– Я не хочу пока что о ней говорить. Не… сейчас. Хочу поговорить о нем, – она указала на лежащего мужчину. – Ты знаешь, кто он? – Нет. Но его схватка с тем, что он носит в душе, встряхнула половину острова. Один упрям как мул, второй… настолько осторожен, что почти пассивен. Но он силен. Что это? Заблудившийся демон? – Ты обижаешь его или провоцируешь меня? А может, от запаха собственной крови у тебя помешалось в голове? Тихий, свистящий смех наполнил комнату. Он снова шел со всех сторон сразу. – Прости. Я пошутил. Естественно, он нечто большее. Что? Канайонесс покачала головой: – Не хочу испортить тебе неожиданность. Ты и сам можешь легко узнать. – Да… да. Он хотел встретиться с одной из моих ведьм. Я узнаю. – Спроси ее. А потом исцели тело. И вышли с этого острова в место, где я смогу исцелить его душу. – И куда же? Не раздалось ни одного слова, но красные стены вдруг дрогнули, а по полу прошло сотрясение. – Ох. Понимаю… понимаю. И это выровняет наш счет? Я оплачу долг? – Жизнь за жизнь. – Черноволосая кивнула и притронулась большим пальцем к губам. – Долга не будет. – Хорошо. Пусть станет так. Едва лишь он восстановит силы, я отошлю его. Девушка посмотрела на Йатеха и жестом ладони приказала ему приблизиться. – Возвращаемся, – и потянулась за одним из рисунков, который они захватили с собой. – Еще одно. – Голос божка был тих и спокоен. – Женщина, у которой ты забрала рисунок… Она жива? – Была живой, когда я уходила. Жива ли до сих пор? Не знаю. – Ее картина… Оставь ее, я помню твои таланты. Канайонесс заколебалась. – Хорошо. Но ответь мне на вопрос. – Какой? – Когда она проведала тебя, чтобы объявить, что ты можешь остаться, она ведь сказала тебе что-то еще? Что-то, чего не слышал больше никто? В комнате вдруг подул ветер, а огонек лампадки склонился с тихим шорохом. Рубиновый отсвет, что сопровождал их появление, угас, и установилась темнота. – Я скажу тебе… потому что я стар, а Маяк Последнего Порта уже зовет меня черным светом, и мы наверняка никогда больше не встретимся, Канайонесс Даэра. Она сказала, что придет день, когда я вернусь на оставленный путь. И что всякое место откроется предо мной, если только я захочу. Голос Оума был тих и лишен эмоций. Но если бы он кричал и вопил, это произвело бы меньшее впечатление. – Теперь ты понимаешь, что она врала? – Возможно. Но благодаря этому я продержался первые сто лет. А может, и двести. Из этой лжи родились все мои дети. Я не стану ее за это проклинать. – Значит, я сделаю это вместо тебя, Пылающая Птица. Клянусь тебе. – Ты… ты полагаешь, что это она? Что эта волна… это ее крик? – Я не знаю, но узнаю. И между нами больше не будет лжи. – В темноте что-то стукнуло о пол. Ну да, рисунок. – Он твой, повесь его где-нибудь или сделай что захочешь. Керу’вельн, пойдем. Йатех встретил ледяную хватку с радостью. Глава 11 Она удивилась. Деана вернулась во дворец только к полудню следующего дня, после ночи, проведенной на плантации перца, которую содержал аристократ, сходивший тут за благородного и мягкого. Настолько мягкого, что позволял своим рабам трудиться от рассвета до заката, а не как остальные – от первых лучей до полуночи, а к тому же трижды в месяц, на каждое из празднеств Служанки, давал им половину свободного дня. А еще он одаривал приязнью саму Деменайю и каждые полгода приглашал ее к себе, чтобы рабы могли провести службу, дать имена младенцам и благословить тех, кто умер после ее последнего визита. Нынче был именно такой день. Владелец плантации, когда узнал, кто такая воительница с закрытым лицом, раскинул у ее ног с дюжину шелковых шалей и стал относиться к ней как к равной, после чего с гордостью объяснил, что у него более тысячи двести рабов, из которых тысячу составляют «грязные», о которых он, естественно, заботился изо всех сил. И по случаю прибытия их Королевы позволил, чтобы его «дети», как он их называл, могли отпраздновать. Деана прохаживалась между низкими халупами, поставленными по обе стороны пыльной дорожки, вместе с Деменайей, которую приветствовали вежливо, но без подобострастия. И смотрела. На старших мужчин и женщин со светлыми волосами и глазами, загоревших под южным солнцем, с натруженными руками, на улыбки без тени радости, на морщины на лицах. На детей, из которых одни выглядели словно перенесенные сюда из-за Анааров, а другие – как смесь разных рас. На юношей и девушек, танцующих под писклявую музыку и играющих в неприхотливые игры. А когда увидела несколько из тех игр, то поняла, что ситуация опасна ровно настолько, насколько и говорила Королева. Невольники играли в бросание камнями в пустые тыквы, в переталкивание тяжелого бревна двумя группами мужчин, в продевание десятилоктевой жерди в небольшие кольца из тростника и в прятки за плетнем от кусков гнилых фруктов и лепешек грязи, которые кидали со всех