– Стало быть, дети Гамельна одновременно заболели этой пляской святого Витта, а флейтист увел их неизвестно куда, пытаясь успокоить… Директор пожал плечами. – Вы мне возразите, что сто тридцать ребятишек, одновременно заболевших одной и той же болезнью в одном и том же городке, это немного слишком. – Я не специалист в данном вопросе; возможно, в те времена эта болезнь была очень распространена, не знаю. Зато ни в одном из исторических текстов, рассказывающих об этом случае, я нигде не видела упоминаний о болезни или о лечебной роли флейтиста. Напротив, тексты, скорее, задают загадку: дети ушли, но никто не знает, куда и почему. Тон лаконичный, фатальный, никаких объяснений, только вопросы о непостижимом. – Действительно. Остается гипотеза об эпидемии чумы, которая, будто бы, выкосила самых молодых, а музыкант в этом случае символизирует смерть, забирающую души малышей. Грейс продолжала сомневаться: – Если бы в Гамельн пришла чума, она бы затронула не одних детей. Речь шла бы о массовых смертях во всем городе, как мне кажется. – Да… – Мысль, к которой возвращаются все исторические тексты и легенда, – это уход детей. Если я правильно помню, Люнебургский манускрипт наиболее точен, – сказала Грейс, возвращаясь назад. – Мне кажется, я видела свидетельство монаха на одной из ваших табличек с объяснениями. Грейс довольно быстро нашла то, что искала. – А, вот, это здесь: «Сто тридцать детей, рожденных в Гамельне, были уведены. И потерялись в месте Кальвария близ Коппена». Где это – Коппен? – Полагают, что речь идет о холме близ Коппенбрюгге, в нескольких километрах отсюда. Там скалистые склоны, поросшие лесом, а в конце тропы, карабкающейся на вершину, имеется впадина в форме черепа, с древних времен называемая locum calvaria. Это латинское выражение означает «место черепа». – Значит, дети могли быть уведены в это место и там потеряться? Размышляя об этом, Грейс вдруг осознала, что один элемент истории не давал ей покоя с самого начала. – Мистер Бравекод, во всем этом мне кое-что непонятно. Как стало известно, куда они ушли, если их никто не видел и никто оттуда не вернулся? – Объяснение очень простое. Возможно, вам не рассказали легенду во всех подробностях, но в большинстве ее версий двое детей, будто бы, не дошли до конца дороги и вернулись к своим родителям. И на то была веская причина: один был глухой, он следовал за остальными по тропинке, все-таки не поддавшись околдовывающей мелодии флейты, и не вошел в пещеру. А другой был хромым и не сумел вскарабкаться на вершину холма. Увечья спасли их и сделали свидетелями трагедии. Грейс бросила взгляд на акварель Августина фон Мёрсберга, висящую в некотором отдалении, и поняла, что художник хотел показать, рисуя позади группы ребенка, упавшего на спину и протянувшего руку к тем, кто продолжают свое неотвратимое восхождение на холм. Но теперь, когда она решила этот вопрос, ее заинтриговала другая деталь истории. – Наверное, я покажусь вам занудой, но почему сто тридцать маленьких жителей города так доверчиво пошли за человеком, которого видели впервые в жизни? Тем более так далеко от дома? В околдовывающую музыку я не верю. Грейс перехватила тревожный огонек, сверкнувший в глазах директора, впрочем, тут же вновь принявшего немного устало-разочарованный вид. – Знаете, в ту эпоху дети были намного более независимыми. А развлечения были редкими. Какой-нибудь шарлатан, обещавший вам веселые танцы, был счастливой находкой, позволяющей на время забыть о тяготах существования. Это объяснение не совсем удовлетворило молодую женщину, но она не нашла доводов, чтобы возразить. Она отложила эту деталь в сторону, и тогда остальной рассказ показался ей вполне связным. Но она пришла сюда не для того, чтобы собрать материал о Крысолове для диссертации. Ей не хватало главного: найти конкретный элемент, позволяющий связать легенду с ее личной историей. На этой хрупкой базе основывалась ее последняя надежда добраться до ее мучителя. – Что находится на этом «месте Кальвария»? Бравекод саркастически усмехнулся: – Тёйфелькюхе, кухня дьявола. Провал в земле, куда