– У врат в царство, которое никого не намерено впускать в себя. У куска души, которая пытается сделаться чем-то бóльшим, чем просто дверь. Они кормили его вот уже много лет, десятки, а может, и сотни, не понимая, что именно они делают, а когда он начал просыпаться, открывать глаза и осматриваться – посчитали это знаком своего бога. Глупцы. Вот твоя общая душа, Керу’вельн, вглядись. – Я не понимаю. – Знаю, что нет. Подумай. Возьми сотни обиженных, силой вырванных из тела духов, чья жизнь проведена в крови, боли и унижении. Духов, не понимающих, почему это с ними случилось. Охваченных чувством обиды и несправедливости. Возьми мужей, жен, отцов, матерей и детей и преврати в это. – Она тронула тело ногой. – Тут никто не умирал легко. Влей это в единую форму, пусть смешаются. И киснут там десятки лет. Эти глупцы позабыли, что боль и страдание – первейшая, самая старая дорога к трансценденции. Они открывают душу, помогают создавать каналы, объединяют. Они превратили артефакт в ана’бога. Казалось, черный меч танцует в свете лампы. Пульсирует. Расширяется и корчится. – Это бог? – Еще нет. Ему пока далеко до этого. Это ана’бог, часть, кусочек, зерно, если хочешь. Старое название и позабытый уже процесс. Медленно пробуждается, но, используя сердечник, которым является кусочек души истинного Бессмертного, он растет. Он никогда не был разумен, но разум появляется сразу после ловкости, а он… – Канайонесс склонилась и подняла руку мертвого мужчины: на предплечье, среди грязи и засохшей крови можно было распознать узор сломанного меча. – Он ловок. Нашел способ, чтобы дотянуться до большего числа душ, чем доставляют ему жрецы. Йатех взглянул на татуировку и узнал ее. Кое-кто из солдат и стражников, которых он встречал во время службы у Аэрина, поверяли свою судьбу Владыке Битв. – Они приносят ему в жертву собственных верных? – И с чего бы у жрецов это вызывало проблему? Тут речь о чем-то другом. Вспомни. Они мерились взглядами. Она смотрела на него со снисходительной улыбочкой. – И что я должен вспомнить? – Дорога. Или молитва, как вы теперь это называете. Двести двенадцатый и двести восемнадцатый стихи. Слова нахлынули сами, хотя он не молился уже месяцы. Я не стану носить ни знаков, ни символов на теле, ибо тело – это святыня, которая должна остаться чиста. А если изуродуешь его, пусть кожа моя будет ободрана ремнями, словно в день мести. Иссарам не татуировали тел и не украшали их ритуальными шрамами. Им запрещала это вера. Схоже поступали и матриархисты в Империи, но сторонникам Великой Родни не запрещали культивирование своих обычаев. Слишком глубоко вросли они в человечьи души, чтобы искоренить их, не развязывая религиозных войн. – И? Ты приказала мне забыть о старой жизни, а теперь я должен искать ответы в кендет’х? Улыбка Малышки Канны превратилась в гримасу раздражения: – Забыть? Ты снова ничего не понял. Дурак. Кендет’х – это ваша Дорога. А идя, мы используем ноги, а не голову. Как думаешь, отчего Харуда запретил вам татуировать и ставить шрамы на теле? Причем – после тысячелетий войн с Уничтожителями. Хотя этот обычай направлен не против них, я уверяю тебя, что ответ – в стихе двести восемнадцатом. Начни наконец думать, глупец! Двести восемнадцатый стих. Почти такой же, как двести двенадцатый, хотя развивающий запрет. И не позволь, чтобы изуродовали тело твое рисунками или шрамами, которые создают знаки, потому что лишь Твои руки могут меня объять, когда встану между ними наг в день Суда. …потому что могут меня объять… Объятия. Он сглотнул. Меч вдруг стал выглядеть не как материальный объект, а как дыра в воздухе, трещина в форме оружия. – Ты говоришь правду? Этот… ана’бог готовится Объять людей? Она кивнула: – Да. Армия, которую он создает, будет почти непобедима, а душа каждого его