Брат Найвир тихонько вздохнул. – Догадываюсь, брат Альтсин, – согласился он смиренно. Они пошли дальше; вор чувствовал, как с каждым шагом его покидает ярость. И желание обернуться, вмазать идущему позади брату лампой по голове, а затем найти ближайший корабль и покинуть Каману. Поплыть на континент. В Понкее-Лаа. Это был чуть другой приступ. Непредвиденный и резкий, он впервые за несколько месяцев начал думать о себе в первом лице, словно воспоминания Реагвира оказались его собственными воспоминаниями. Это плохо… очень плохо. Нужно как можно быстрее отыскать сеехийскую ведьму. Завтра он встретится с людьми Райи, и хорошо бы им иметь для него новости. Лучше что-то вроде: да, мы ее нашли, она в городе, продает магические порошки, которые позволяют быстро и безболезненно избавляться от старых богов в головах. По сходной цене. Он легонько улыбнулся. Так-то лучше. Пока он может шутить – все в порядке. Еще несколько улочек – и они возвратятся в монастырь. * * * Наткнулись на них в конце своих трудов, когда котелок супа был почти опустошен, а сумки с едой опорожнены. Миновала полночь, а насколько они устали, свидетельствовало то, что Альтсин давно не ощущал никаких запахов и не обращал внимания, по чему бредет, а брат Найвир уже какое-то время не отзывался. Что бы там ни говорили о ночных странствиях, были они утомительны. Они лежали посредине улочки, два абриса, напоминавшие в свете лампы две кучи тряпья и кусков дерева, выброшенных на берег по капризу моря. Большой и маленький. А скорее – маленький и еще меньший. Альтсин остановился и в течение нескольких ударов сердца смотрел, пытаясь понять, что он, собственно, видит. Только через какое-то время разглядел худые руки и ноги. Блестящую кожу, заслоняющий лицо колтун темных волос, серые лохмотья, будто их сшили из кусков прожеванных шкур. Женщина? Девушка? Пожалуй. И ребенок. Первым его обошел брат Домах, семь футов и четыре дюйма милосердия и внимания. Наклонился, потом присел, ласково отводя лежащей волосы с лица. Проверил пульс, сперва на запястье, полностью исчезнувшем в его лапище, потом на шее. Решительным движением стянул плед, хранящий в тепле котел с супом, и укрыл девушку. – А ребенок? Большой монах поднял тело поменьше, встряхнул его. Деревянные руки и ноги стукнули, мешковатый корпус бессильно обвис. Кукла. Вор прикрыл глаза: «Вот сучья лапа, – подумал он, присматриваясь к девушке, очередной жертве мечтаний о богатствах Каманы, лишившейся иллюзий и заканчивающей жизнь в порту, – я дал себя обмануть. Нужно найти ей какое-то убежище и, пусть уж, оставить ей плед». Он произнес это вслух. – Нет. – Домах покачал головой. – Мы должны забрать ее к приору. – И переодеть в молодого брата? Я слышал разные сплетни о монастырях – и вот наконец-то одна оказывается правдивой. – Альтсин позволил себе толику сарказма. – Мы не можем забирать все, что находим на улице, потому что за стенами нам не хватит места. – Это не вещь, брат Альтсин. – Я этого и не говорил. – Знаю. Прости. А теперь взгляни. Монах открыл бедро девушки. Высоко, на внутренней стороне, почти у паха, кожу уродовало темное клеймо. – Знак галеры? – Найвир тоже прошел мимо вора, склонился и прочел: – Ар-Миттар. Восточный Порт. Собственность компании Кода. Хм. Он не выжжен. Необычно. Именно. На миттарских галерах служили как вольнонаемные, так и невольники. Имперское право, запрещающее рабство, никогда не охватывало Ар-Миттар, а потому галеры, входившие в этот порт, в экипажах своих имели, кроме свободных матросов, еще и закованных в цепи несчастных, грязных, ободранных и истощенных рабов, с клеймом галеры, выжженным на коже, и со спиной, знакомой с кнутом. Но женщин среди них не было никогда. Странно. – Так что? Заберем ее в монастырь и отыщем того Кода? Чтобы вернуть ему его собственность? Кто знает, понял ли брат Домах насмешку. Миттарские торговые компании насчитывали по нескольку сотен кораблей, и обычно названия их не имели ничего общего с настоящими владельцами. Разобраться, какой из кораблей, причаливших в порту, принадлежит компании Кода, было почти невозможно, если только капитан его сам не захотел бы в том признаться. Но гигант проигнорировал сарказм и просто взглянул в глаза Альтсину. Обычно Домах и так пробуждал инстинктивный страх, но увидь неудачные грабители его глаза сейчас – наверняка бы напустили в портки со страха. – Это не собственность, брат Альтсин, – грозно проворчал монах. – Человек не может быть чьей-то собственностью. – Потому-то приор и не посылает тебя в порт, когда в нем причаливают невольничьи галеры. Камане не нужна война с Ар-Миттаром. Почему ты хочешь ее забрать? – Подойди и взгляни. – Гигант сильнее открыл лицо девушки. Светлая кожа, пусть и грязная как не пойми что, высокие скулы, миндалевидные глаза, узкий подбородок. Чтоб его! – Это невозможно. Они не могли оказаться настолько глупыми. – Нет? У нее следы от веревок и кнута. Мощный монах указал на запястья и щиколотки девушки, снял плед и обнажил ее спину. Та тихонько застонала, веки ее затрепетали, Домах тут же склонился и поднял ее с земли, прижал к груди. Словно держал на руках маленького ребенка. – Они