сторон. Смеха, свиста и добрых советов было больше чем нужно. А громче всех смеялся хозяин. Дурак. Хорошо, что экхаар скрывал выражение презрения на ее лице. Уже во дворце она отослала «свою» невольницу в уделенную ей, Деане, комнату, переоделась, приняла ванну и пошла спать, произнеся перед тем каэри – молитву о совете, приходящем во сне. Проснулась вечером, с пустой головой и тяжелым сердцем. Встала, тщательно проверила ставни и двери, омылась в холодной воде и облачилась в праздничные одежды. Уселась на пол перед самым большим зеркалом и вгляделась в свое отражение. Каэри не принесло ответа, Мать не развеяла ее сомнения и не указала дорогу. Деане пришлось попытаться по-другому. Серия дыхательных упражнений, умиротворение, отражающийся в зеркале взгляд, сани, горящее где-то на дне глаз, все сильнее и сильнее, с каждым выдохом. И воспоминания, появляющиеся в тот миг, когда пламя наполняло ее вены. На плантации, едва поняв, во что играют невольники, она принялась смотреть иначе, вглубь. Метание камней в цель, чтобы натренировать точность бросков, две группы мужчин, переталкивающие бревно, – добавить им панцири и шлемы, и возникнет отряд тяжелой пехоты, пытающейся взломать строй врага. Жерди, служащие для ловли плетеных колец, достаточно снабдить железными наконечниками – или просто заострить, – чтобы дать в руки рабам пики против конницы. Плетни учили прятаться за щитом – и отнюдь не от града объедков. Меекханская пехота. Созданная из рабов, среди которых были солдаты, муштровавшиеся много лет в самой прагматичной армии в мире. Об имперских отрядах говорили: «Если сломаешь меч – используй кинжал, если потерял кинжал – найди палку, если нет поблизости деревьев – подними камень, а если не найдешь камня – то горсть песка. Все может быть оружием». Едва лишь она это заметила – явными сделались и прочие знаки. Побитые и подпухшие пальцы, ладони и предплечья со следами от ударов палки, большие пальцы, натертые о шлейки пращи, мозоли от тетивы. Невольники учились сражаться, используя пращи и луки. Только последний глупец не заметил бы этих следов. Или некто настолько самоуверенный, что даже не допускает мысли о восстании. Здешняя аристократия передала войну в руки солдат-невольников. Наверняка уже много поколений жила она с рабского труда, культивируя благородство воинственных предков и понятия не имея, что такое настоящий бой. Но то, что во дворце никто не знал об истинном масштабе угрозы, лишь подтверждало, что Деменайя права. Род Тростника отозвал шпионов с южных плантаций и ждал развития событий. Во что же он играл? Что они получат, если дойдет до вспышки серьезного бунта? А еще Род Буйвола. Если они и правда отступили от… Только вот – что с того? Через несколько, максимум через десяток, дней Деана отправится на север, домой. Закончит паломничество, возможно, поселится в какой-то афраагре или отыщет для себя другой путь. Оставит этот дворец, мешок змей и скорпионов, где этот глупый, мерзкий, тупой слепец… «Стой…» Женщина в зеркале смотрела на нее со смесью веселья и снисходительности. «Ты и правда намереваешься кружить вокруг того, что наполняет горечью твое сердце? Будь милосердна. Если ты не будешь искренней с собой – то кто же будет?» Сани пульсировала в ее венах в ритме ударов сердца. Боевой транс щекотал кожу, искушал, обещал быстрое решение. Улыбка отражения сделалась печальной. Тут не было простого решения. «Скажи об этом громко, – приказала женщина в зеркале. – Ну, давай!» Деана набрала в грудь воздуха и отозвалась на родном языке: – Я дочь Великой Матери, дыхание Ее – мое дыхание, радость Ее – моя радость, а слезы – мои слезы. Я родилась, чтобы прожить достойно все мои дни и встать перед Ее лицом, зная, что Милосердие – одно из ее имен и что, если я неосознанно согрешу, будет мне прощено. Но если грех наполнит мое сердце и я его приму, то узнаю другое имя Матери. И звучит оно: Справедливость. Кредо прозвучало удивительно тихо и бледно: даже в глазах отражения появилось презрение. – Я он’иссарам, женщина с гор, ожидающая суда, – повысила голос Деана. – Я несу частичку души племени, от начал жизни до самой смерти. Я не откажусь от Законов и Чистоты или Чести. Я – дочь Великой Матери. Она смотрела на собственное отражение, которое, казалось, ожидало чего-то большего. Правильного вопроса. – Я дочь Великой Матери… Да. В этом все дело. Я дочь Баэльта’Матран, той, чьи другие имена – Милосердие и Справедливость. А она сказала: «Не станешь ты неволить другого, не возложишь на него вериги и не превратишь в животное». Иссарам не признавали рабства, а торговцы людьми избегали контактов с ними. А теперь на плантациях те, кто чтил Великую Мать, даже если и делали это на свой меекханский, полуеретический манер, готовились к бою. Считать ли их братьями? Отвернувшись от них – отвернется ли она от Матери?