Интерлюдия Йатех проснулся раньше, чем открылась дверь его комнаты, а доски пола предостерегающе скрипнули под маленькими стопами. Он вскочил, меч вылетел из ножен и заскрежетал о белый клинок. Иавва. Она смотрела на него бесстрастным взглядом, в темноте глаза ее напоминали колодцы, наполненные ртутью. Кода он открыл рот, положила палец ему на губы, развернулась и двинулась к дверям. Ей не было нужды говорить: «Пойдем». Они наняли две комнаты в заезжем дворе в лучшем районе Понкее-Лаа, где останавливались купцы и не слишком сильно разорившиеся дворяне. Канайонесс настаивала на личной спальне, хотя им и довелось уже провести немало ночей в самых разных местах, порой кутаясь одним одеялом, а потому наверняка тут и речи не шло о чувстве приватности. Она просто хотела порой побыть одна. А то в обществе Иаввы было непросто. Светловолосая провела его коридором и без стука отворила дверь. Комната Малышки Канны была копией комнаты Йатеха. Пять шагов на шесть, одна кровать, один табурет и несколько вбитых в стену колышков. С тем же успехом это могла быть келья в каком-нибудь монастыре. Он перестал об этом думать, едва взглянул на девушку, лежавшую на смятой постели. У нее, похоже, был жар. Маленькая лампа освещала покрытое нездоровой бледностью лицо, напоминающее свежеотжатый творог. Подушка пропиталась потом, глаза под прикрытыми веками бегали с такой скоростью, словно их хозяйка пыталась смотреть во все стороны одновременно. Йатех склонился и прикоснулся к худой ладошке. Она горела, словно вынутый из печи кусок железа. От прикосновения Малышка Канна открыла глаза. Он сразу понял, что хотя она смотрит на него, но не видит. Не видит и Иаввы, кровати, лампы. Что бы она там ни узрела, это наполняло ее болью и страданием. Он повернулся к светловолосой девушке: – Следи за ней. Я сейчас вернусь. Миска с водой и несколько чистых тряпок нашлись мигом, едва он бросил дремлющему на кухне слуге половину орга. Когда он положил Канайонесс на лоб первый компресс, она заплакала голосом маленькой девочки. * * * Только утром, когда солнце лениво выползло на небосклон, она открыла глаза и посмотрела на него. – Я ошиблась, – прошептала Канайонесс. Глава 4 Пир начался после заката и должен был длиться до рассвета. Местное пиво и вино и даже напитки, за немалые деньги доставленные с континента, лились потоком, и всякий, кто гостил в поселении клана Удрихов, мог остаться и принять участие в развлечении. Каждый, кто не принадлежал к враждебному племени, естественно. Четыре дня после их прибытия Ургвир Малый Кулак праздновал рождение дочери. Альтсин немного жалел о потерянном времени, но Найвир утверждал, что если они откажутся принимать участие в ритуале, то рискуют смертельно обидеть хозяина. В этом случае трейвикс мог стать важнее закона гостеприимства или обычной благодарности. Лучше не искушать судьбу. Кроме того, вор еще не чувствовал, что у него хватит сил, чтобы сесть на лавку с румпелем в ладони. Первые два дня он пролежал в выделенной им комнате, молясь о молоте, которым кто-нибудь вмажет ему в голову и лишит сознания. Но ведь молитвы – именно то, чего люди ожидают от монахов, верно? Только на третий день припухлость суставов чуть сошла, а синяки изменили цвет на оттенок гниловатой травы. Ему явно стало лучше. Йнао исчезла почти месяц назад, а значит, ее путешествие на галере продолжалось дольше, чем она полагала. Как минимум десять дней. Когда прошло еще десять, отец, уверенный, что девушка утонула, провел погребальный обряд и послал весть в долину Дхавии, чтобы прочли ее имя пред лицом Оума, после чего она официально считалась бы мертвой. Шестью днями позже лодка монахов привезла ее живой и здоровой. Альтсин слышал, что есть племена, которые в такой ситуации убили бы чудесно «воскресшего» человека, поскольку их представление о равновесии мира требует, чтобы те, кто был похоронен, оставались мертвы. Сеехийцы же обладали довольно формальным подходом к таким вещам. Йнао исчезла на море, и для нее отправили погребальный обряд – чудесно. Но Оум в мудрости своей одарил Ургвира новой дочерью, которая родилась вскоре после смерти старшей, и, чтобы не усложнять всем жизнь, решено было ее назвать точно так же, как предыдущую. С формальностями покончили, когда отец положил свои ладони – и вправду размером с лопату – на голову Йнао и дал ей имя. А потом началось веселье. Поселение клана