— Нет уж. Благодарю. — Не благодарите. Вы же ничего не взяли. — Я благодарю за прошлый раз. До сих пор ломаю голову, где же я перешёл вам дорогу? Я про добавочные компоненты в вашем «Реадапте». — Не сердитесь. — Она нахмурилась, огорчилась, улыбнулась, блеснула зубками. — Я же пошутила. И там не было добавок. Всего лишь превышенная дозировка некоторых составляющих. — Шутить здесь тоже любят. Я заметил. — Зато, как вижу, вы научились не брать пищу из рук незнакомцев. Что скажете, если предложу вам конфетку? — Я не возьму, — сказал Хаген. Его лихорадило. — Не возьмёте, но поблагодарите? В ожидании будущих встреч, потому что я могу предложить что-нибудь другое. Тоже откажетесь? Или сначала развернёте обёртку? Этого требует элементарная вежливость. — От меня все чего-то требуют. Вежливости придётся встать в очередь. — У, как вы рассердились! Тронь вас пальцем — взорвётесь. А ведь шеф может сказать вам что-нибудь неприятное, и что тогда случится? — Ровным счётом ничего, — сказал Хаген. — Я не обидчив. Буду перемножать числа. Займусь высшей математикой. Мне недавно подсказали такой способ. Тоте рассмеялась. — Вы уже стали его солдатиком? — Нет. — А станете? — Вряд ли. — А солдатиком Франца? — Ни в коем случае! — А моим? Он промолчал. Подснежники и крокусы. До чего же холодная весна — так и пробирает до костей. Попрошу у Кальта каменное сердце, — подумал он. — Обещал, ведь никто не тянул за язык. У него есть — много». — Вот и ваш доктор, — сказала Тоте. — Идите к нему. Он не любит ждать. В комическом испуге она спряталась за спину Хагена. Кальт поманил его, позвал: — Йорген! Сюда. В машину. Мы едем в Траум. — К ноге, — пробормотал Хаген. — Сидеть. Стоять. Мочиться по свистку. — Убивать, — подсказала Тоте. — Пиф-паф. Трум-пум-пум. Идите к своему доктору, Хаген. — Не хочу, — сказал он. И всё-таки пошёл. Глава 12. Райх: вид сверху Над Траумом сгустились тучи. Ветер обрывал клейкие заплатки со столбов, хлопал парусиновыми тентами, гремел жестяными подоконниками, подгонял прохожих, вспучивая пузырём прозрачные дождевики. А вот и зонтики — жёлтые, лиловые, красные опасные треугольники. Хаген покосился на них с недоверием. Ему было тепло и удобно, он был пойман, связан, заперт и обездвижен, без наручников, без какой бы то ни было химии — простым отсутствием надежды. Слегка давало о себе знать чувство голода — посасывало под ложечкой, но есть было нечего. Кальт исчез в белом здании «Кроненверк» полчаса назад и навсегда. Окна Отдела выходили на другую сторону, Хаген не мог никому помахать и никто не посылал ему воздушный поцелуй украдкой, спрятавшись в гармошку пыльных штор. «Рокировка, — сказал Кальт, обнаружив водительское кресло занятым. — Ты уверен?» Франц кивнул — абсолютно. Они произвели рокировку, и Хаген оказался сзади, среди кожаных подушек. Вуф-вуф! Не хватало только ошейника. От нечего делать приходилось разглядывать улицу, всю в слепых пятнах и водных потёках — смазанную акварель, да сверлить глазами белокурый затылок Франца. Через пять минут сверления Франц вытащил из бардачка, аккуратно встряхнул и надел вязаную лыжную шапочку, а ещё через пять — надвинул её плотнее и выразительно посмотрел назад. Он собирался сказать что-то едкое, но вдруг передумал, смирился и застыл в оцепенении, позволяя себя изучить. Электронные часы на ратуше были в сговоре с Кальтом: прикрылись завесой дождя и лишь подмигивали украдкой. Но и без того было