– Правду сказать – нет. А что, крапива действительно была велика? – Гигантская! – Мужчина вскинул руку над головой. – Вот такая, пожалуй. – Говорят, крапива хорошо помогает при ревматизме. – А, да. Я не слышал, чтобы позже тот на него жаловался. Впрочем, я вообще больше о нем не слышал, поскольку как-то он больше не появлялся у нас, чтобы проповедовать учение своей богини. А ты? Что привело тебя? – Я кое-кого ищу. Воина, называемого Малым Кулаком, из клана Удрих. Улыбка исчезла, губы сжались в тонкую полосу: – Зачем? Вор чуть зубами не заскрежетал. Колени, щиколотки и локти его опухли и были покрыты черно-зелеными синяками, у него болело в груди, а с правой стороны живота что-то кололо. Боль появилась вчера вечером, словно решив догнать остальное тело, и росла, и из-за этого, пожалуй, он и чувствовал раздражение. Большое раздражение. – Естественно, чтобы поговорить. Для чего же еще встречаются люди? – Зачем ты хочешь встретиться с ним, чужак? – Ладонь, стискивавшая копье, дрогнула, словно наконечник рвался к груди Альтсина. – Может, северным бабам и нравится трепать языком почем зря, но наши мужчины не любят тратить на это время. Вор должен был почувствовать укол страха, поскольку слово «чужак» по-сеехийски слабо отличалось на слух от слова «враг». Но раздражение на этого пустоголового глупца, который решил кичиться собственной значимостью перед двумя молокососами, взяло верх над рассудком. Кроме того, боль все увеличивалась, и перспектива быть проткнутым копьем не выглядела такой уж страшной. – Я слышал об этом. Но что у меня к нему за дело – это моя проблема. Если его не знаешь, скажи, и мы отчалим искать более гостеприимное место. Теперь три пары светлых глаз таращились на него с берега, а три копья покачивались неуверенно. – И как же зовут того воина? – Не знаю. Глаза старшего мужчины не по-хорошему сузились, наконечник копья чуть наклонился. – Странное это имя, чужак. Раздражение потянулось, открыло рот и толкнуло в бок своего брата, злоречие. – Отчего же? Большинство людей, которых я встречал, носили именно такое имя. Раздался смех. Сперва тихое, сдавленное хихиканье, а потом открытый, громкий хохот. Лодка качнулась, и Йнао вышла из-за Альтсина, откидывая на спину капюшон сутаны. Девушка легко соскочила на помост и встала перед воином в кожаном панцире: – А я думала, что ты обрадуешься, увидев меня, дядя. Только это вор и сумел понять, а потом девушка перешла на какой-то местный диалект, выбрасывая из себя слова со скоростью дождевых капель, молотящих в крышу во время ливня. Как видно, приветствие прошло успешно, мужчина обернулся к лодке, а в глазах его не было ни издевки, ни вызова: – Примите приглашение в мой дом и будьте мне братьями днем и ночью, в здоровье и в хворости. Это честь для меня и моего рода. Невозможно было произнести тираду формальней, но, с другой стороны, это означало конец глупого разговора и – что обещало истинные мучения – восхождение на клиф. Они привязали лодку и двинулись по узкой тропе, подгоняемые двумя юношами, которые после короткого рявканья старшего мужчины побежали вперед. Йнао шла сразу за дядей и щебетала, каким-то чудом не утрачивая дыхания. Альтсин шагал следом, при каждом движении ощущая боль, едва в силах перехватывать воздух. На середине дороги он позволил Найвиру обогнать себя, а тот был слишком возбужден, чтобы заметить состояние спутника, но глаза Домаха, как обычно, примечали все. Он остановился пониже Альтсина и смотрел ему прямо в лицо, молча ожидая, пока тот продолжит подъем. Прежде чем они добрались наверх, останавливались еще дважды, и вору казалось, будто взгляд гигантского монаха видит каждый синяк и каждую припухлость, которые сам Альтсин пытался скрыть. Слава Владычице за обет Мертвых Уст, который ограничивал