сторонника, пусть бы он погиб в десятках миль отсюда, попадет к нему. Он пожрет их десять, двадцать тысяч за раз и перейдет определенный порог. И станет истинным богом. – Ты хочешь его удержать? Ему удалось. Она удивилась: – Зачем же? Я не собираюсь убирать мусор за людьми. Они выкормили себе лжебога – пусть кланяются ему или убьют. Нет. Я хочу напомнить ему о том, чем он был в самом начале. И о форме, которую ему придали. Врата и меч. Я хочу, чтобы он этим и стал для меня. Мечом и вратами. В последний раз. А потом пусть начинает свою войну и Обнимает кого только захочет. Черноволосая демонстративно осмотрелась: – Запомни это место. Хорошенько. В следующий раз я хочу попасть сюда сразу. Часть ІІ Улыбка глупца Глава 1 Она проснулась точно с первым гонгом. Белый Коноверин приветствовал всякий день семью ударами в гигантские бронзовые щиты, подвешенные на высочайшей башне дворца. Звук был глубоким, мощным, величественным. Разносился над городом, проламывая ночную тишину, объявлял всем существам, что вот он настал, новый день. И конечно, безжалостно вырывал ее из сна. Традиция, поясняли ей в первые дни, медленно и терпеливо, как неполноценному ребенку. В память о Семи Днях Тьмы, когда солнце не вставало над миром, и лишь свет Агара давал людям надежду. Деана до сих пор удивлялась, каким же чудом главная в Доме Женщин могла так подчеркивать большие буквы, что даже переводчик передавал это в беседе, но Овийя из Бадерхе имела самые разные таланты, а говорение большими буквами было лишь одним из них. Захоти женщина выслушать иссарскую версию этой легенды, Деана объяснила бы, что речь идет о Днях Траура, во время которых боги укрыли мир траурным покрывалом, чтобы оплакать всех погибших в Войнах с Нежеланными. А когда бы Деана захотела немного поспорить с такой надутой жабой, то вспомнила бы, что сделали это самые сильные из Бессмертных под предводительством самой Великой Матери, а потому странно, что Агар не принимал участия в тех событиях. Разве что не был слишком уж важным богом. Естественно, именно от этого ее предостерегал отравитель, но все равно порой хотелось ей сделать нечто такое затем лишь, чтобы проверить, можно ли вывести распорядительницу Дома Женщин из равновесия. Ох, конечно же, Овийя из Бадерхе умела злиться, причем всерьез. Тогда она любезно улыбалась, начинала говорить тише, складывала ладони на подоле в скромном жесте. Когда в таком настроении она появлялась в коридорах дворца, младшие служанки теряли сознание, а старшие сбегали, как стайка мышей, замеченных котом. Как гласил слух, за последние семь лет трое из ее подопечных кончили жизнь самоубийством. На Деане Овийя из Бадерхе лишь раз испытала свой вежливый голос и легкую, чуть сочувствующую улыбку – сразу после того, как Деана появилась в этой части дворца. Они обменялись всего несколькими фразами, причем через переводчика, который владел жестковатым купеческим меекхом, – и сразу поняли, что не полюбят друг друга. Деана никак не могла этого понять: распорядительница Дома казалась совершенно искренней, руки ее, лицо и глаза выражали исключительно заботу. И все же с каждой фразой между ними вырастала ледяная стена. Естественно, Овийя удивлялась ее свершениям, но одновременно ее переполняло сочувствие к бедной девушке с гор, которую каприз судьбы забросил так далеко от дома. Это ведь ужасно, так внезапно оказаться в большом городе. Улицы, многоэтажные дома, канализация, акведуки… Не ошеломляет ли это ее? Хорошо ли она будет чувствовать себя во дворце? В Коноверине наверняка немало ее земляков, некоторые стражи караванов – иссары, наверняка она чувствовала бы себя лучше среди… Ах, князь приказал, чтобы она жила в Доме Женщин. Конечно же. Я сейчас приготовлю комнаты. Велеть ли расстелить постель на полу? Даже переводчик, толстый