого лопастями, взлетел к звездам. Офелия не слышала наставлений путешественника. – Дай им улететь вместе с книгой, – шептала она ветру, пока Лазарус поднимался по трапу. – Ведь ему нужна только я, верно? Она по-прежнему ощущала его присутствие. Не будь у нее памяти Евлалии, Офелия, возможно, никогда бы не заметила его. Лопасти завертелись еще быстрее, лазарустат поднялся в воздух и вскоре растаял в ночной мгле. Теперь Торну ничего не грозило. В наступившей тишине снова задул, застонал ветер. Офелия с трудом двигалась вперед, затем решительно обернулась. Фонари на террасе, вокруг которых роились комары, вдвое увеличивали тень человека, следовавшего за ней по пятам. В первый раз с начала вечера девушка отчетливо видела его – несмотря на густую гриву волос, кустистые брови и бороду. Но даже сейчас она не могла поверить, что старый, с виду совершенно безобидный уборщик мог наводить страх на стольких людей. – Ведь это ты отодвинул засов на двери в тот вечер, когда меня заперли в комнате с мусоросжигателем, – невозмутимо произнесла Офелия, хотя внутри у нее все кипело. Уборщик не ответил. Косматая грива, борода и усы так надежно скрывали лицо старика, что невозможно было определить его выражение. – Ты был всюду и всегда, – упрямо продолжала Офелия. – Был, когда мне угрожал Бесстрашный. Когда меня шантажировала Медиана. Ты защитил меня. И не только меня, но и мои сочинения, – произнесла она, сделав ударение на слове «мои». – Ты наказал профессора Вольфа за то, что тот стащил одну из моих книг, а miss Сайленс – за то, что она уничтожила их почти все. При этих словах тощая фигура старика, который без своей метлы, казалось, с трудом сохранял равновесие, медленно распрямилась. У Офелии взмокла спина от пота. Согласно ее плану, она намеревалась предстать перед ним как воплощение Евлалии Дуаль. Он путал ее с Евлалией. Она это знала, ибо при виде ее и Фарук, и Поллукс, а возможно, даже Елена и Артемида начинали кого-то безуспешно вспоминать. «Другой, – сказала Медиана. – Есть кто-то другой». – Ты ведь еще и Дух Семьи, – смело заявила Офелия. – Дух Семьи из мрака, неведомый миру. Потому что у тебя совсем другая роль. Ты защищаешь мою школу. Защищаешь мои книги. Старик не шевелился, застыв, словно каменная статуя. Но Офелия не обольщалась. Хищные звери часто замирают, прежде чем броситься на добычу. – Я дала тебе обоюдоострое оружие, – продолжала она ровным тоном. – Способность внушать и безграничный страх, и полнейшее равнодушие. Это тяжкое бремя я заставляла тебя нести на протяжении веков. Обреченный на небытие, для всех других людей ты существуешь только как чувство страха. Офелия изрекала истины, уже известные старому уборщику, и чувствовала, как в нем рождаются колебания. Девушке нужно было убедить его – убедить саму себя, – что в этот момент она является Евлалией и только Евлалией. Когда уборщик медленно двинулся вперед, накрывая ее своей тенью, Офелия собрала волю в кулак и не отступила. Внезапно она почувствовала, что ей тесно в собственном теле. Девушка хотела размотать шарф, который, встревожившись, чуть не задушил ее, но ей удалось лишь слабо пошевелить пальцами. Если она немедленно не успокоится, этот Дух Семьи уморит ее страхом, даже не прибегнув к своей власти. – Мне очень жаль, – тихо обратилась к нему Офелия. – Ты так долго жил один… Ты больше не обязан ничего делать для меня. Школы, которую мы знали, больше нет. Твои братья и сестры уже выросли. Мои книги не стоят того, чтобы из-за них убивать друг друга. Все, что когда-то считалось важным, теперь не имеет никакого значения. Ты должен начать делать что-то новое, понимаешь? Ей показалось, что сквозь пряди волос, ниспадавших на лицо старого уборщика, она разглядела мелькнувшую в его глазах искру. Но, возможно, это была всего лишь игра света и воображения. Медленно сделав два широченных шага, уборщик преодолел разделявшее их расстояние и, словно огромное пресмыкающееся, позвонок за позвонком, стал клониться вперед до тех пор, пока его спина не образовала горб, совершенно невозможный с точки зрения человеческой анатомии. Нелепое, заросшее волосами лицо находилось теперь так близко от лица Офелии, что она должна была бы почувствовать дыхание старика. Но она не ощутила ни единого дуновения: уборщик не дышал. Так что скрывалось за его бородой? Что пряталось под кустистыми бровями? Одно неловкое движение могло стать поводом к нападению. Изогнувшись так, что у любого человека на его месте давно бы переломались все кости, старый уборщик вплотную придвинулся к Офелии и замер. Потом поднял свою длинную тощую руку и костлявой, как у скелета, дланью откинул волосы с лица. Блеск, замеченный Офелией, происходил не от взгляда, а от алюминиевой пластинки, сверкавшей посреди его лба. На ней виднелась надпись, выгравированная крошечными, едва различимыми в свете фонарей буквами. Приглядевшись, девушка узнала их, хотя и не могла прочесть – память Евлалии не стремилась удерживать детали. Но одно ей стало ясно: это те же знаки, при помощи которых в Книгах Духов Семей зашифрованы свойства и причины их существования. Надпись, разумеется, была не так сложна, как Книга, что и объясняло незатейливое поведение старого уборщика; тем не менее она наделяла его живительной силой. И, пока Офелия размышляла, почему он решил продемонстрировать