Сообщение короткое и простое: Это официально подтверждено. Ты – мой брат. 53 Саффи Я следую за Томом в коттедж и останавливаюсь на пороге, чтобы стряхнуть с зонта воду. Для июня слишком холодно и сыро. Из-за живой изгороди выходит человек, и я делаю резкий выдох, опасаясь, что это Дэвис, каким-то образом освободившийся из-под стражи. Но это просто пенсионер, проходящий мимо со своей собакой. Заметив меня, он приветственно поднимает кепку, и я вяло машу рукой, прежде чем повернуться и закрыть дверь. Мы только что вернулись домой после того, как отвезли маму в аэропорт. Вчера она неожиданно объявила, что заказала билет на сегодняшний рейс, и что она хотела бы остаться подольше, но прошло уже две недели, и у нее нет другого выбора, кроме как вернуться в Испанию. Так много недосказанного осталось между нами, когда мы обнимались на прощание! Не было подходящего момента, чтобы продолжить тот разговор, который мы вели в машине, или чтобы заверить ее в том, что я ее люблю. После того как я узнала, что бабушка на самом деле Дафна, все, что было между мной и мамой, просто оказалось погребено под этой неожиданной информацией. Мама едва может разобраться в своих чувствах по поводу всего этого, не говоря уже о том, чтобы копаться в нашем прошлом. – Что ж, – говорит Том, наклоняясь и отцепляя поводок от ошейника Снежка. – Может, закажем еду навынос? Я бы не отказался от рыбы с картошкой. – Мне будет не хватать маминой стряпни, – с тоской отзываюсь я, снимая кроссовки и стаскивая с себя куртку. Коттедж вдруг кажется слишком большим и тихим без нее. Я вешаю куртку на вешалку возле кабинета. Том следует моему примеру. Мы промокли, пока бежали к дому от машины. – Я знаю. Мне тоже будет ее не хватать. Она – сила, с которой нужно считаться. – Он направляется на кухню. – Как ты думаешь, с ней все будет в порядке? – спрашиваю я, подходя к чайнику и улыбаясь про себя, когда вижу, что мама убрала тостер в угол. Она никогда не могла оставить вещи в покое. – Должно быть, для нее это шок – узнать, что ее мать на самом деле ей не мать… Смотрю из окна на сад. Мы все еще ждем подтверждения, что тело принадлежит настоящей Роуз Грей. Сержант Барнс сказал, что мы должны получить результаты завтра. – То же самое касается и тебя, – мягко отвечает Том. – Все эти годы ты считала Роуз своей бабушкой. – Я все еще люблю ее. Я не могу… – Сглатываю ком в горле, на глаза наворачиваются слезы. – Я не могу просто перестать любить ее. Я не могу забыть все, что мы пережили вместе, все, что она сделала для меня, понимаешь? Но потом думаю, что она могла убить мою настоящую бабушку… – Я понимаю. – Он подходит ко мне и обнимает меня за талию. – Но я не могу поверить, что она – убийца, кем бы она ни была. Может быть, есть какое-то другое объяснение, если тело действительно принадлежит настоящей Роуз. – Она совершила убийство, когда ей было десять лет. Все, что я знала о бабушке – как мне казалось, – теперь стало ложью. Том замолкает, пока мы перевариваем это. – Мы прочитали все отчеты того времени, – говорит он через некоторое время. – У нее было ужасное детство… она сама подвергалась насилию. И была реабилитирована. Конечно, мы много раз говорили об этом, с тех пор как узнали о Дафне. И всегда приходим к одному и тому же. Потому что никуда не деться от того факта, что Роуз, Джин, Дафна – как бы ее ни звали на самом деле – была самой лучшей бабушкой на свете. Люди могут меняться, приспосабливаться к новому образу жизни… – Я думаю, все это повлияло на маму, – говорю я. Я дрожу, чувствуя пробирающий до костей холод, и Том крепче прижимает меня к себе. – Мне кажется, она подавила свои воспоминания о том времени. Ей было почти три года. Она ведь не была младенцем, когда это случилось. Я думаю, это объясняет, почему она всегда убегает. Как сейчас. В очередной раз ситуация осложнилась, и она вернулась в Испанию. Когда я была ребенком, мы много переезжали. Я родилась в Бристоле, потом мы переехали в Кент, потом в Брайтон, снова в Кент, а потом мама начала кататься по всей Европе. Я думаю, она даже не знает, от чего бежит. – Сафф, – мягко произносит Том. – Она не могла