чиновник в лавандовом атласе, в этот момент начал потеть и бросать на Деану испуганные взгляды, но старшая женщина была просто-таки оазисом заботы и чувства долга. Кровать может показаться очень неудобной для того… О, да, наверняка иссарам… я верно произнесла?.. иссарам знают о кроватях. Эту одежду странника мы, несомненно, сожжем, пустынные насекомые… э-э, ну да, выстираем. И я пришлю кого-нибудь, чтобы пошили другое. Дворцовые амри, естественно, в ее распоряжении. Сколько нужно невольниц? Невольницы… Деана, конечно, знала, что те здесь есть, но не думала, что их настолько много. Сухи объяснил ей по дороге, что в княжестве три основные группы невольников. Кайхи, или грязные, – нижайшая из них, работают они в шахтах и на плантациях. Аувини, пепельные, – средняя каста невольников, которых обычно используют в ремесленных мастерских, прядильнях и ткальнях. И амри, называемые домашними, – каста, охватывающая невольников, обученных отдельным умениям: учителя языков, доктора, музыканты, повара, личные слуги. Это среди невольников Роды Войны рекрутировали своих воинов, выбирая молодых парней и безжалостно тренируя их годы и годы, а взамен обещая свободу им и лучшую судьбу для их семей. Невольники работали и на плантациях, пряли и красили шелк, строили, корчевали джунгли, кормили, убирали и подтирали задницы хозяевам. В Коноверине цена человека была числом шей, украшенных невольничьими ошейниками и сгибавшихся перед ним. Нет. Ей не нужны невольницы. Ни одной. Конечно. Наверняка в ее селе… она ведь из села, верно?.. в ее селе никто не мог содержать невольников. Это понятно. Деана впервые видела, как кто-то, невинно улыбаясь, выпускал на нее издевку за издевкой, оскорбление за оскорблением. Словно нашла она на другом конце мира сестру Ленганы х’Леннс по духу. Деана на половине беседы отвернулась и направилась к окну. Увидела шок и ужас на лицах нескольких стоящих поблизости женщин, но проигнорировала это. Она не была рабыней, запуганной служанкой или княжеской наложницей. Она находилась вне иерархии Дома Женщин, а Овийя из Бадерхе не имела над ней никакой власти. И лучше бы ей это сразу себе уяснить. – Я буду гостьей князя три-четыре месяца, – обронила Деана, наслаждаясь раскинувшимся за окном садом. – На это время мне нужна отдельная комната с окнами с солидными ставнями и шторами и постель с балдахином. Дверь с замком, ключ к которому будет только у меня. Много свободного места для тренировок и собственная ванна с таким количеством воды, сколько мне будет нужно. Служанка только для уборки и чтобы приносить еду. Постарше и с детьми. Они – рассудительней. Оглянулась через плечо и с определенным удовлетворением заметила, что ей удалось рассердить женщину. То есть улыбка Овийи сделалась шире, а в глазах появилась готовность служить. – Конечно, – перевел мужчина в лавандовых одеждах и с явным облегчением покинул комнату. Итак, последние десять дней Деана провела в том, что можно было считать или кельей для раскаяния, или тюрьмой для благородной дворянки. Получила комнату в забытой самим Агаром части дворца с парой окон, выходящих на слепую стену и снабженных к тому же ставнями, постель, окруженную слоями тюля, и медную ванну. Ничего больше. Даже столика, на который можно было поставить поднос с едой. Ставни были разумным решением, как и балдахин, который берег ее не только от чужих взглядов, но – прежде всего – от роев надоедливых насекомых. Но отсутствие мебели, на которой можно было бы присесть или оставить одежду… Следы на мраморном полу свидетельствовали, что еще недавно под стеной стояли какие-то комоды, а на середине помещения лежал ковер, но распорядительница Дома Женщин проследила, чтобы ее дикая гостья получила только то, о чем попросила. И ничего кроме. Первый день Деана даже прикидывала, хочется