Дальнейшее происходило в лучших традициях и голливудского боевика, и остросюжетного романа. Вопли итальянца о помощи, лязг оружия и суматоха всполошили весь замок – но стражи у Марии не было. Нашлось только двое верных людей – лорды Босуэл и Хантлей. Они выбежали из спален с мечами, но, видя, что заговорщиков слишком много и их люди окружили замок, выскочили в окно, как-то прорвались сквозь окруживших Холируд вооруженных людей и поскакали в близлежащий город, где подняли тревогу, крича, что в Холируде убивают королеву. В городе ударили в набат, и жители немаленькой толпой повалили к замку. Однако к ним вышел Дарнлей и поклялся честным словом, что королева в безопасности, а в замке просто-напросто поймали иностранного шпиона, собиравшегося организовать иноземное вторжение, и на месте с ним разделались. Горожане поверили и разошлись. Мария оказалась у себя в спальне под стражей. Однако… Пусть она и не обладала задатками государственного деятеля, но решимости, ума и даже коварства у нее хватило бы на двоих. Духом она не пала нисколечко, наоборот, действовала с холодным расчетом. Легла в постель и заявила, что ей не просто плохо – она чувствует приближение родовых схваток. Дарнлей перепугался страшно: поскольку она была всего на пятом месяце, речь могла идти только о выкидыше. История с убийством Риччио едва ли не на глазах Марии недолго оставалась бы тайной – слишком много было свидетелей и слишком многие знали, что Дарнлей если и не принимал сам участия в убийстве, то уж точно не препятствовал – и в том, что королева потеряла не просто ребенка, а наследного принца Шотландии (и Англии!!), могли обвинить как раз его. Совершенно расклеившись, он кинулся в покои королевы. Что происходило меж ними в течение последующих нескольких часов, о чем они говорили, что делали, так и останется неизвестным – к превеликой досаде историков. Есть версия, что Мария использовала, кроме слов, еще и типично женское средство убеждения – пустила наконец мужа в свою постель. Достоверно известно, что он питал к жене прямо-таки запредельное вожделение (один мой приятель, врач, знакомый с этой историей, полагает, что Дарнлей находился в сексуальной зависимости от Марии – сексопатологии такие случаи давно известны). Что бы там ни произошло, Дарнлей вышел из спальни Марии форменным образом перевербованным. Преспокойно предал заговорщиков, выдал всех, отрекся от них и пообещал Марии содействовать в их примерном наказании. Заговорщики ничего толком не знали, но смутное беспокойство чувствовали. Стражу у опочивальни Марии они снимать не спешили. Требовали через Дарнлея нового бонда, уже за подписью королевы, которым она прощала бы их целиком и полностью. Марии оставалось одно – тянуть время. Потому что она через верную служанку ухитрилась все же связаться с Босуэлом и Хантлеем, и они в полночь должны были ждать ее возле замка с лошадьми и вооруженной охраной. Дарнлей в очередной раз показал подлость натуры, дал заговорщикам честное слово, что королева все подпишет – но только завтра утром, а сейчас она себя чувствует очень плохо, так что он всерьез опасается, что у нее будет выкидыш, – а ведь речь идет о наследном принце двух королевств! Заговорщики, волки битые, честному слову Дарнлея все же поверили – как-никак супруг королевы, человек с королевской кровью… Сняли охрану и совершенно по-русски стали праздновать победу – благо Дарнлей на пирушке сидел во главе стола, всех ободрял и заверял, что все обойдется. Когда они изрядно набрались и завалились спать, Мария с Дарнлеем подземным ходом (который тогда имелся в каждом замке) выбрались за стены, где их уже ждали верные Марии люди с лошадьми, и ускакали. Продрав глаза, заговорщики обнаружили, что королева и Дарнлей исчезли, но все еще верили честному слову человека с королевской кровью. До них, как до жирафа, доходило еще три дня. Потом все же окончательно дошло – когда их посланца к Марии, обосновавшейся в близлежащем городе Даньбаре, намеренного просить обещанный бонд за ее подписью, к королеве попросту не пустили. А вдогонку пришло известие, что лорд Босуэл успел собрать кое-какие войска и движется с ними к Холируду. Вот тут наконец сообразили, что дело пахнет керосином. Часть заговорщиков бежала за границу – первыми лорды Рутвен и Фодонсайд (тот самый, что целился в Марию из пистолета), игравшие первую скрипку и опасавшиеся, что за них в первую очередь и возьмутся. Следом припустил Джон Нокс, имевший неосторожность на другой день после убийства Риччио при большом стечении публики восславить это как «богоугодное дело». Остальных повязали. Однако никого не судили – иначе пришлось бы в первую очередь судить и Дарнлея, которого заговорщики наверняка объявили бы на допросах вдохновителем и главой заговора (как, собственно, и было). А на это Мария все же не могла пойти – и не стала преследовать других знатных лордов, которые хотя в убийстве и прямо замешаны не были, но о заговоре знали заранее. Так что дело спустили на тормозах. Герольд торжественно провозгласил на главной площади Эдинбурга, что Дарнлей к «изменническому заговору» абсолютно непричастен, а все обвинения в том, что заговорщики якобы действовали «с его ведома, совета, приказа и согласия», – ложь и клевета. Никого из знатных заговорщиков, попавшихся в руки Марии, не наказали. В виде уступки тогдашнему «общественному мнению» показательно повесили нескольких стрелочников» – простых воинов и слуг, стоявших в