общение с Домахом до красноречивых взглядов и мрачного выражения лица. Наверху их уже ждали лошади. И двухколесная повозка, на которую Альтсин сразу свалился, отговорившись отсутствием опыта езды на лошадях. Их хозяин, один из юношей, Йнао и Найвир отправились верхом, а Домах – глянув на местных лошадей, не намного крупнее пони, и на повозку, которую им предоставили, что напоминала тачку с двумя колесами, – улыбнулся с мрачным фатализмом и пошел пешком. И не то чтобы это их задерживало. Один из юношей, стоило им двинуться, тотчас оторвался от группы и полетел галопом вперед. Второй сел на облучке повозки и подгонял лошадок. Вор без смущения оглядывался вокруг. Немного было таких, кто мог сказать о себе, что сумел странствовать по территории сеехийцев. Здешние земли, в противоположность лесистому, влажному и мрачному северу острова, были плоскими, каменистыми, поросшими небольшими группками хвощей. Богатство этой части Амонерии скрывалось под землей, в шахтах аметистов и агатов и месторождениях олова и серебряной руды, поскольку плодами самой земли, неприязненно суровой, местные племена едва ли сумели бы себя прокормить. Окрестности не отличались ничем особенным. Дорога вилась между небольшими холмами, поросшими рахитичными деревьями и пятачками травы цвета грязной зелени, и, лишь когда они отъехали на немалое расстояние от берега, удалось заметить первые следы человеческого присутствия в виде невысоких каменных стен, что тянулись на целые мили. Из-за этих ограждений сонными глазами поглядывали на них неповоротливые коровы и ленивые пони, а овцы, увидав чужаков, сбивались в тесные стада. Зато владельцы их не выказывали страха. Старший воин приветствовал пастухов, отделываясь от их вопросов взмахами руки и лишь подгоняя коня. Альтсин рассматривал местных, что выглядели для него настолько же экзотично, как и окрестности. Все люди были, скорее, среднего роста, чаще со светлой кожей и – в большинстве своем – с темными волосами. Мужчины стриглись коротко, зато носили пышные усы, а порой и бороды, женщины заплетали волосы в десятки косичек, из которых складывали совершенно фантастические конструкции. В одеждах преобладало сукно и окрашенный в зеленое, желтое и коричневое лен, довольно темные тона. И все, как мужчины, так и женщины, а также бегающие поблизости дети были вооружены. Луки, дротики, секирки, тяжелые, чуть искривленные ножи и копья, топоры и даже мечи доказывали, что в словах, будто Амонерия – остров непрекращающейся войны, нет ни капли преувеличения. Некоторые мужчины даже ходили в кожаных куртках и шлемах, что нечасто встречаются у простых пастухов. Армия, в любой момент готовая к битве. Роды, кланы и племена, которые не притворяются, что мир – нечто большее, чем короткий перерыв в бесконечной войне, которая, в свою очередь, естественное состояние человечества, что… Вор вздохнул и откинулся назад, глядя в небо. «Слушай, ты, ублюдок, выпердыш завшивленной козы, трахнутой стаей пьяных бандитов, страдающих болезнями детородных членов, – подумалось ему спокойно, без особой горячности. – Это наверняка твои мысли, поскольку мне-то до жопы человечество, его война и мир. Не интересует меня, что там у тебя крутится в полубожественном, но совершенно трёхнутом разуме, но у меня нет сил, чтобы ссориться с тобой сейчас. Поэтому давай договоримся, что на какое-то время ты дашь мне покой, чтобы я мог отдохнуть. Эдак лет на семьдесят… на восемьдесят лет, лады? Или, по крайней мере, до того мига, как я вышибу тебя из своей головы. Тогда найдешь себе какое-то другое тело, чтобы его мучить, и мы больше не встретимся. Но сейчас позволь мне наслаждаться путешествием, хорошо?» Ответа не было, но, сказать честно, он его и не ожидал. С тем же успехом жертва кораблекрушения, вцепившись