ли ей начинать войну с этой наглой сукой, но, поразмыслив, решила, что, пожалуй, нет. Через несколько месяцев она будет дома, и потому не было ни малейшего смысла вести эти сражения. Кроме того, если Овийя ее серьезно раздразнит, Деана всегда может пойти и отрубить ей голову. Вместо этого она прошлась по ближайшим комнатам и забрала оттуда небольшой столик, два стула и, с помощью слегка напуганной служанки, – что-то вроде небольшого шкафчика. Даже если Овийя узнала об этом грабеже, никак не отреагировала. Да, впрочем, после первой встречи Деана ее и не видела. Две служанки в летах четырежды в день приносили ей еду, всегда останавливаясь и стуча в дверь. Раз в день, вечером, наполняли ванну водой. Ванна… Дома Деана пользовалась такой один, много – пару раз в месяц, причем вместе с несколькими другими женщинами. Тут ванна находилась в полной ее собственности – как и возможность отмокать, сколько душе угодно. Существовали вещи, ради которых она готова была сбросить маску дикой, твердой, словно скала, воительницы, и ежедневные омовения являлись именно такой вещью. Впрочем, они были необходимы и по другим причинам: в Коноверине все время царила жара, причем жара совершенно иная, чем в пустыне. Влажная, душная, липкая и отбирающая силы. Человек уже в миг облачения в свежие одежды тонул, казалось, в собственном поту. Купание было необходимостью. И наслаждением, что расслабляло уставшие мышцы, очищало разум и позволяло забыть, что ею никто не интересуется. Деана не получала никаких новостей от князя, никаких вопросов о самочувствии, здоровье или о том, хорошо ли ее принимают. Дни ее состояли из молитв, купания, еды, тренировок с оружием и без, из медитации, купания и сна. Тренировалась она часами, сперва неторопливо, радуясь, что она вообще может удержать тальхеры в руках, а потом все быстрее и интенсивней. Тело находило ритм сражения с тенью, обучалось новому оружию, чуть иному, чем ее предыдущие сабли. Уже на четвертый день она без проблем, лишь после серии дыхательных упражнений, нашла в себе сани и была удивлена его силой. В боевом трансе она исполнила серию упражнений известных как Полет Цапли, и это заняло у нее только двадцать два удара сердца, хотя без транса требовалось не менее тридцати. Да, она возвращала силы и не могла жаловаться. Вот только этот тупой, безнадежный, мерзкий, как жаба, глупец совершенно ее игнорировал. Стоило этой мысли прийти в голову, и Полет Цапли длился восемнадцать ударов сердца. А купание – целый вечер, хотя под конец вода оставалась едва теплой. Она, естественно, знала, что дворец, мягко говоря, кипит. Порой она позволяла себе короткие прогулки коридорами Дома Женщин, откуда открывался хороший вид на площадь перед главным строением. Гонцы метались туда-назад, пытаясь не стоптать сотни клиентов, что оккупировали аллейки, газоны и главную дорогу, свет в окнах княжеской части дворца никогда не гас, к отрядам Соловьев присоединялись другие воины, одни одетые в зеленое, другие – в коричневое. Глядя на них, Деана видела, что все три группы пытаются не пересекаться, двигаясь по одним им видимым линиям и взаимно игнорируя друг друга с осторожностью людей, ступающих по стеклянной поверхности. Это выглядело бы даже смешно, не носи все они оружия. Что бы там ни происходило, князю стоило начать беспокоиться. «Вот только какое мне дело до беспокойства человека, который, похоже, абсолютно обо мне позабыл?» – подумала она, в очередной раз вертясь на сбитой постели. Под балдахином, хотя он и хранил от непрошеных взглядов и роев ночных насекомых, было душно. Она встала, проклиная утренние гонги, омылась в воде из вчерашней купели и оделась. Молитва, короткая тренировка, которую лучше всего делать на пустой желудок, стук в дверь. Стук. Рановато для служанок с завтраком.