оцеплении вокруг Холируда. Тем дело и кончилось – по крайней мере внешне. Дарнлей так и остался в «подвешенном» положении. И всерьез собрался бежать из Шотландии куда-нибудь за границу: то ли от обиды на то, что его опустили ниже плинтуса, то ли опасаясь за свою жизнь. Узнавшая об этом Мария устроила супругу форменную выволочку, причем не с глазу на глаз, а в присутствии французского посла и шотландских лордов. Не особенно стесняясь в выражениях, заявила, что человеку его положения крайне некошерно разыгрывать из себя политэмигранта. Слабохарактерный Дарнлей остался в Шотландии. А зря… 19 июня 1566 г. у Марии родился сын. Теперь, когда появился законный наследник престола, ненавидимый Марией Дарнлей был не особенно и нужен. В ночь на 9 февраля его дом в городке Кирк-о-Филд неподалеку от Эдинбурга взлетел на воздух, превратившись в груду развалин. Как иронически заметил один из современных авторов, «дома сами по себе не взрываются, тем более когда в них живут люди высокопоставленные». Какая-то добрая душа подложила немалое количество пороха и подожгла фитиль. Детективного оборота этому прибавляло то, что тело Дарнлея (кажется, даже без особых внешних повреждений) было найдено не среди развалин, а в саду. Некоторые историки полагают, что его выбросило из окна взрывной волной, но большинство сходится на том, что для пущей надежности Дарнлея еще до взрыва вытащили из дома и аккуратно придушили… Шум был большой. В Шотландии и раньше убивали королей – но не так эффектно, что ли. Граф Леннокс, отец Дарнлея, провел частное расследование. Так и неизвестно, какие у него были доказательства, и были ли вообще, но он обвинил в убийстве и вызвал в суд не кого иного, как лорда Босуэла, того самого, что помог Марии бежать из Холируда. Самое время рассказать о нем подробнее. Человек был яркий, интересный и, как многие его современники, противоречивый. Все шотландские лорды того времени были законченными отморозками, но Босуэл даже на их фоне выделался волчьим нравом. Самыми отмороженными считались лорды Пограничья – а Босуэл был как раз из тех мест. Точных сведений вроде бы нет, но он наверняка участвовал в грабительских набегах на сопредельных англичан (те, тоже не ангелочки, часто занимались тем же, так что удовольствие было взаимным). Босуэл принадлежал к протестантской вере, но религиозными вопросами не заморачивался нисколечко: в войне королевы-католички Марии де Гиз против шотландских лордов-протестантов дрался на стороне королевы. Когда «католическая партия» проиграла, бежал во Францию, став начальничком королевских шотландских гвардейцев, немного повоевал против единоверцев-гугенотов. Вернувшись в Шотландию, стал служить Марии Стюарт. Нужно отметить одно его несомненное достоинство – верность. В отличие от многих других знатных лордов он никогда не изменял и не предавал тех, кому служил, что для тех времен было явлением редким. Тридцатилетний Босуэл заслуженно пользовался репутацией покорителя женских сердец – и в Шотландии, и во Франции, и в Дании, где он участвовал в какой-то забытой заварушке. И в то же время он, в противоположность многим лордам, любил читать книги (в том числе и на французском, которым прекрасно владел). В общем, человек неоднозначный. После Холируда он сделал у Марии нешуточную карьеру: стал командующим (по сути наместником) северных графств, верховным адмиралом Шотландии (этот титул приводит меня в некоторое изумление: военного флота у Шотландии не было. Впрочем, как и в Англии, «адмирал» тогда был и сухопутным чиновничьим званием), главнокомандующим войсками в случае мятежа или войны. А вдобавок получил от Марии в дар обширные поместья, конфискованные у бежавших за границу убийц Риччио. Как законопослушный человек Босуэл в суд явился – но вместо адвокатов привел с собой немаленький отряд своих вооруженных вассалов, таких же отморозков, как их господин. Разместившись у здания суда, они никому не угрожали вслух и мечами не махали – но оружием увешаны были до ушей, и рожи у них (пользуюсь моим же выражением из одного давнего романа) были отнюдь не профсоюзными. Вовремя узнав об их прибытии, граф Леннокс решил не испытывать судьбу и в суд не пошел, тихонько сидел дома. Что автоматически сделало заседание суда невозможным. В шотландских судах того времени не было ни прокурора, ни государственного обвинителя – обвинителем выступал сам истец. Которого на данный момент не имелось. Судьи с превеликим облегчением (они были тоже люди и жить хотели, как все прочие) воспользовались юридической лазейкой и Босуэла быстренько оправдали «за отсутствием обвинения». Заявив, что в справедливости шотландского правосудия он никогда и не сомневался, Босуэл ушел с гордо поднятой головой. Этот взрыв крайне повредил репутации Марии за рубежом – даже в католических странах, даже Папа Римский высказался о ней отрицательно. Собственно говоря, сама по себе насильственная смерть Дарнлея особого осуждения не вызывала – по всей Европе не так уж редко коронованые особы подобным образом избавлялись от супруга или супруги. Просто-напросто неписаный обычай требовал соблюдать все же некоторые приличия. От Марии требовалось лишь сделать более-менее убедительное заявление, что она непричастна к убийству и вообще о нем не знала – после чего коронованное «общественное мнение» было бы полностью удовлетворено и выкинуло бы из головы всю эту историю. Однако Мария по непонятным причинам этого так и не сделала… Вскоре