остаться здесь навсегда. У нее своя жизнь в Испании. Квартира. Работа. Рано или поздно она должна была туда вернуться. Я вздыхаю. – Жаль, что мама не увидела бабушку перед отъездом, чтобы попрощаться с ней. Бабушке нездоровится. Я боюсь, что она умрет и у мамы не будет возможности извиниться или… – Милая, – говорит он, отстраняясь, – ты не можешь ожидать, что Лорна простит твою бабушку только потому, что ты сама ее прощаешь. – Я знаю… – Ей всю жизнь лгал человек, которому она доверяла больше всего на свете. Я опускаю голову. Том прав. Я не могу винить маму за то, что она так сердится на бабушку. Но я также знаю, что она пожалеет об этом, если у нее не будет шанса все исправить, пока не стало слишком поздно. Или хотя бы выслушать бабушкину версию событий. – У мамы и Тео много общего, правда? У обоих были родители, которые им лгали. – Но в том-то и дело, – говорит Том, убирая локон с моего лба. – Твоя бабушка – не мать Лорны. Черт, не могу представить, какой хаос теперь у тебя в голове… – Ну да. Хаос, конечно, жуткий. Просто… Я не могу злиться на немощную старую женщину, Том, просто не могу. Он отходит от меня, чтобы заварить чай, а я стою и смотрю на него. Мои эмоции крайне противоречивы. Я могу понять, почему мама так расстроена, но каждый раз, когда думаю о бабушке, лежащей в кровати в доме престарелых, о ее широко раскрытых испуганных глазах, я вспоминаю женщину, которая заботилась обо мне каждое лето, женщину, которая не пыталась заставить меня быть кем-то, кем я не была, женщину, которая позволяла мне быть неловкой, застенчивой, неуклюжей. Бабушка любила меня так, словно я была ее собственной внучкой, я в этом не сомневаюсь. Она всегда была такой доброй, такой нежной… Заботливой. По отношению ко мне, к своим растениям и животным. Нет… не может быть, чтобы она убила настоящую Роуз. Я отказываюсь в это верить. Все, что она когда-либо делала, – это защищала меня и маму. – Меня огорчает, что она не могла быть честной, – говорю я, забирая у Тома кружку с чаем и обхватывая ее обеими ладонями, чтобы согреть их. – Судя по книге стихов, которую мы нашли, эта женщина явно любила Роуз. Возможно, она так и не смогла забыть ее. – На самом деле это очень печально, – задумчиво говорит Том, потягивая свой напиток. – Она тосковала по ней все эти годы. Мое сердце сжимается. – Подумать только, они стояли здесь, Том… Прямо здесь, на этой кухне. – Я подхожу к окну и кладу руку на стекло в свинцовом переплете, как будто это связывает меня с ними, с прошлым, как будто моя рука касается невидимых отпечатков, которые они оставили. – Как ты думаешь, это она убила Нила Люишема? – Я думаю, что, возможно, это сделала одна из них. А другая покрывала ее. – Боже… Я глубоко вдыхаю. Стекло холодит мои пальцы; я смотрю, как капли дождя расплющиваются об него с той стороны. Снаружи ливень затянул небо дымкой, затуманил лес вдали, но через стекло я как будто вижу их, две полупризрачные фигуры в саду – Дафну и Роуз, хоронящих свои секреты. * * * Позже, после того как мы съедаем нашу рыбу с картошкой, за которой нам пришлось ехать в соседнюю деревню, и я созваниваюсь с мамой, которая заверяет меня, что она благополучно прибыла в Сан-Себастьян, я бегу наверх, чтобы принять ванну. Когда мы узнали, что дом принадлежит нам, мы первым делом демонтировали старую ванную комнату, а потом поставили ванну на львиных лапах и душевую кабину. Я трогаю свой живот. Ребенок уже регулярно пинается, на коже живота при этом проступают маленькие выпуклости. Я на половине срока беременности. Новое сканирование назначено на следующую неделю. Иногда я не могу поверить, что мы зашли так далеко. Внизу слышен звук телевизора – Том смотрит какой-то футбольный матч. Я выхожу из ванны и заворачиваюсь в свой халат, затем иду в мамину комнату. Перед уходом утром она навела порядок, разобрала постель и засунула простыни в стиральную машину. Ничто не говорит о том, что она здесь была, кроме слабого запаха ее дорогих духов. Не знаю, может, причиной тому мои гормоны, но я тоскую по ней так, как не тосковала никогда раньше, даже в детстве, когда оставалась с бабушкой на целое долгое