Но он оставался жив. Удивительно. Но, учитывая, что и Явиндер, полубожественная сущность, соединенная с самой Эльхаран, не захотел с ним сражаться всерьез, осмелится ли Оум попытаться уничтожить лежащего без сознания вора? Никто не мог предсказать, что случилось бы в миг освобождения из его тела кусочка души Владыки Битв, одного из сильнейших Бессмертных, каких знавал мир. Ни один бог не пошел бы на такой риск в самом сердце своей Силы. Альтсин надеялся, что все именно так и выглядело. Вор открыл глаза. Он находился в зале, в котором они сражались. Стражников не было, зато на троне сидел тот же мужчина, что и ранее, хотя правая его рука бессильно свисала, и он фактически полулежал, словно оставленная кукольником марионетка. Из того, что Альтсин уже знал, сравнение такое казалось довольно адекватным. Он пошевелился, взглянул на свои путы. Десятки багровых корней вырастали из пола и крепко его оплетали. Вор не удивился, поскольку… Черные Ведьмы – Слуги Древа. Черные Ведьмы служат Оуму. А значит, Древо и есть Оум. Ванухии – тоже Древо. Следовательно, Оум – Ванухии. Живое Древо. Бог, плененный в живом Древе. Отчего бы и нет? Явиндер был проклятущей рекой. Важнее всего то, что дерево нынче прижимало Альтсина корнями к земле, а намерения его оставались неизвестны. Знание текло ему в голову не пойми откуда. Проклятие – нет, зачем обманывать: это воспоминания Кулака Битвы, те самые, что вызывали в нем неприкрытое веселье. А скорее – истерический хохот. Оум был… Перед глазами Альтсина промелькнуло видение бурлящего океана, волн, высоких, словно горы, и… гигантского тела размером с небольшой город, ломающего тем волнам хребты с невозмутимой наглостью. Промелькнуло и тут же исчезло, вытесненное здравым рассудком. Ничто настолько огромное не может плавать по морю. Ничто. – Лежи. Он пытается тебя вылечить. Голос раздался где-то позади его головы, и вор чуть не свернул себе шею, пытаясь взглянуть на говорящую. Та положила ему ладонь на лоб и прижала к земле. Вовсе неласково. – Лежи. Он глянул на нее снизу, замечая морщинистую кожу и космы седых волос, выбившиеся из-под повязки. Но этот голос… этот голос… – Аонэль? Она не ответила, просто встала и отошла в сторону. Через несколько мгновений он отказался от попыток поймать ее взгляд. Мышцы стонали, а корни и не думали отпускать. Он глубоко вздохнул. У него болело все, от пяток до зубов. Вор чувствовал печень, сердце и, кажется, что-то около левой почки. Жалел, что не может себя осмотреть, воображение истязало его картинами синяков и припухлостей, охватывающих каждый сустав, кожа, как ему казалось, пластами сходила с его тела. Знание, как действует избыток использованной Силы на людей, совершенно не помогает, когда Сила приходит, когда ей вздумается, и выжимает тебя как тряпку. Женщина вдруг появилась впереди, неся глиняную миску. Присела рядом и помешала в миске ложкой: – Суп из кролика. – Проклятие, это наверняка она, Аонэль. – Ты должен поесть. Он смотрел на руки, бледные, покрытые сеткой морщин, на лицо, такое знакомое и незнакомое. Он уже видел это лицо у женщины, умирающей на Мече Реагвира, на проклятом клинке, который высасывал из нее силы и жизнь. Те самые скулы, тот самый рисунок челюсти, та самая кожа, обтягивающая лицо так, словно вот-вот могла облезть. Неважно, кто из тебя пьет: божественный, лишь наполовину сознающий себя меч или умирающий племенной божок, – для смертных нет никакой разницы. Они всегда платят высшую цену. – Ешь. – Она осторожно влила бульон ему в рот. – Медленно. Проглотив несколько ложек, Альтсин почувствовал, как распирает у него мочевой пузырь. – Я должен… – Не беспокойся. Ты был без сознания пять дней. Можешь и дальше ходить под себя, ему это не мешает. Очередной глоток встал у Альтсина поперек