после убийства она исчезла, словно в воздухе растаяла. А объявившись через неделю, предстала перед лордами со скорбно опущенными глазами и трагическим голосом поведала страшную историю: оказывается, злодей Босуэл похитил ее во время верховой прогулки, увез в свой замок и бесцеремонно изнасиловал – и проделывал это целую неделю. Теперь, чтобы покрыть позор, она просто обязана выйти за Босуэла замуж. Ни одна живая душа ей не поверила – ни шотландские лорды, ни ее французские родственники де Гизы, ни современники, ни потомки. Слишком много было доказательств того, что Мария и Босуэл были любовниками еще при жизни Дарнлея. Свечку никто не держал, доказательства чисто косвенные, но очень уж убедительные и очень уж много их было. Одним из доказательств считаются дошедшие до нашего времени письма Марии Босуэлу и сочиненные королевой для него сонеты на французском – и те и другие написаны крайне вольно и смело, раскованно, как могла писать только влюбленная по уши молодая женщина. Они известны как «письма из ларца» – потому что были найдены в серебряном ларце, подаренном Марии покойным французским мужем-королем. Собственно говоря, до нашего времени они дошли исключительно в копиях. Все бумаги Марии, способные ее хоть как-то скомпрометировать, сжег ее сын, шотландский король Иаков Шестой, когда вошел в совершеннолетие. До сих пор продолжаются жаркие споры о том, копии ли это с подлинников или чья-то подделка, историки привлекают на подмогу языковедов, лингвистов и других специалистов, но к единому мнению так и не пришли. Однако, повторяю, косвенных свидетельств того, что Босуэл и Мария – любовники, имелось предостаточно. Мало того, еще до «похищения» Босуэл собрал в Эдинбурге некоторое число влиятельных лордов и потребовал у них письменного согласия на его брак с овдовевшей королевой. Лорды, покряхтев, такую бумагу подписали – вокруг дома, где проходило высокое собрание, стояли в немалом количестве те самые «адвокаты», что приезжали с Босуэлом в суд, и лорды, зная его нрав, имели все основания полагать, что в случае отказа им живыми из дома не выйти. Об этом тоже стало широко известно. А потому никто и не сомневался, что история с похищением и изнасилованием – выдумка. Однако никаких законных оснований помешать браку Марии с любовником не имелось, разве что один из видных протестантских деятелей Джон Крэг объявил предстоящее бракосочетание «презренным и позорным перед всем миром» и отказался вывесить в церкви объявление о нем, но отказался от первого и совершил второй – после того, как Босуэл без всякой дипломатии пригрозил повесить его на воротах (ох, не горел желанием стать мучеником за веру преподобный отче). Босуэл быстренько развелся с женой, молодой придворной красавицей, которую в свое время порекомендовала ему как раз Мария (у протестантов это проделать было гораздо проще, чем у католиков). Его свадьба с Марией состоялась в католической часовне по католическому обряду, на что Босуэлу было решительно наплевать (Париж стоит мессы!). Вот только свадьба получилась из тех, что не веселее похорон. Состоялась она на рассвете, в шесть часов утра. Гостей было приглашено много, но тех, кто явился, можно по пальцам пересчитать. Не пришел никто из лордов, даже искренние сторонники Босуэла. Отказался прийти и французский посол, объяснив Марии, что его присутствие могут истолковать как поддержку брака французским королем. Даже католический священник, духовник Марии, уехал из Шотландии. Слишком многие и в стране, и за границей считали Босуэла убийцей Дарнлея (в чем наверняка не ошибались) и не хотели присутствовать на его венчании со вдовой убитого. Венчание прошло без малейшей торжественности, с полным на то правом можно сказать – на скорую руку. Полагавшуюся обедню не служили, орган молчал, обряд совершился, как писали некоторые биографы Марии, «с неприличной поспешностью». Где-то даже и тайком. Не было ни свадебного кортежа, ни свадебного пира… Менее чем через месяц лорды подняли мятеж. Дело тут было не только в том, что Босуэла открыто называли убийцей Дарнлея. Еще и в том, что Дарнлея терпели как особу королевской крови, зато многих задевало, что фактическим правителем Шотландии становится «простой» лорд, один из многих. Чем он лучше остальных? Босуэл сдаваться так просто не собирался – не та натура. Он сумел в короткий срок собрать кое-какие силы, но у него было не более тысячи человек: двести наемных аркебузиров, некоторое число людей из его клана, толпа пограничных крестьян с его земель, собранная наспех и вооруженная чем попало. Противники сошлись в шести милях от Эдинбурга, возле местечка Карберри-Хилл. По сути, настоящего боя и не было – разношерстное воинство Марии частью разбежалось, частью перешло к лордам. Она буквально приказала Босуэлу бежать, понимая, что головы ему не сносить… После недолгого пребывания в Эдинбурге лорды перевезли Марию в отдаленный замок Лохливен, стоявший на островке посреди озера. Принадлежал он представительнице сильного клана Дугласов леди Маргарет, на которую вполне могли полагаться как на тюремщицу – в свое время она сама рассчитывала выйти замуж за короля Иакова Пятого, а потому ненавидела и мать Марии Стюарт, и ее саму. Впрочем, лорды постарались соблюсти минимум приличий: в выпущенной ими грамоте уверяли, что королеву, упаси боже, подвергли не «заточению», а всего-навсего чему-то вроде домашнего ареста – ради ее же блага, чтобы уберечь от злодея