ее, старик постучал по пластине. – Хочешь, я ее сниму? Офелия вновь обрела голос. Она знала, что это древнее существо уничтожило многих, но не чувствовала в себе ни сил, ни права умертвить его. Несмотря на терзавший ее страх, она считала себя в ответе за него. Утратив свою двойственность и став Богом, Евлалия больше не интересовалась его судьбой. Но если Офелия по той или иной причине унаследовала часть ее памяти, разве не унаследовала она и часть ее вины? – Miss Офелия, это вы? Так вы не улетели вместе с моим отцом? – неожиданно прозвучал удивленный голос Амбруаза. Услышав свое имя, Офелия непроизвольно повернула голову в сторону лестницы. Движение заняло долю секунды, однако, подняв взгляд на старого уборщика, она поняла, что выдала себя и утратила с ним контакт. Продолжая сверх всякой меры наклоняться вперед, он еще выше приподнял свои космы. Атмосфера вокруг него внезапно начала сгущаться. «Пора бежать, – поняла Офелия. – Или звать на помощь». Тем не менее она не сделала ни того, ни другого. Ее ноги как будто увязли в мраморе террасы. Каждый вдох казался глотком болотной воды. Тело не слушалось, внутренние органы смешались в беспорядке, и каждая их клеточка издавала отчаянные безмолвные вопли. Никогда, даже в изолярии, Офелия не чувствовала себя настолько одинокой, словно безжалостные ножницы перерезaли связь, соединявшую ее со всем добрым и прекрасным в этом мире. Даже шарф повис на шее мертвым грузом, точно никогда не обладал душой. Бездонные глубины ужаса открылись ей, жуткий страх забегал мурашками по ее телу, заполнил все кровеносные сосуды, все внутренности… И раздался взрыв. Спустя мгновение девушка поняла, что взрыв произошел не в ней, а снаружи. Несмотря на парализованные мышцы, на сведенный судорогой желудок, она сумела заглянуть в лицо стоявшего перед ней старого уборщика. Вместо пластины у него во лбу зияла огромная дыра. Дыра, откуда не пролилось ни капли крови. Уборщик по-прежнему стоял в своей нелепой позе. Но миг спустя он рухнул, подобно сломанной марионетке, на мрамор террасы. Мертвый. У Офелии подкосились ноги. Скорчившись, она исторгла выпитый чай и только потом нашла в себе силы повернуться к тому, кто спас ей жизнь. На перилах балюстрады сидела тень, сжимавшая в руке охотничье ружье. Она была такая маленькая и щуплая, что Офелия сначала приняла ее за обезьянку. Но, когда тень распрямилась, она увидела мальчика в набедренной повязке. Сын Бесстрашного-и-Почти-Безупречного. Не сказав ни слова, он повернулся и бесшумно нырнул в кусты. – Miss Офелия! – раздался встревоженный голос Амбруаза. – Что там за шум? Вы не ранены? Офелия смотрела на труп старого уборщика, на дыру у него во лбу. Тело неуклонно таяло, с каждой секундой становясь все более прозрачным, и вскоре сквозь него уже проглядывал мрамор, на котором оно лежало. А спустя несколько мгновений оно и вовсе исчезло. Как будто его и не было. – У меня все в порядке, – отозвалась наконец Офелия. Никогда еще она не произносила эти слова с таким огромным облегчением. Опрометчивость Виктория села в кровати. По всему дому разносились громкие крики. Мама быстро вскочила на ноги и зажгла лампу; она успела накинуть на себя шелковый пеньюар, но забыла про папильотки в волосах. – Не бойся, дорогая! – прошептала она, взяв Викторию на руки. Виктория не боялась. С тех пор как Отец прогнал Золотую-Даму вместе с ее тенями, она перестала бояться. Сонными глазами девочка смотрела на мигавшие за окном иллюзорные звезды. Однако ей хотелось узнать причину криков. Виктории показалось, что она узнала голос Старшей-Крестной, и если она не ошиблась, значит, Старшая-Крестная ужасно сердится. – Мадам Розелина, в чем дело? Где вы? Прижимая к себе Викторию, Мама спустилась по лестнице. Ни в большой гостиной, ни в музыкальном салоне, ни в столовой, ни в кухне никого не оказалось. Но чем больше комнат проверяла Мама, тем сильнее резал уши громкий голос Старшей-Крестной. – Надо же! Да ведь я убить вас могла! Вы… вы… бесите меня больше, чем тюбик засохшей зубной пасты! Попав вместе с Мамой в малую гостиную, Виктория широко раскрыла глаза. Газовые лампы горели в режиме ночников, но этого вполне хватало, чтобы осветить помещение. В нем царил такой кавардак, какого Виктория никогда еще не видела. Все вещи были раскиданы. Красивый шахматный столик валялся на полу ножками вверх. На ковре осколки вазы смешались с черными и белыми шахматными фигурами. Старшая-Крестная, в халате, ночном чепце и одном шлепанце – второй она, видно, где-то потеряла, – с грозным видом высилась посреди малой гостиной. Завидев скорчившуюся за диваном тень, Виктория испуганно вцепилась в Маму. – Заявился без предупреждения, среди ночи! – возмущенно кричала Старшая-Крестная. – Как будто нельзя сообщить заранее! Незваный гость! Я услыхала внизу шум и… подумала, что к нам забрался вор! Тень за диваном распрямилась и вышла на свет. Обыкновенный человек, нисколько не похожий на преступника. Его волосы и борода блестели, как солнце, и между этими переливами сверкала восхитительная улыбка. В одной руке он держал сигару, а другой рукой пытался – без особого успеха – стереть странный красный отпечаток на лбу. – Мадам Розелина ударила меня лопаткой для вафель. Какая женщина! Виктория задрожала от радости. Это же Крестный! – Как вы сюда попали? – спросила Мама.