горла. Он страшно раскашлялся. – Нет, – рявкнул он, глотнув наконец воздуха. – Нет. Он должен меня отпустить. Пусть этот сукин сын сейчас же меня отпустит! У него закружилась голова, а горло вдруг словно обожгло. – Он спас тебе жизнь. Когда бы не он, ты был бы мертв – и уж наверняка полуслеп и парализован. Выкажи ему немного уважения. Альтсин не стал повышать голос или ругаться. Ледяная ярость, которая раньше уже вливалась в его вены, на этот раз пришла мгновенно. Внезапно он перестал ощущать боль в теле, да и само тело словно исчезло, удалилось от него. Он медленно ответил, четко произнося слова: – Я не стану ссать под себя, подобно животным. Скажи ему это. Он должен меня отпустить. Сейчас. – Не… Корни шевельнулись и ослабили хватку, а Аонэль застыла с ложкой над миской и с полуоткрытым ртом. Альтсин проигнорировал ее, встал и, не глядя на женщину, шел в ближайший угол. Что ж, если Оуму это не мешает… Он помочился, чувствуя затылком взгляд, который наверняка смог бы прожечь его насквозь, и вернулся назад. Он был голым, но это его как-то не смущало. Нагота никогда ему не мешала, в Понкее-Лаа молодежь так купалась при любом случае, а кроме того, в глазах Аонэль было что угодно, кроме мысли, что она видит в нем мужчину. Альтсин уселся напротив, забрал миску и принялся есть самостоятельно. Корни почти исчезли, и только легкие вздутия на полу выдавали их существование. Лед медленно покидал его тело, а его место занимала тупая боль. Вор уже успел оглядеться, он выглядел лучше, чем подсказывало ему паникующее воображение. Только след от удара ножа на правом боку, широкий и розовый, был новостью – остальное не представляло неожиданности. Суставы припухли, а синяки под кожей придавали ей интересный оттенок, но не стало хуже, чем при прошлом пробуждении. Собственно… – Что тебя так радует? – Собственно, я вспомнил, – он заглянул в глаза ведьме, – что в прошлый раз я тоже проснулся голым и в обществе женщины. Забавно. – Забавно? – О да. Та была значительно… старше. То есть хоть какой-то прогресс. Он отложил ложку и выпил остатки супа прямо из миски. Мудрость, которую он обрел за несколько лет странствий по побережью континента, говорила: что бы ни происходило – никогда не утрачивай шанс на теплую еду. – Гуалара? – Да. – Она едва выжила. Во время вашей дискуссии Оуму понадобилась Сила. Не знаю, выйдет ли она из этого. Известие это пало на него внезапно и… ничего. Альтсин ведь знал; тот крик, который, казалось, он услышал снаружи помещения, звучал знакомо. Он знал – только отодвинул это знание в сторону, чтобы оно не мешало. – Это кара за то, что она привела меня сюда? – Нет. Но когда Он тянется к Силе, не смотрит, через кого ее черпает. Она знала, чем ей грозит появление здесь. – Я полагал, что она уже не Черная Ведьма. – Черной Ведьмой она остается до конца жизни. – Голос из-за его спины зашумел и зашелестел. – Нельзя в какой-то миг сказать: «Хватит, с этого момента я разрываю все путы, отрезаю корни и делаю вид, что я кто-то другой». Альтсин ухмыльнулся и проигнорировал этот голос, полностью сосредоточившись на Аонэль. Девушка, которую он помнил, была чуть моложе его, невысокой и худощавой. Представляла собой тот типаж экзотической, сеехийской красоты, который покорил сердца множества мужчин. Служение в долине одарило ее кожей сорокалетней селянки, ладонями, на которых появились первые старческие пятна, и серыми, пронизанными сединой волосами. Только глаза у нее и остались молодыми. Ясными и чистыми, без следа старческой усталости. И – что действительно удивляло – без признаков безумия или отчаяния, которые он мог бы ожидать у того, из которого высосали лучшие годы жизни. – Ты намерен делать вид, что меня здесь нет? – Шелестящий голос звучал иронично. – Нет. Но если я верно