Босуэла или его сообщников. Обстановка в стране накалилась до предела. Срочно вернувшийся в Шотландию Джон Нокс принялся будоражить народ, требуя суда над «прелюбодейкой и убийцей». Толпы протестантов орали: «На костер шлюху!» Поскольку большая политика эмоций и чувств не знает, в защиту Марии выступила Елизавета – из своеобразной «классовой солидарности». Создавался опасный прецедент – дворяне взяли в плен свою королеву и намеревались ее судить. В Англии хватало своих мятежников, в том числе благородного звания, и Елизавета попросту опасалась, что с ней могут поступить так же. Так что лорды всерьез опасались вторжения английских войск, на что Елизавета недвусмысленно намекала. Лорды пустили в ход этакую смесь дипломатии и откровенного шантажа. К тому времени они уже нашли те самые «письма из ларца». И, послав к Марии представительную делегацию, поставили вопрос ребром: либо она отречется в пользу сына, либо ее будут судить за соучастие в убийстве мужа – благо некоторые «письма из ларца» служат доказательством этому. Мария долго сопротивлялась, но в конце концов уступила, когда ей пригрозили, что смертный приговор неминуем. И подписала три документа. В первом она объявляла, что «устала» от бремени власти и больше не хочет его нести. Во втором соглашалась на коронование сына. В третьем не возражала против того, чтобы регентом стал кто-то из «достойных лордов». В обмен лорды пообещали оставить ее в покое и более шума вокруг истории с убийством не поднимать. Как часто в подобных случаях бывает, и не в одной Шотландии, обе стороны не собирались соблюдать ни клятв, ни писаных договоров. Лорды зачитали «письма из ларца» в парламенте, а о соучастии Марии в убийстве мужа растрезвонили не только по стране, но и за границей. Ее не достигшего и двух лет сына торжественно короновали как Иакова Шестого, короля Шотландии. Обряд миропомазания совершил Джон Нокс – в знак того, что король будет воспитан в «истинной» вере и навсегда избавлен от «тенет папизма». Мария со своей стороны только и ждала удобного случая бежать. С замком Лохливен связана еще одна из окружавших ее тайн, которой суждено навсегда оказаться неразгаданной. Мария попала туда, будучи беременной от Босуэла, – и в заключении родила. Далее – полный мрак. Неизвестно, случились ли в роды в срок или были преждевременными. Неизвестно, кто родился, мальчик или девочка. Неизвестно, остался ли ребенок жив или умер. У самой Марии были достаточно веские основания обходить этот скользкий вопрос: родись ребенок в срок, по датам было бы ясно, что он от Босуэла – и зачат в те времена, когда они еще не обвенчались. Согласно официальному сообщению, составленному секретарем Марии при ее личном участии, преждевременно родились два мертвых близнеца – но точных данных от третьих лиц нет. Имела хождение и версия, по которой Мария родила в срок здоровую девочку, которую тайно увезли во Францию и постригли в монахини – а в монастыре она и умерла, не зная ничего о своем происхождении. Но выглядит она крайне недостоверной. В общем, «истина где-то там»… Дальше вновь начинается приключенческий роман. В Марию, которой тогда было всего двадцать четыре года, влюбляется юный сын ее тюремщицы лорд Джеймс Дуглас, начавший готовить ее побег. В благодарность Мария обещала выйти за него замуж – и, как полагают некоторые биографы Марии, то ли особо циничные, то ли большие реалисты, стала его любовницей. (Некоторые историки считают еще, что побег Марии готовил не один юный лорд, но и его матушка. Париж стоит мессы! Для леди Маргарет, как полагают, перспектива увидеть сына супругом шотландской королевы перевесила неприязнь к Марии.) Как бы там ни было, первый побег сорвался. Переодетую в платье простолюдинки Марию, прикрыв голову и лицо покрывалом и выдав за прачку, попытались увезти на лодке. Однако один из гребцов решил позаигрывать с «прачкой» и попытался сорвать с нее покрывало. Мария схватилась за него, показав руки не прачки, а аристократки – узкие белые ладони, тонкие изящные пальчики… Гребцы повернули назад к замку, кое-что сообразив. Охрану усилили, а Джеймсу Дугласу запретили появляться в замке. Однако у Марии объявились сторонники, причем неожиданные: члены враждебного ей клана Гамильтонов. Снова политика, не терпящая эмоций. Гамильтоны были самым могущественным кланом после Стюартов, не раз пытались отобрать у Стюартов корону – а всего несколько месяцев назад были среди тех, кто особенно яростно выступал за казнь Марии. Однако решили теперь зайти с другого конца – заполучить шотландский трон, вернув на него Марию и выдав замуж за одного из молодых Гамильтонов. В тайной переписке Мария на этот план согласилась – думается мне, она и за черта была бы согласна выйти замуж, если он помог бы ей оказаться на свободе. Ради исторической правды нужно признать, что Мария Стюарт была не романтической барышней из дамских бестселлеров последующего времени, а женщиной достаточно циничной и коварной… История ее второго, удачного, побега чересчур романтична. Якобы все проделал еще один Дуглас, даже не юноша, а подросток, служивший в замке пажом. Он утащил у коменданта связку ключей от всех дверей в замке. При странном равнодушии стражи вывел переодетую служанкой Марию из замка, запирая за собой все двери, чтобы затруднить погоню и усадил в лодку, к которой заранее привязал все остальные – чтобы погоня стала вовсе уж невозможной. И благополучно доставил на берег, где уже ждали