ясно, что ветер и вечер как-то связаны, и в окнах стали зажигаться маяки, тут же отсекаемые расшитыми крест-накрест полотнами. Знаки. Они проявятся в полночь, как надпись на стене — рунной вязью: эта, тета, треугольник, зигзаг, что-то с множеством палочек, щетинистое как сороконожка, загогулина Р, антенны и маленькая смертельная луна. В конце всегда бывает маленькая луна. Точка. Конец сообщения. Солдатская колыбельная. Скажите спасибо человечку. Скажите прощай. До свидания. До сви… Он всхлипнул, подавился слюной и проснулся. Ничего не поменялось. По-прежнему дождь простукивал дырявые крыши и зонтики, по-прежнему в водосточных трубах журчала буроватая жижа, порциями выплёскиваясь на мостовую. Гипсовый охотник сидел смирно, боком и в профиль, напоминая красивую, потерянную и уже забытую вещь. — Что он с вами сделал? — произнёс Хаген вполголоса. Франц промолчал, но двинул уголком рта, очень узнаваемо. Побарабанил по рулю и ответил, как показалось Хагену, невпопад: — Жизнь — мозаика. То так, то эдак. Ничего. Я же выжил. — Было больно? Хаген сам не знал, зачем это спросил. Уж точно не для того, чтобы позлорадствовать. Ресницы Франца затрепетали, приглушая яркие огоньки. На лице мелькнула тень стыда и ярости, слишком слабая и затухшая самопроизвольно. — Нет. Не больно. — Врёте, — возразил Хаген. Франц усмехнулся: — Как и вы. Какое-то время они сидели, прислушиваясь к щелчкам радиатора. На бледных щеках Франца распускались розы. — Было больно, — произнёс он наконец, смотря куда-то вдаль. — Запредельно. Нестерпимо. Но я знаю, с кем танцую. А вы — не знаете. — Вы меня ненавидите, — сказал Хаген. Франц подумал, качнул головой. — Нет. Но я вас уничтожу. — Это будет сложно. Кальт решил, что вы должны меня защищать. — Я буду. Но иногда одно другому не мешает. Я подожду и постараюсь поймать момент. — Я мог бы уничтожить вас раньше, — сказал Хаген. — Кажется, сейчас у меня появилась такая возможность. Франц обдумал и это, сосредоточенно и тщательно как всегда. — Скорее всего, вы правы. Но вы не воспользуетесь этой возможностью. Так что шансов у меня — объективно больше… Он опять замолчал. Потом спросил: — Хотите леденец? — Отравленный? — Нет. Мятный. Почти натуральный. Так сейчас говорят — «почти натуральный». Вкусный. — Давайте. Леденцы и впрямь оказались вкусными. К моменту возвращения Кальта они успели съесть по три и по очереди запить водой из пластиковой бутылки. *** Кальт принёс на себе полтора литра дождя, запах сигарет, тлеющих проводов и озона. Всё чужое, ничего своего. Привыкший воспринимать людей носом Хаген призадумался бы, но терапист сбил его с толку, бесцеремонно оттеснив хрустящим боком и воздвигнувшись рядом. Его прорезиненный плащ был усеян крупными каплями, в каждой из которых отражался кусочек мира. — Забудьте про «Кроненверк». Я отобрал вас у Виллема, упрямая вы голова. Был готов купить, но удалось решить вопрос иначе. Возвращать вас в отдел — всё равно, что позволять забивать гвозди микроскопом. Глупо и нерентабельно. — Он… согласился меня отпустить? — Ну нет, он протестовал. Кажется, у него были виды на вас. Но я привёл свои доводы, более весомые, и ему пришлось признать мою правоту. «Доводы, — подумал Хаген. — Где-то я такое уже слышал. Ах, да, у Морица. Мы все поём одни и те же песни и танцуем как заведённые. А вот и хореограф, режиссёр-постановщик. Байдену с ним не тягаться. Для таких танцев он не слишком подвижен».