находилось на возвышенности, в каменной крепости, окруженной двумя рядами стен. Места, как оно обычно и случается в строениях, возведенных в оборонительных целях, было немного, а потому пир происходил за столами, расставленными на площади, гости же разгоняли ночной холод галлонами вина, пива и местного напитка, который гнали из жженого солода и который на вкус был словно потные онучи, а в голову бил с силой корабельного тарана. Сеехийцев было почти две сотни, только самые значительные члены клана, как демонстрировала одежда и оружие. Никаких там секирок и дротиков, только мечи, окованные серебром топоры, ножи с украшенными каменьями рукоятями в золотых ножнах. Ведь не каждый день у одного из старейшин рождается дочь. Причем сразу шестнадцатилетняя. Монахов усадили на почетном месте, за круглый стол, где устроились Ургвир и другие старейшины. Вокруг стола стояло двадцать стульев, но половина из них была пустой: похоже, часть важнейших гостей так и не доехала, а потому кроме их троицы сидел там только хозяин с братом, их жены по имени Лоува и Люра, а также Йнао. На Альтсине лежала обязанность поддерживать беседу, потому что Найвир мог выдавить из себя на ломаном сеехийском что-то невразумительное, хотя фразу «налей мне еще» он освоил прекрасно, Домах же молчал, вежливо улыбаясь, и распространял вокруг ауру неясной угрозы. Желая развеять эту ауру, вор рассказал о встрече в порту и о скорости, с какой миттарские матросы лишились одежд, но эта история не вызвала такого веселья, на какое он надеялся, зато, если судить по мрачным взглядам и желвакам на скулах, «Черной Чайке» придется следить за морем во время своих рейсов вдоль острова. Может, сеехийцы и не обладали организованным флотом, но лодки их были быстры и ловки. За столом говорили ни о чем. После торжественного приветствия и наречения «новой» дочери раздались нейтральные замечания об исключительно ранней весне, состоянии моря и о новых ценах на агаты. Альтсин даже не удивлялся, Энрох некогда рассказывал ему, как выглядят пиры, на которые сеехийцы приглашают чужаков. Способов оскорбить хозяев много, а список ответов на оскорбление, намеренное или нет, короток и неизменно остер. Потому мудрый островитянин, приглашая домой гостей извне клана, сажает их подальше от остальных, следит, чтобы тарелки их были полны, и не позволяет говорить слишком много. Вору это подходило, поскольку вот уже некоторое время он чувствовал себя дурно. Около полудня у него разболелась голова, потом пришлось провести часок в том, что сходило здесь за уборную, то есть в маленьком сараюшке, поставленном чуть за стенами, а вечером пришла лихорадка. Местная кухня, похоже, организм не вдохновляла, а потому Альтсин радовался, что завтра они уплывают, поскольку означало это начало диеты из сухарей и сушеной рыбы. А таким еще никто не травился. Миссия их подошла к концу. Теперь оставалось лишь дотянуть до утра, протрезветь, вылечить похмелье и поплыть на север. Энрох наверняка найдет способ перековать долг, который есть к монахам у клана Удрих, в конкретное добро. Может, через какое-то время одна из купеческих гильдий заключит с племенем договор на исключительно выгодных условиях, за что та, естественно, поблагодарит монастырь щедрым даром, а может, братья получат специальные привилегии в этих землях… Старик не удержался бы столько лет в положении приора, если бы не научился хорошо играть теми костями, что попадают ему в руку. А этот бросок – вор взглянул на дочь подле отца и на самого Ургвира, мужчину хорошо за сорок, покрытого шрамами и с черепом, отмеченным скверным рубцом, отца, который то и дело поглядывал на дочку и прятал дрожь руки, стискивая ту на огромном серебряном кубке, – этот бросок был в полном смысле слова хорошим. Баэльта’Матран, страшно далекая, таинственная богиня, которую принесла с собой Империя, должна была сейчас довольно улыбаться. Альтсин поймал взгляд Ургвира и поднял свой кубок. Отпили они одновременно, на миг достигнув того уровня понимания, что возможен лишь в момент, когда один человек заглянет под маску другого и увидит там кого-то, с кем стоит напиться. И тогда раздался голос рога. На несколько мгновений все замерло, словно застыв в янтаре, а потом раздались крики и по людям прошла волна нервных движений. Но никто не потянулся за оружием и не побежал на стены, а потому не было похоже, что вот-вот начнется