взрослые сообщники с лошадьми, после скачки всю ночь напролет доставившие Марию в замок Гамильтонов. Сэр Вальтер Скотт, большой романтик, в эту историю верил и запечатлел на бумаге как святую правду. Но многие (то ли циники, то ли реалисты) этой красивой легенде не верят, в том числе и я. Очень уж она напоминает некоторые советские фильмы, где сметливый и ловкий пионер Вася разоблачает шайку матерых иностранных шпионов. Гораздо более реалистичной выглядит давненько уж выдвинутая версия, согласно которой удачный побег устроила опять-таки леди Маргарет, рассчитывая все же выдать Марию не за кого-то из Гамильтонов, а за своего Джеймса. Это как-то более жизненно, чем баллада о проворном юном паже, перехитрившем всю стражу, всех тюремщиков… Как бы там ни было, Мария оказалась на свободе, в окружении энергичных и сильных союзников. Одни ей помогали из чистого расчета, другие из запоздалой верности – например, друзья Босуэла Сетон и Хантлей. За короткое время на сторону Марии перешли восемь графов, девять католических епископов, восемнадцать влиятельных дворян без титулов и более сотни баронов – все, кому пришлось не по вкусу годичное правление регента при малолетнем короле лорда Меррея. Тут же, как чертик из коробочки, вынырнул французский посол, дабы засвидетельствовать свою лояльность. Следом приехал гонец Елизаветы с письмом, в котором английская королева выражала радость по поводу «счастливого избавления» Марии. Вполне возможно, искреннюю – из той самой «классовой солидарности». В короткий срок собралось войско в шесть тысяч человек пехоты и конницы, при пушках. Это было уже серьезно. С такой силой можно было и попытать счастья. Разослав грамоты, в которых объявлялось, что королева считает вырванное силой отречение недействительным, Мария во главе своего воинства двинулась на Глазго… 13 мая 1568 г. у городка Ленгсайд, неподалеку от Глазго, ее встретил отряд регента, лорда Меррея, того самого единокровного брата Марии, незаконного сына их общего отца. Людей у него было меньше, но они, как вскоре выяснилось, оказались более дисциплинированными и управляемыми, чем люди Марии. В отличие от Карберри-Хилла бой при Ленгсайде оказался ожесточенным и жарким – но продолжался всего три четверти часа. Сначала была вдребезги разбита конница Марии, а там и остальные ее войска. С несколькими приближенными Мария спаслась бегством и после двух дней бешеной скачки укрылась в захолустном аббатстве Дандреннанском, неподалеку от морского залива Солуэй, где оказалась в критическом положении. Вот-вот могла нагрянуть погоня. Чисто по-человечески ей можно посочувствовать: не достигшая и двадцати четырех лет красавица схоронила двух мужей, лишилась двух престолов, французского и шотландского, оказалась в положении загнанного зверя. В то время она еще не знала и не могла предвидеть будущих ударов судьбы: что она никогда больше не увидит Босуэла; что ее самым натуральным образом предаст родной сын; что остаток жизни она проведет даже не в изгнании – в заточении и в конце концов положит голову на плаху… (Босуэл кончил плохо. После тщетных попыток собрать хоть какую-нибудь военную силу он бежал в Данию, где некоторое время спокойно жил на свободе: на территории Дании он никаких преступлений не совершал, так что властям его преследовать было не за что. Однако вскоре он стал непроходящей головной болью датского короля, нежданно-негаданно для себя оказавшегося в вихре международных политических интриг. Его засыпали дипломатическими нотами три государства, выдвигая прямо противоположные требования. Шотландцы настаивали на выдаче им Босуэла как государственного преступника. Елизавета хотела, чтобы Босуэла выдали как раз ей (никаких юридических оснований у нее не было, на территории Англии Босуэл никаких преступлений не совершал, а его набеги на английские земли пришить было никак нельзя, поскольку не имелось жалоб от потерпевших – английские пограничные отморозки считали, что правильным пацанам бегать по судам западло, так что отвечали столь же грабительскими налетами). Однако Елизавете хотелось заполучить в руки Босуэла как свидетеля против Марии – из него можно было выбить нужные показания, позволившие бы Марию все же судить. Французский посол, наоборот, требовал, чтобы Босуэла оставили в покое и позволили ему и дальше жить в Дании – по некоторым данным, за этим стояли де Гизы, не желавшие, чтобы к Елизавете попал опасный для Марии свидетель. Ситуация неожиданно разрешилась сама собой: в суд заявилась некая девица и подала на Босуэла жалобу – он в свое время ее соблазнил, пообещав жениться, но слова не сдержал и уехал из Дании. «Нарушение обещания жениться» в то время считалось уголовным преступлением и в Дании, и в нескольких других европейских странах (в самой Великой Британии – еще в XIX в.). Наказывали за него не по-детски, но все же не пожизненным заключением, которое вопреки датским законам Босуэлу и влепили. Датчане просто-напросто нашли не лишенный, надо признать, изящества выход из щекотливой ситуации – теперь они на все ноты о выдаче, шотландские и английские, преспокойно отвечали: означенный Босуэл отбывает срок за уголовное преступление, а уголовных Дания не выдает – по крайней мере, пока они не отсидят за свое. Босуэл провел в тюрьме многие годы, в конце концов сошел с ума и умер.) Мария прекрасно понимала, что в руки шотландцев ей попадать никак нельзя – Джон Нокс играл примерно ту же роль, что позже