точно не нападали ни на какое поселение, – проворчал он уже тише. – Но если бы наткнулись на лодку вдали от берега? Или выловили бы ее в море? Закон Ар-Миттара гласит, что выловленное в море – принадлежит капитану. Вор посмотрел на удерживаемую Домахом девушку: – Она сбежала от них? Могли рассчитывать, что вывезут ее на континент и продадут в каком-то из северных городов. Или что поплывут на юг, к вам или дальше, к Даэльтр’эд. Там за молодую рабыню из экзотического племени можно получить столько, сколько за хорошего скакуна. Найвир смешно сморщился: – Не понимаю. Альтсин вздохнул: – Взгляни на нее. Не как монах. Она… была красивая, очень красивая. Сеехийки считаются исключительно красивыми женщинами. Некоторые мужчины готовы много заплатить за такую наложницу. Проклятие, ты раздаешь хлеб и суп женщинам, зарабатывающим на жизнь передком, а миг назад ты читал знаки, которые у нее без малого между ногами, а потому можешь теперь не краснеть. Я готов поспорить, что именно затем их и не выжгли железом. Не хотели портить кожу. – Вор скрипнул зубами. – Сучья лапа! Домах прав. Нельзя оставлять ее здесь, потому что к утру может стать известно, что в порту – сеехийская девушка, а посчитай ее родственники, что Камана имеет с похищением нечто общее… Мы заберем ее в монастырь, приор сообщит Совету. Пусть проведут расследование, какой из капитанов настолько глуп, чтобы рисковать сеехийской родовой местью. Интерлюдия Ехали молча. Уже много часов они ехали молча, и тишины этой никто не собирался прерывать. Ему это не мешало. Он помнил… сцены. Костер, котелок с булькающим варевом, ни запаха ни вкуса которого он не ощущал, тянущий от земли холод, подрагивание ладони, машинально оглаживающей рукояти мечей. Он помнил мужчин, заступивших им путь на лесной тропинке. Четверых. Их главарь ухмылялся, потрясая топором, а потом – посмотрел ему в глаза, и отвел взгляд, и вдруг отступил в кусты, освобождая путь. Странствовали они неторопливо, не спеша, а тишина вокруг них наливалась, словно густеющая смола. Малышка Канна поглядывала на него из-под челки черных волос, Йатех чувствовал это, порой перехватывал ее взгляд, в котором ничего не мог прочесть: ни злости, ни гнева, ни печали. Тот оставался абсолютно… равнодушным. На второй день они разбили лагерь в небольшой котловинке, разожгли костерок и съели приготовленный на скорую руку ужин. А потом по невидимому знаку Иавва поднялась и исчезла между деревьями. Они остались одни. – Что ты помнишь из того лагеря? Он помнил, что когда закончил сказку, то уложил девочку вместе с остальными детьми на повозку, у которой были двери, и запер вход. Если в окрестностях не было медведей, любители падали не сумеют добраться до тел. А потом он отправился следом за Канайонесс. Его ждало еще несколько месяцев службы, после которых он будет свободен. Но говорить об этом сейчас он не хотел. Лишь заглянул ей в глаза, такие обыкновенные и спокойные, что почти мог поверить, что разговаривает с нормальной девушкой. – Не ответишь? – Нет. Он отозвался впервые за два дня и удивился, что у него нормальный голос. – Считаешь, что это моя вина? Что я отобрала у тебя все: происхождение, имя, личность, а в конце превратила тебя в убийцу детей? Это был твой выбор. Ты не должен был вмешиваться в то, что делала Иавва. – Не должен был? Кем… чем бы я тогда стал? Уголки ее губ поползли вверх: – Хороший вопрос. После первой схватки я приказала пощадить нескольких женщин и старика. Ладно, его – чтобы страдал, чтобы просыпался, рыдая, ночью, вспоминая тех, кто погиб из-за него. Но когда он и те суки выбрали смерть… Ты подумал, что делала бы группка детей, одна, в лесу, в паре десятков миль от ближайшего поселения? Теперь из тебя выходит… не человечность, всего лишь… человекоподобие. Тот странный набор характеристик, мешанина ложных понятий, глупых убеждений и искусства самообмана. Ты убил бы мать девочки, но саму ее – уже нет. Потому что хорошие люди детей не убивают. Они могут оставить их в глуши, обреченных на голодную смерть, на гибель от жажды и от волчьих клыков, но они ведь того не увидят, а потому это не отяготит их совесть. Человекоподобие во всей красе. – Значит, милосердие? Я видел, что из тебя лезло, когда приказывала их убить… – Ты видел? – сделалась она серьезной. – Что ты видел? Она легко поднялась, небрежным девичьим движением смахнула со лба челку. – Ты этому радовалась. Убийствам невиновных. Он тоже поднялся и невольно шевельнул плечами, поправляя мечи за спиной. Она прыгнула вперед так быстро, что он даже не успел потянуться за оружием – а она уже была рядом, лицом к лицу, глаза ее, казалось, росли, наполняли пространство, пока не пожрали всего его. Йатех почувствовал прикосновение к груди, легкое, почти невесомое, но земля убежала из-под ног, и он опрокинулся на спину. Ударился затылком обо что-то твердое с такой силой, что под веками засияли звезды, девушка же уселась сверху, схватила его за голову и прижала ее к земле. Еще одна молния расколола череп, но он вдруг ощутил под собой нечто, что не ожидал бы почувствовать в лесу, – гладкий теплый камень. Она низко наклонилась и прошептала ему в ухо: