– Оума? – Воин привстал, уперся огромными ручищами в стол. – Оума, которому поклонился и с которым разговаривал мой дед? Мой отец – уже нет, и я тоже нет, поскольку вы отказываете нам в привилегии встать перед его лицом? Того самого… Ладонь ведьмы сжалась в кулак, а Альтсин вдруг почувствовал тысячу уколов между лопатками. Проклятие, в монастыре он почти забыл, как реагирует на магию. Ургвир замер с приоткрытым ртом, подавился и покраснел. Ведьма продержала его так миг-другой – время, достаточное, чтобы показать, что она обладает полным контролем, а потом разжала ладонь. Ургвир опал на стул, переводя дыхание. Вор понял, что попал в самый центр какого-то скандала между местными племенами и служащими Оуму ведьмами. И выглядело так, что в Камане и правда мало знают об истинном положении дел на острове. – И еще вы. – Ведьма перешла на меекх так внезапно, что Альтсин сперва ее не понял. – Слуги таинственной богини, что зовет себя матерью всех Бессмертных. Наш бог отрицает любое родство с ней. Взгляд налево. Найвир сидел бледный, словно ведьма его придавила чарами, Домах сопел, но, похоже, не намеревался нарушать обета молчания. То есть говорить снова выпадало Альтсину. Он кашлянул, привлекая внимание ласковых, словно ледяные вершины, глаз: – Но из того, что я слышал, вы выказываете уважение ее слугам. – Уважение? Скорее… интерес. И не слугам, а лишь ей самой. Если такова будет воля Дерев, мы убьем всех ее слуг, что находятся за стенами города, и ваша богиня ничего не сумеет поделать. Впрочем, как обычно. – Наша Госпожа, – проклятие, с какого такого времени она стала его Госпожой? – предпочитает, чтобы ей служили без принуждения, по собственной воле, и без осознания, что она контролирует всякое наше движение. А потому вам, пожалуй, удалось бы убить всех монахов Каманы. Но на их место приплыли бы другие. – Не большое утешение для мертвых глупцов. – Но все же утешение. А какое имела бы ты, реши люди уничтожить всех Черных Ведьм вне долины? Домах засопел сильнее, стиснув кулаки, а Найвир что-то тихонько пискнул. Женщина склонила голову, губы ее растянулись, показывая мелкие здоровые зубы. Не пойми отчего, но улыбка напомнила Альтсину акулу, что подплывает под брюхо тюленя. – Ну вот, а судя по глупой морде, что была у тебя в начале нашего с ним разговора, – она ткнула в Ургвира, – я считала, что нашего языка ты не знаешь. Надо бы за тобой приглядывать, парень. Тот, кто так хорошо изображает дурака… С другой стороны, из нескольких фраз ты сделал какие-то странные выводы… а значит, ты не до конца притворялся. Альтсин в последний момент сумел промолчать. Если бы она поняла, к каким выводам он только что пришел, связав несколько фактов… Почему галера, похитившая Йнао, так долго плыла на север, и что означают клинки тесаков, которые носят стражи в желто-черных масках. – Мы можем пользоваться языком людей, Эурувия. – Дядя Йнао заговорил тихо, без особой интонации. – Этот монах переведет наши слова остальным. Зачем ты вернулась? – На праздник, как я уже говорила. Весть быстро разошлась. У Ургвира Малого Кулака родилась еще одна дочь. Милость Оума не знает границ. Нужно было иметь по-настоящему крепкую волю, чтобы не услышать насмешки в этих словах. – Похоже, что так. На этот раз насмехался Аудаав. Причем глядя ведьме прямо в глаза. – Конечно, есть еще одно дело, – улыбка женщины пронзила воздух, словно ищущий тела клинок, – той неизвестной чужой Силы, которую я ощутила несколько дней назад. – У нас? – Нет. К северу отсюда. В море. Странное дело, чем ближе я была, тем меньше ее чувствовала, словно кто-то шел с догорающим факелом в руке. А потом – ничего… только новость о чудесном появлении твоей дочки, которая прибыла морем. С севера… Слова повисли в воздухе, почти зашипев. Ургвир поймал его врасплох. Альтсин ожидал криков, потока проклятий и метания предметами. Вместо этого воин откинулся и расхохотался во всю глотку. – Значит, вот какой путь ты выберешь, Эурувия. – Он откашлялся, потянулся за кубком и прополоскал глотку. – Обвинишь ее в контакте с чарами и заберешь в долину, из которой она не выйдет, пока я не соглашусь на шахты в моей земле. Притом что дохода от этих шахт не увижу ни я, ни кто другой из клана. Не удалось угрозой, попытаешься похищением. И зачем вам, Черным Ведьмам, вдруг столько драгоценных камней? Альтсин мог бы ему сказать, однако здравый рассудок придавил глупые слова. Порой лучше молчать, особенно когда ты свидетель столкновения между силами, чьих целей ты не понимаешь. – Не нам, а Оуму. – Он не разговаривает ни с кем со времен последнего камелуура. И уж наверняка не с вождями кланов. И никогда не требовал богатств, лежащих в земле. Впрочем, – отмахнулся Ургвир, – можешь ее проверить, как это сделала наша Гуалара два дня назад. Да, я вызвал ее, чтобы убедиться, здорова ли девушка, и чтобы с ее помощью дочь вспомнила все подробности похищения. Гуалара – ведьма старше тебя, а потому в этом деле ее слово значит больше. А если упрешься, я потребую суда. Пусть бы и перед лицом Оума. Альтсин смотрел и слушал эту словесную схватку. Ургвир, как понимал вор, был одним из сильнейших членов клана и как раз говорил Черной Ведьме, что ее власть имеет границы. Конфликты между жрецами и вельможами стары как мир, и – как он понимал – в этом случае тоже шла речь о деньгах. Вор почувствовал себя как дома. Лицо ведьмы не дрогнуло. – Ты уверен, что хочешь этого? У тебя такая поддержка среди старейшин? – Она осмотрелась, а пустые стулья вдруг обрели новый смысл. – А Гуалара стара… была стара, когда моя мать с криком выпустила меня в свет… Может умереть в любой момент. И кто тогда встанет между тобой и гневом долины? Тихое хихиканье прорезало воздух, легкое, словно паутинка бабьего лета, сотканная из дыма. Альтсин скорее ощутил его шестым чувством, чем услышал, но и этого хватило, чтобы ведьма, сидящая за столом, окаменела. Потом с явным трудом повернула голову влево. Из клубящихся под стеной теней вышла женщина, что казалась высушенным трупом. Свободные серо-бурые одежды свисали с нее, как со швабры. Первая мысль, что пришла к вору, звучала так: «Милостивая Владычица, найди ее кто спящей под деревом – сразу принялся бы копать могилу. Разве что оказался бы это голодный волк: тот попытался бы спрятать кости на черный день». Лицо женщины напоминало яблоко, пролежавшее в подвале несколько… десятилетий, а тело двигалось так, словно она сражалась с ним за каждый шаг. Она притворяется, понял вдруг вор, как опытный моряк по цвету моря знает, какая глубина скрывается под килем. Ее развлекает ситуация. Она стара, это правда, но старостью столетней дубовой жерди, которая переломит еще не один хребет. Старушка доковыляла до стола и с сопением свалилась на стул. Рядом с монахами. Хихикнула снова: – Ху-у-ух… кажется, здесь кто-то говорил о моей смерти, потому как вдруг у меня в спине заломило. – Глаза ее, два кусочка затуманенного неба в сети морщинок, прошлись по всем, ни на ком особенно не останавливаясь. – Налей мне капельку, парень. И где-то через три удара сердца палец, похожий на сухую веточку, ткнул в Домаха: – Я тебе говорю, дитя. Налей мне немного вина. Альтсин перевел. – Я когда-то была в его краях. – Женщина смотрела, как гигант придвигает ей кубок и наливает. – Еще, еще, золотце, такому старому дереву, как я, надобно много влаги. Юг, каменные взгорья, города, жарящиеся на солнце, плантации олив и виноградники. Мужчины в белых нарядах, женщины в синем, зеленом и золотом. И везде часовенки Той, Что Спасает. Домах наполнил посудину и вежливо подал ее старушке. Та опорожнила ее несколькими глотками и снова сунула ему под нос: – Лей, дитя, не жалей. Это как раз можно было и не переводить. Все они смотрели, как старушка со вздохом нескрываемого наслаждения опорожняет второй кубок. А потом подталкивает монаха снова. Прежде чем видение кучи обтянутых сморщенной кожей костей, валящихся под стол, успело угнездиться в голове Альтсина, старая ведьма взглянула на ту, что помладше. – Она чиста. Как вода из Источников Манэ. На нее не накладывали чар. Даже