в обломок, оставшийся от затонувшего корабля, могла бы то ругать океан, то пытаться с ним договориться. Но ведь люди так и делают, верно? Альтсин прикрыл глаза и улыбнулся небу. Чтоб тебя, Реагвир, чтоб тебя разорвало! – А ты выглядишь лучше, – вырвал его из задумчивости голос над головой. – Там, на лодке, мне все казалось, что ты вот-вот свалишься. Альтсин поднял веки. Старший воин ехал рядом, поглядывая на него сверху. – Морские путешествия мне не по нраву, – ответил вор. – А это было исключительно длинным. – Так зачем ты в него отправился? – Чтобы закончить то, что начал, найдя ее в порту. Не люблю оставлять дела другому. Мужчина кивнул: – Это хорошо. Незаконченные дела всегда найдут способ ткнуть тебя ножом в спину, как говаривал мой отец, добивая врагов на поле битвы. Я – Аудаав из клана Удрих из белых уверунков. Дядя Йнао. Когда ее брат доплыл до берега, говоря, что морская тварь пожрала лодку, ее отец десять дней искал следы по всему побережью. И ничего не нашел. – Значит, ее брат… Уууу… как там его? – Угий. Он жив. – Это славная новость. – Хорошо. Мы могли потерять двух детей, но не потеряли ни одного. Оум благосклонен к нашему роду. Альтсин видел лицо воина снизу, с трясущейся повозки, а потому не мог сказать, говорит воин всерьез или просто повторяет привычные формулы. Чувства, которые сеехийцы питали к своему богу, были странными, представляли собой мешанину любви и смешанного с симпатией легкомыслия. Они не принимали учения Баэльта’Матран, хотя уважали ее каким-то странным образом, но никогда не пытались обратить кого-либо в веру Оума. Но и среди них находились фанатики, готовые выпустить кишки, потому что им не понравилась чья-то усмешка, когда прозвучало имя бога Амонерии. Безопасней всего во время разговоров с местными было натягивать на голову капюшон и делать вид, что ты думаешь о чем-то другом. И никогда не комментировать слов, которые раздались только что. – А он большой. Ого, получается, дядя Йнао все же тупоголовый религиозный дурень. Наверняка сейчас начнет рассказывать о силе и мощи Оума. – Я бы охотно поглядел, как он сражается, – продолжил мужчина. – Наверняка шел по полю битвы, словно медведь сквозь стаю собак. Альтсин решил, что он чего-то недослышал, а потом глянул в сторону, куда смотрел Аудаав. Домах вышагивал неподалеку, с легкостью подлаживаясь под шаг лошадей. – Ах, брат Домах из К’ельна. Не поглядишь. Это монах и любитель мира. Самый большой, какого я только знаю. – Что ж. Каждый совершает в жизни ошибки, но пока человек стоит – может их исправить. Не затем же ваша богиня дала ему эдакое тело, чтобы он рассказывал о милосердии и прочих глупостях. Даже ей нужны воины. – Домах тоже так считает, но зовет себя воином милосердия. И пусть так и останется. Сеехиец недовольно фыркнул: – Пусть. Куда лучше ходить с миской и собирать милостыню для убогих. Да, я знаю, что вы делаете в городе, здесь уже бывали другие монахи, рассказывали о том. Для мужчины сплошной стыд – собирать деньги. Альтсин несколько раз ходил так, но не чувствовал себя униженным. Сутана придавала такой деятельности другие оттенки. – Брат Домах лишь раз покинул монастырь, ходя за милостыней. За вечер собрал больше, чем все остальные братья за месяц. Но потом приор запретил ему это делать. – О. Интересно. Почему же? – Было многовато жалоб на разбой. Миг дядя Йнао смотрел на него удивленно. Потом глянул на Домаха и вдруг понял. Смеялся сто следующих шагов, а пастухи и их скот провожали путников удивленными взглядами. Глава 3 Великая Библиотека выглядела величественно. Гигантский, шириной футов в двести фронтон, ворота, где мог поместиться отряд слонов, широкая лестница в несколько десятков ступеней, на которых лежали, сидели или стояли группки спорящих мужчин.