лето. Затем я иду в маленькую спальню в задней части дома – в комнату, которая будет принадлежать ребенку. В комнату, которая когда-то принадлежала маме – в те времена, когда ее звали Лолли. Люди, снимавшие жилье у бабушки, очевидно, никогда не пользовались этой комнатой, разве что хранили там всякий хлам. Я подхожу к камину, вспоминая нашу безумную беготню по дому в поисках улик, которые, как был уверен Дэвис, у нас были. Прикасаюсь к теплому дереву каминной полки. Она такая же, как в маминой комнате, – сосновая, с резьбой в виде изящных цветов. И сплошь покрыта пылью. Удивительно, что мама не заходила сюда убираться. Я иду к окну, но спотыкаюсь о гвоздь, торчащий из половиц, и хватаюсь за угол каминной полки, чтобы не упасть. Успеваю удержать равновесие, но все еще цепляюсь за каминную полку, когда замечаю, что она слегка отходит от стены. Делаю шаг ближе к камину. Сердце учащенно колотится от волнения, когда я осторожно тяну за полку. Под ней что-то есть. Что-то вроде углубления в том месте, где полка сходится с кирпичной кладкой. Оно все еще замаскировано каминной полкой, но я могу сказать, что там что-то есть. Что-то спрятано. – Том! – кричу я. – Том! Слышу его поспешные шаги по дощатой лестнице, потом он вбегает в комнату, тяжело дыша. – Что такое? Ты в порядке? Это ребенок? – Кажется, я нашла место, где бабушка могла спрятать улики, – говорю я. – Быстро, помоги мне поднять это! Он бросается ко мне, и мы вместе поднимаем каминную полку. Она отделяется от остальной части камина, открывая нишу в дымоходе. Том осторожно опускает ее на пол, кашляя от пыли. В нише лежит коричневый конверт, покрытый паутиной. Я тянусь за ним, не заботясь ни о пауках, ни о жуках, ни о чем другом, чего я обычно боюсь. – Не могу поверить, что мы нашли это, – говорю я, в шоке глядя на Тома и держа в руке конверт формата А4 так, словно это Святой Грааль. Перед глазами у меня все расплывается. – Жаль, что мамы здесь нет… Меня вдруг начинает пугать то, что мы можем узнать о бабушке или о настоящей Роуз. Я опускаюсь на колени, и Том делает то же самое, так что мы оба сидим на шершавых досках пола. Достаю содержимое конверта. Это папка в кожаном переплете, с прозрачными вставками внутри. Я осторожно открываю ее – и ахаю. Обнаженные женщины. Фотографии, сделанные, похоже, фотоаппаратом «Полароид». Все женщины выглядят так, будто они спят. На некоторых, судя по всему, больничные халаты, задранные вверх, чтобы обнажить их тела. Мой желудок сжимается. – О боже, – говорю я, протягивая папку Тому. Тот отшатывается. – Что это, черт возьми, такое? Похоже, что у каждой фотографии есть номер. – Он захлопывает папку. – Смотри, вот здесь, на лицевой стороне папки… это название клиники. Я наклоняюсь, чтобы посмотреть. На обложке вытиснено золотыми буквами: «Клиника по лечению бесплодия “Фернхилл”». – Ты полагаешь, это клиника Виктора? Это как-то связано с тем, что Тео нашел в кабинете своего отца? Помнишь всех тех женщин? Некоторые были беременны. Черт… Том, как ты думаешь, настоящая Роуз обращалась в эту клинику? – Искусственное оплодотворение? – В этом есть смысл, не так ли? Бабушка и настоящая Роуз были любовницами. Может быть, у Роуз и Виктора никогда не было отношений… Скрытый смысл этой фразы внезапно потрясает меня. – Нужно позвонить Тео, – серьезно говорит Том. – Это, должно быть, те самые улики, о которых говорил Дэвис. Это связано не с убийствами, а с чем-то еще. И оно каким-то образом относится к клинике Виктора. – Как настоящая Роуз смогла заполучить это? Я качаю головой. Многое по-прежнему непонятно. Зачем кому-то фотографировать этих обнаженных женщин? Снимки сделаны по обоюдному согласию? Почему-то мне кажется, что нет. Это выглядит слишком по-больничному: женщины спят или находятся под наркозом, ноги их лежат на специальных перекладинах, как будто во время процедуры. Я прикладываю руку к сердцу. Оно часто колотится под халатом. И тут замечаю в конверте еще что-то. Конверт поменьше. Белый. Запечатанный. Такой, в каких отправляют письма. Я переворачиваю его. На лицевой стороне всего два слова, написанные изящным почерком: «Для Лолли».