понимаю, то не имеет значения, в какую сторону я смотрю, потому что в любом случае стою с тобой лицом к лицу. – И это подсказывает тебе твой разум – или его знание? Это его удивило. – Не знаю. – Альтсин снова поразился отсутствию серьезных эмоций: раньше при таком он бы места себе не находил. – Я не думаю, что это имеет какое-то значение. – Как и я. Порой вы становитесь одним. – Это неправда. – Повернись. Я не стану говорить с твоей спиной. Лицо на троне притягивало внимание, как вулкан, извергающийся в ночи. Вырезанные в красном дереве глаза почти пылали, губы кривились в дикой гримасе, а само оно, казалось, лучилось внутренним светом. Теперь вор даже не глянул бы на человеческое тело ниже. – Вы становитесь единством. – Губы не двигались, но голос доносился со стороны спинки трона. – Он не хочет этого, знает, чем оно угрожает, но не может противостоять определенным вещам. – Не думаю. Он хочет меня Объять. – Нет, глупец. Он не рискнет, потому что подобное плохо закончилось бы для него, у тебя нет знаков, татуировок, что поставили бы барьер, а потому ваши души объединились бы самое большее за десяток дней. То, что ты принимаешь за попытки Объятия, – это шевеление спящего великана, которое, желаешь ты того или нет, встряхивает тебя, как внезапное содрогание кита сотрясает паразита на его спине. А ты тогда сражаешься, будишь его, даже если тело твое платит за такое припухлостями и рвущимися сосудами. И хорошо, поскольку, не поступай ты так, он мог бы Объять тебя помимо своей воли, случайно. Так это действует. Только когда жизнь твоя под угрозой, он сознательно поддерживает тебя, но цена за такое еще больше. В каком-то смысле он – твой пленник, а ты – его. Полное Объятие было бы его концом. – Скорее, он бы пожрал меня, сукин сын. Раньше… – Нет. – Голос Оума зазвучал со всех сторон. – Нет! Ты не понимаешь. На Севере существует рассказ об одном из ваших богов, Сетрене, знаешь его? – Деревянная маска, казалось, ждала ответа. – Нет? Это рассказ о том, как он входил в тела животных, а когда нашел наконец достаточно мощное, чтобы удерживать его Силу, оказалось, что он не стал богом в теле быка – а всего лишь быком с божественной силой. Потому что звериное тело навязало ему свою память, свой взгляд на мир и свои инстинкты. Историю эту рассказывают столетиями, изменяя и перелицовывая ее, однако зерно истины, которая в ней содержится, звучит так: душа, соединенная с собственным телом, очень сильна. А скорее – тело, соединенное с душой. Оно помнит все, что с ним случалось, каждый удар сердца и каждое прикосновение ветра к коже. Оно – сосуд. А душа – это вода. Но сосуд придает воде форму. Авендери носили защитные татуировки по нескольким причинам, и одна из них – это создание барьера, стены между человеком и душой бога. Без такого барьера любое Объятие ставило бы Бессмертного в зависимость от того, кто становился бы его сосудом. Татуировки, сила символов, знаков, привязанная к форме… Вы, люди, видите это и сегодня, но игнорируете как слишком невероятное и пугающее. В определенном смысле ты оказываешь ему услугу, отталкивая его неосознанные, рефлекторные попытки захватить твое тело, но у тебя нет охраны, а потому, хотя он далеко в глубинах и редко всплывает на поверхность, ваши души постепенно смешиваются. – Пытаешься меня напугать? – Нисколько. Но задумывался ли ты, каково это: быть человеком? Всякий из вас носит мешок с воспоминаниями, с детства до старости. И воспоминания эти – ваша часть. Если бы ты пережил нападение несбордийских разбойников, резню в родном селе, смерть друзей, похищение и чудесное спасение, когда судно их было перехвачено одним из княжеских кораблей, то наверняка при виде любого из жителей севера ты корчился бы или тянулся за оружием. Пусть даже и мысленно.