в СССР секретари по идеологии ЦК КПСС (с той существенной разницей, что заклинания этих секретарей советский народ в подавляющем большинстве своем пропускал мимо ушей, а в Шотландии Нокс стал нешуточным властителем умов). Следовало всерьез опасаться плахи, а то и костра. Наилучшим выходом было бы бегство во Францию. Там, правда, жилось бы достаточно неуютно – учитывая лютую ненависть к Марии всемогущей Екатерины Медичи, вертевшей слабовольным сыном-королем, как куклой. В защиту Марии неизбежно бы выступили де Гизы – в первую очередь из чистого принципа, чтобы никто не подумал, будто может сожрать кого-то из Гизов или их ближайших родственников. Однако при этом для Марии сохранялась нешуточная опасность для жизни – Екатерина, как сущая итальянка, держала при себе земляков-отравителей, мастеров своего дела, загнавших в гроб многих неугодных Елизавете людей (в том числе королеву Жанну Наваррскую, которую убили то ли отравленными перчатками, то ли отравленными свечами). Одна беда: под рукой не было ни единого корабля, способного доплыть до Европы. Оставалось одно – Англия, благо ближайшая английская территория была совсем недалеко, на южном берегу Солуэйского залива. Смирив гордыню, Мария отправила Елизавете письмо, где выглядела просительницей: «…ныне я изгнана из моего королевства и обретаюсь в столь тяжких бедствиях, что, кроме Вседержителя, уповаю лишь на твое доброе сердце. А потому прошу тебя, милая сестрица, позволь мне предстать перед тобой, чтобы я могла рассказать тебе о моих злоключениях. Я также молю бога, да ниспошлет тебе благословение неба, а мне – кротость и утешение, которое я больше всего надеюсь и молю получить из твоих рук. Твоя любящая сестра Мария, королева». После чего, отыскав где-то рыбачью лодку, спутники Марии переправили ее на английский берег. Никаких кротости и утешения «любящая сестра от милой сестрицы» не дождалась. Елизавета оказалась в сложном положении. Выдать Марию на расправу шотландцам она не могла – из той самой королевской классовой солидарности. Судить было не за что – Мария не была подданной Елизаветы, и будь даже неопровержимо доказано ее соучастие в убийстве мужа, произошло это вне пределов английской юрисдикции. Но и на свободе оставлять было нельзя – Мария при ее бесспорных правах на английский трон стала бы живым знаменем заговорщиков и мятежников. Елизавета нашла некое оправданием своим действиям. Устроила парламентские слушания, деликатно именовавшиеся не «судом», а «конференцией». На них фигурировали «письма из ларца», по мнению парламентариев, бесспорное доказательство того, что Мария при живом еще муже совершала прелюбодеяние. Ее официально объявили «безнравственной» и под этим предлогом на девятнадцать лет упрятали под замок. Держали, конечно, не в темнице сырой и даже не в Тауэре – последовательно в нескольких довольно комфортабельных по тем временам замках, причем сохраняя добрых полсотни слуг и свитских. Зная крутой нрав Елизаветы и ее готовность шагать по трупам, если того требовали государственные интересы, не вполне понятно, почему Мария оставалась в живых целых девятнадцать лет. В конце концов могли использовать богатый итальянский опыт и отравить – тогдашний глава английской секретной службы, сэр Френсис Уолсингем, своему ремеслу обучался как раз в Италии и просто не мог не знать об искусных тамошних отравителях. Но по каким-то своим причинам Елизавета девятнадцать лет не решалась ни на потаенное убийство, ни на суд. Так что Мария была лишена одного – свободы. А в остальном жилось ей вполне комфортно – она получала еще, как вдовствующая французская королева, ежегодный «пенсион» от Парижа – тысячку двести фунтов стерлингов ежегодно, по тем временам деньги очень приличные. Помянутые заговоры и мятежи в пользу Марии, организованные католиками, не заставили себя ждать. Очень быстро, уже в 1569 г., мятеж подняли буйные лорды Пограничья, во главе которых стояли графы Нортумберленд и Уэстморленд. План был прост: свергнуть Елизавету (с которой наверняка бы приключился хорошо организованный «несчастный случай»), возвести на английский трон Марию Стюарт и выдать ее замуж за графа Норфолка (граф был в курсе, но ничего не имел против, наоборот). Мятеж подавили с большим трудом, Нортумберленд и Уэстморленд бежали за границу, потом имели неосторожность вернуться, и им отрубили головы, а вот графа Норфолка Елизавета тронуть не решилась: он был самым богатым человеком в Англии, его род мало чем уступал в знатности Тюдорам, слишком много у него было родственников и друзей среди высшей знати королевства. Знала ли о мятеже заранее Мария, неизвестно. Вполне возможно, что и знала. Старательно притворяясь в заключении кроткой голубицей, она через слуг, имевших право посещать ближайшие деревни, и подкупленных жителей этих деревень наладила регулярную и обширную переписку с Парижем, Мадридом и Римом, а также своими сторонниками в Шотландии и Голландии. Снова сущий приключенческий роман: письма доставляли в белье, в книгах, выдолбленных тростях, в подошвах и париках. Увлекавшаяся в юности еще и тайнописью, Мария сама их шифровала, меняя шифр каждый месяц. Ответы из-за границы приходили под крышками футляров с драгоценностями, в ручных зеркальцах, зашитыми в сутане духовника Марии. Иногда в заказанных ею книгах подчеркивали буквы по особой системе. Английская контрразведка сумела перехватить лишь ничтожную часть этой переписки. Так что сноситься с английскими заговорщиками Марии было и того проще… В 1570 г. Папа Римский особым указом отлучил Елизавету от церкви. На первый взгляд, поступок нелепый: как можно отлучить от католической церкви человека, никогда к ней и не принадлежавшего? Однако римский понтифик знал, что делал: тем же указом он освободил всех англичан от присяги «еретичке». Так что теперь любой католик, участвующий в заговоре с целью свержения или даже убийства «еретички», совершал как бы и богоугодное дело… В следующем году возник так называемый «заговор Ридольфи». Ридольфи, папский агент, работавший в Англии под «крышей» итальянского банка, планировал убить Елизавету, после чего с помощью испанских войск (на высадку которых испанский король соглашался лишь в случае смерти Елизаветы) возвести на престол, понятное дело, Марию. На сей раз ее опять намеревались поженить с Норфолком, ввязавшимся и в этот заговор (о котором кое-что прослышали фавориты Елизаветы Хэттон и Лестер и на всякий случай тайно послали Марии письма типа «пребывая в неизменном к вам почтении» – благородные лорды хотели подстраховаться…). Люди были серьезные и планы строили серьезные. Заговор провалился, в общем, по случайности: «подсадных уток» контрразведки среди заговорщиков не имелось, англичане перехватили одного из гонцов Ридольфи и расшифровали найденное при нем письмо. А могли бы и не перехватить… Главарям заговорщиков отрубили головы. На сей раз попал под раздачу и герцог Норфолк, точно так же казненный. Французский король Карл Девятый, узнав о заговоре и его провале, высказался в адрес Марии прямо-таки пророчески: «Эта дура несчастная до тех пор не успокоится, пока не свернет себе шею. Она дождется, что ее казнят. А все по собственной глупости, я просто не вижу, чем тут помочь». Для Марии все обошлось и на сей раз – никаких доказательств ее связей с заговорщиками, даже если таковые и имели место, найти не удалось… (Самое интересное в этой истории то, что «мотор» заговора, Ридольфи, отделался легким испугом. Голову отрубили даже Норфолку, единственному в то время обладателю герцогского титула, человеку, в жилах которого текла толика крови Плантагенетов, дальнему родственнику Елизаветы. Зато Ридольфи освободили из тюрьмы – сначала объявив, что требуют залог в тысячу фунтов стерлингов, а потом выпустили без всякого залога. Некоторое время он занимался чисто банкирскими делами, а потом ему без всяких помех со стороны властей позволили уехать из Англии. Так что Ридольфи прожил в Италии еще сорок лет и умер в своей постели. Объяснение столь неслыханному милосердию в столь жестокий век может быть только одно: человечка вульгарно перевербовали, и он выложил немало ценной информации – а потом, возможно, работал в Италии на англичан.) В 1583 г., опять-таки во многом благодаря случайности, открыли схожий заговор сэра Френсиса Трокмортона. Снова планировалось убийство Елизаветы и возведение на престол Марии при поддержке иностранных войск – разве что на сей раз Трокмортон ориентировался не только на Мадрид и Рим, но и на Париж: вместе с испанцами должны были высадиться и войска французской Католической лиги, где верховодили Гизы. Снова шансы на успех были нешуточными: регулярных войск у Елизаветы было мало, всего-то двести солдат и тысяча аркебузиров. Даже останься она в живых, ей пришлось бы плохо: знать, как показывает пример Хэттона и Лестера, могла и перекинуться на сторону Марии, а испанцы были вояками опытными, набившими руку в Нидерландах, в войнах с тамошними повстанцами. Лигисты, имевшие за плечами десятилетний опыт гражданских войн во Франции, им мало уступали… Герцог Норфолк уже на эшафоте высказался о Марии Стюарт очень метко: «Что бы она ни затевала и что бы для нее ни затевали другие, заранее обретено на неудачу». Действительно, Елизавету всю жизнь сопровождало постоянное везенье, а Марию Стюарт со времени связи с Босуэлом – одни неудачи… Став совершеннолетним, ее сын Иаков Шестой, король шотландский, как уже говорилось, мать натуральным образом предал. Воспитанный в протестантской вере, матери он, собственно, и не помнил, она для него была совершенно чужой. К тому же Елизавета мастерски прибрала юношу к рукам: зная, что он обожает охоту, посылала ему в подарок кровных скакунов и своры собак, потом стала платить ежегодный пенсион в пять тысяч фунтов стерлингов и, наконец, открытым текстом написала, что сделает его своим престолонаследником. В который раз прозвучало: «Париж стоит мессы». Иаков подписал с Елизаветой секретный договор о «дружбе и сотрудничестве», где в обмен на четко оговоренные суммы и назначение его наследником английского престола обязывался поддерживать с Англией самые добрые отношения. А потом издал для всеобщего сведения указ, которым навсегда лишал мать титула и всех прав королевы Шотландской. Узнав об этом, разъяренная Мария прилюдно прокляла сына, назвав «выродком, ослушником, испорченным мальчишкой» и заявила, что король-протестант не может распоряжаться династическими правами королевы-католички. И отомстила единственным доступным ей способом: тайным письмом завещала свои права на английскую и шотландскую короны испанскому королю Филиппу Второму. В глазах католического мира это было вполне легитимно: Филипп, бывший супруг Марии Тюдор, около пяти лет носивший титул английского короля, в его глазах был более законным претендентом, нежели «еретичка» Елизавета. С этим письмом она отправила и второе, где предупреждала