исцеляющих, что хорошо свидетельствует о разуме приора. Сила, что ты ощутила, имела другой источник. – А ты ее почувствовала? – Естественно. Но в океане плавает вдоволь кораблей. Начинается весна, движение между севером и югом растет. А на кораблях есть чародеи и жрецы. – Чародеи и жрецы, – скривились ее губы. – Я чувствовала горящий дом, а ты говоришь, что это была свеча. Старость… – Старость… Я ее познала. И у меня достаточно опыта, чтобы под отсветами горящего дома увидеть солнце, скрытое в волнах. Бледность, серая и растрескавшаяся, словно плохая заправка каменщиков, покрыла лицо Эурувии. И дело тут было не в прозрачной аллегории о солнце и волнах, но в словах, которые раздались раньше. «Я ее познала». – Ты была в половине дороги домой, дитя, когда ощутила что-то в море. А потом пришли вести, которые заставили тебя повернуть и начать искать. Множество твоих сестер теперь бегут за ответами на вопрос, который боятся задать вслух. Это – уже? Оум вас не успокоил? На щеки младшей женщины вернулась краска. – Это не твои дела. – Ошибаешься. Мои. Долина забыла, что она не цвет острова, а его корни. Она должна служить, а не властвовать. – Именно это она и делает. – Нет, дитя. Не это. Ваши приготовления бессмысленны, а дорога, которую вы выбрали, ведет в пропасть. – В голосе старухи внезапно появилась новая нота. Печаль. – Хочу тебя успокоить. Это – не то, чего ты испугалась. Пока еще нет. Стул заскрипел, резко отодвинутый назад, а Черная Ведьма вдруг выросла над столом, ударяя стиснутыми кулаками в стол: – Замолчи! Ты не имеешь права так со мной говорить! Я заплатила за это… – Золотце, – шепот Гуалары, казалось, наполнял пространство и шел со всех сторон, хотя Альтсин готов был поклясться, что она не открывала рта, – я много лет страдаю от того, что мы сделали. Но ты знала цену и награду. А теперь заставляешь меня думать, что, во-первых, ты не хотела платить, а во-вторых, не можешь это использовать? Не совершили ли мы ошибку, отсылая в долину самых молодых из нас, неопытных и полных амбиций, которые погасить может только возраст? – Не следует говорить об этих делах при чужаках! – Чужаках? Здесь нет чужаков, дитя. Все, даже эти монахи, вполне понимают такие простые дела, как верность, честь, преданность, – и такие важные, как забота о личном, накопление богатств и власть. Даже если мы сражаемся друг с другом, мы знаем почему. Когда ты повстречаешь истинную чуждость, то погибнешь, не поняв, за что именно. Кроме того, – шепот ее на миг обрел силу, – ты разве не чувствуешь этого? Копыто ударило в землю, а ноздри склонились над травой и отодвинулись, в небо выстрелил пламень, а багровая равнина затряслась от ужаса, ледяной замок застонал и опустил подъемный мост, бык заревел и впервые за века поднял голову, меч забряцал, когда его владыка ударил в клинок, а тот остался закрыт. Все это случилось после вчерашнего вечера, а ты и твои сестры ничего не почувствовали. Море отступило, утих ветер, а вы продолжаете заниматься своими приземленными глупостями. Шепот вдруг перестал быть шепотом. Сделался сверлящим старческим голосом: – Нынче в полдень Оум дрогнул впервые, парой часов позже он шевельнулся и застонал, а вечером отворил глаза, да – отворил их, и пять твоих сестер умерли. А ты не сделала ничего, гнала сюда, преисполненная гордыни и самодовольства, уверенная, что твоя маленькая игра о праве на шахту в земле – важнейшее дело на свете. Что когда ты вернешься в долину, неся на копье унижение клана Удрих, то получишь что-то в той войне, которую вы там ведете. Ты не замечаешь – не перебивай! – не замечаешь, что в лесу вокруг пробуждаются чудовища и каждое из них стопчет тебя, меня и весь остров, даже не заметив, что они сделали. И вдруг все прекратилось. Эурувия единственная за столом стояла, смотрела на всех, казалось, снизу, а в глазах ее была пустота. Так должно выглядеть лицо владыки, который вдруг понимает, что в царстве – бунт и что дверь в тронный зал сейчас сломается под напором толпы. – Ты… права… Он взглянул на нас. Что случилось?