битва. А потом тишина снова охватила подворье, и в тишине этой отворились ворота, впуская маленькую женщину в сопровождении двух широкоплечих, до зубов вооруженных здоровяков. У каждого на поясе висел тяжелый топор, тесак и массивная булава с шестигранной головкой. Мужчины носили кожаные нагрудники и маски, лакированные горизонтальными желтыми и черными полосами, от чего казалось, будто на лицах их растянули шкурки огромных ос. Все вместе производило впечатление довольно гротескное и мерзкое, но каким-то странным образом стражники казались лишь фоном для женщины. Невысокой даже для сеехийки, худой и чуть похожей на высушенную мумию, которой захотелось восстать и навестить людей. Женщина обвела глазами подворье, и, хотя не посвятила никому внимания больше, чем на удар сердца, все равно казалось, что под ее взглядом люди трезвели так, словно их бросили в полную ледяной каши прорубь. А потом она двинулась в сторону Ургвира. Под ребра Альтсина словно кузнечный молот долбанул, едва не сломав несколько и вызвав серьезное повреждение легких. Заскрежетав зубами, он подумал, что нужно бы объяснить Домаху, что значит «дружеский тычок». Но мысль эта исчезла, когда палец монаха погрузился в вино и написал на столе два слова: «Ведьма. Осторожно». Предупреждение сразу исчезло, быстро смазанное. Ведьма? Местные ведьмы пользовались уважением, потому что среди сеехийцев только немногие мужчины достигали должной ловкости в использовании Силы. Это была местная особенность, наверняка частично связанная с традицией, требовавшей от юношей искать славы в схватке, а не в магии. Парни предпочитали погибнуть в рейде ка’хооны, а не посвящать жизнь обучению магическим искусствам. Из того, что было известно вору, ведьм уважали и слушались; они пробуждали явный страх, однако их не окружал нимб почти ощутимого ужаса, как появившуюся здесь. Разве что была это Черная Ведьма из долины Дхавии. Служанка Деревьев, Голос Оума, или как там их называли. Альтсин позабыл о болящих ребрах и сосредоточил внимание на приближающейся женщине. Не так он представлял себе одну из самых сильных фигур на острове. Когда вор впервые услышал о здешних ведьмах, перед глазами его возникла фигура в черных одеждах, что странствует в окружении слуг и сопровождении малого оркестра, наигрывающего пафосную мелодию. И эта картина, творение его фантазии, сопровождала его месяц. Теперь же он смотрел на старуху в запыленной одежде, с лицом, уставшим, словно у рыбака, возвращающегося с прерванной штормом рыбалки. Если бы не окружало ее… проклятие, она шла словно внутри личной ледяной сферы. Уселась на одном из свободных мест, между Йнао и ее матерью, устроилась поудобней и стянула из ближайшей миски бедро цыпленка. Откусила, скривилась и бросила на землю. Тишина разлилась на подворье, словно неудержимый прилив. Ведьма улыбнулась: – Вот умею я привлечь к себе внимание… – Голос ее звучал молодо, куда моложе, чем обещал внешний вид. – Теперь-то ты на меня смотришь, а когда готовил этот пир, пригласить меня тебе в голову не пришло, Ургвир, прозванный Малым Кулаком. – Я не знал, что ты поблизости. – Отец Йнао избегал взгляда женщины. – А я покинула твой двор всего десять дней тому назад. Достаточно было послать гонца. – И где бы ему тебя искать? Я не сомневался: если ты поблизости, то заявишься непременно. Мужчина поднял лицо, и Альтсину пришлось изменить мнение. То, что он считал покорностью и страхом, было раскаленной добела яростью, едва сдерживаемой совершенно нечеловеческой волей. Женщина не обратила внимания ни на взгляд хозяина, ни на то, что кулаки его напоминали сейчас каменные молоты, дрожащие от накопленной в них силы. – Значит, это твоя новая дочь… Йнао глядела на ведьму гордо и без страха. – …слишком похожая на предыдущую. – Ту, которую забрало у меня море? Как ты и предсказывала, когда я отказал вам в праве копать мою землю в поисках аметистов? Ту самую, которую якобы пожрала тварь, пусть и имеющая крылья, но плавающая в океане? Ты сказала, что за мое упрямство та забрала мою дочь на самое дно ада, где она будет вечно страдать. – А разве я ошиблась? – Нет… не ошиблась… Пожрала ее тварь, у которой были на мачте черные крылья и которая хотела доставить мою дочь на другой конец мира… Тварь, которая… Она подняла руку с расставленными пальцами, и слова застряли у него в глотке. – Это дела долины, а значит, дела Оума.