Филиппа: завещание будет иметь силу только в том случае, если он поспособствует ее освобождению и крушению Елизаветы. В 1586 г. Мария, выражаясь чуточку вульгарно, влипла окончательно. Появился новый заговор, названный впоследствии «заговором Бабингтона», по имени его главаря. Предприятие, с самого начала обреченное на неудачу. В отличие от битых волков Ридольфи и Трокмортона Энтони Бабингтон был совсем молодым, не искушенным в интригах, как и шестеро его ближайших сподвижников – такие же, как и их предводитель, родовитые, но малоземельные дворяне. Весь опыт сэра Энтони в тайных операциях заключался в том, что он принимал некоторое участие в тайной переписке Марии с внешним миром. Он был настолько неосторожен, что заказал групповой портрет – он сам и шестеро сподвижников, – под которым написал по-латыни: «Эти мужи – мои товарищи, которых сама Опасность избрала». Детский сад, право слово… А самое главное – в ближайшем окружении Бабингтона с самого начала оказался агент секретной службы Гилберт Джиффорд. Подозрений он не вызывал – происходил из старой католической семьи, его отец за веру сидел в тюрьме, а сам Гилберт учился в католических семинариях в Риме и Реймсе, готовивших священников для Англии, – правда, ни той ни другой не окончил. Зато вернулся в Англию с рекомендательными письмами от главы парижских католиков – эмигрантов Моргана, где говорилось, что Джиффорд – «достойнейший человек, заслуживающий всяческого доверия». Одно из таких писем было адресовано Марии Стюарт – и до нее дошло. Джиффорд кое о чем умолчал – и о том, что из семинарий его выгоняли за несносное поведение, неподобающее будущему слуге Божьему, и, разумеется, о том, что работает на секретную службу. В точности неизвестно, где его на извилистом жизненном пути подхватила и завербовала английская разведка – но известно точно, что он был не просто стукачом, а играл роль классического агента-провокатора: ораторствовал громче всех, выступая за активные действия, кричал, что «еретичку» следует убить как можно быстрее. Бабингтон и его друзья были, в общем, не более чем пылкими юнцами, но к их заговору подключились и люди гораздо более серьезные – и парижская католическая эмиграция, и иезуиты. О заговоре знали и Папа Римский, и король Филипп Второй, как человек деловой, рекомендовавший Бабингтону полумерами не ограничиваться, а убить вместе с Елизаветой ее ближайших сподвижников, в первую очередь лорда-канцлера, то есть премьер-министра Роберта Сесила, лорда Берли, и главу секретной службы сэра Френсиса Уолсингема – как наиболее опасных (а список, в общем, был длинный). Никто не догадывался, что заговор с самого начала был под бдительным присмотром английской спецслужбы. Бабингтон организовал тайную переписку с Марией – письма ей посылали и ответы получали, пряча их в двойном дне пивных бочонков, поставлявшихся в замок пивоваром из ближайшей деревушки. Вот только заведовали этой перепиской исключительно агенты Уолсингема – так что все письма дешифровались и копировались. Правда, участвовавший в заговоре и сам поддерживавший тайную переписку с Марией французский посол барон де Шатонеф (без сомнения, опытный разведчик, как водилось за послами в те времена) какое-то время подозревал Джиффорда в двойной игре, но для агента как-то обошлось. Затеянная секретной службой игра достигла кульминации. Бабингтон отправил Марии письмо (естественно, перехваченное, расшифрованное и скопированное «кровавой гэбней»), в котором подробно излагал свой план: он и его друзья убьют Елизавету, сотня других участников заговора пройдется по «списку Филиппа» и освободит Марию, там вспыхнет мятеж, который поддержат высадившиеся в Англии испанские войска. Интересно, что еще до этого письма Елизавета хотела, если можно так выразиться, покончить дело миром. Одной черной краской рисовать ее не стоит – ей порой были свойственны и некоторое благородство, и милосердие, великодушие, и угрызения совести она, полное впечатление, порой испытывала. Вызвав барона Шатонефа, она заявила без всякой дипломатии: «Господин посланник, вы очень часто сноситесь с королевой Шотландии. Но, поверьте, я знаю все, что происходит в моем государстве. Я сама была узницей в то время, когда моя сестра уже сидела на троне, и мне хорошо известно, на какие хитрости пускаются узники, чтобы подкупать слуг и входить в тайные сношения с внешним миром». О том, что вся почта Марии контролируется секретной службой, она, естественно, не упомянула ни словечком, но, выражаясь современным языком, послала барону недвусмысленный месседж: о переписке Марии с внешним миром всё известно. Барон, при всем его уме и хитрости, этот месседж проигнорировал – возможно, оттого, что, как многие в подобной ситуации, был убежден, что дело выиграно, запущенный механизм уже не остановить и за его сообщниками – победа. Точно так же у Марии Стюарт, очень похоже, наступило, как по другому поводу выразился Сталин, головокружение от успехов. На послание Бабингтона она сначала ответила коротеньким письмом, составленным в крайне уклончивых выражениях и не содержавшим ничего, что можно было поставить ей в вину при самом пристрастном следствии. Однако потом написала второе, более пространное, где уже высказалась крайне неосмотрительно: «Пусть тех шестерых дворян пошлют на это дело и позаботятся, чтобы, как только оно будет сделано, меня отсюда вызволили еще до того, как весть о случившемся дойдет до моего стража».