ссыпаются отвалившиеся куски скал. Рассказывают, будто дьявол поджаривал своих жертв на этой огромной каменной сковородке. Грейс инстинктивно бросила взгляд на третью витрину, в которой лежала куча гравия. – Это одна из последних и наиболее вероятная гипотеза, – объяснил директор. – Флейтист заманил детей на вершину, чтобы напугать их родителей, но он наверняка намеревался вернуть им их потомство после того, как преподаст хороший урок. К сожалению, шутка плохо закончилась, когда землетрясение вызвало внезапный оползень. Это предположение тем более правдоподобно, что в данной части холма Коппенбрюгге проходит разлом земной коры. Тут Грейс заметила игрушечные руки и ноги, торчащие из миниатюрной горы. – У меня всегда были сомнения по поводу этой мизансцены, – заявил Бравекод задумчиво. – Я спрашиваю себя, не станет ли присутствие деталей, изображающих погибших маленьких жертв, более сильной психологической травмой для ребенка, чем полагают… Грейс молчаливым кивком согласилась с ним, одновременно подводя невеселый итог беседы. Ничего из того, что она узнала, не позволяло увязать рассказ о флейтисте с ее собственным расследованием. Прежде чем окончательно похоронить свои надежды, ей оставалось задать один вопрос фундаментальной важности: – А на этом «месте Кальвария» проводились раскопки, чтобы обнаружить скелеты, например? – Да, конечно, в 2016 году. Грейс не ожидала такого ответа. В экспозиции не было даже намека на раскопки. – И что же нашли археологи? – возбужденно спросила она. – Доказательства оползня и кости… козьи. Там и сейчас встречаются козы: прыгают со скалы на скалу. А кроме этого ничего. Иначе, поверьте, об этом поспешили бы возвестить всему миру. Представляете, какая была бы выгода музею от наплыва туристов? Грейс глубоко вздохнула, но не потеряла своего профессионализма. – У вас есть отчет о раскопках, чтобы я могла на него взглянуть? – У меня должен быть краткий отчет о результатах. Где-то в кабинете. Подождите, я сейчас вернусь. Через пять минут директор протянул Грейс папку, в которой лежало всего четыре листа. На нескольких фотографиях были изображены места раскопок и, в частности, знаменитая «кухня дьявола». Текст наставительно сообщал, что нагроможденные каменные блоки имеют минеральный состав, аналогичный скале, а отломы на них типичны для появляющихся при обрушении, вызванном последствиями сейсмической активности. Отчет констатировал отсутствие человеческих останков и не привносил никакой информации, которая могла бы помочь Грейс покончить с кошмаром ее прошлого. Потеряв веру от разочарования, она закрыла папку и протянула ее Бравекоду. – Спасибо, что уделили мне время. – Вам это помогло? – Я теперь знаю, что пошла по ложному пути. – Мне очень жаль. Но эта история такая… туманная. Удачи. Расстроенная, Грейс попрощалась с директором и направилась к выходу. Она исчерпала свои идеи. Ее расследование зашло в тупик. Глава 22 Грейс увидела, что дверь музея закрылась за молодой женщиной, работавшей дежурным администратором. Она прибавила шагу, чтобы тоже выйти, но тут услышала за спиной голос Ната Бравекода: – Инспектор, подождите. Удивленная, она обернулась. Казалось, директор ждет, чтобы удостовериться, что дежурная не вернется, и, только убедившись в этом, заговорил вновь: – Послушайте, я хочу сделать вам одно признание. – Я здесь затем, чтобы выслушать вас, – ответила Грейс, более внимательная, чем когда-либо. – Насколько возможно, это должно остаться между нами, договорились? – Насколько возможно, обещаю. Нат Бравекод расстегнул воротник рубашки, словно беря паузу, чтобы сформулировать свою мысль: – Лично я убежден, что эта история с исчезновением детей имеет в своей основе совершенно реальную катастрофу. Иначе рассказ о ней не запечатлелся бы в коллективной памяти. Произошло нечто ужасное и из ряда вон выходящее, это бесспорно. Но, в отличие от всего, о чем рассказывают здесь, в музее, я думаю, современники прекрасно знали, что произошло с их детьми… Грейс смутило это сделанное в последнюю минуту признание директора, который неожиданно сменил свой несколько менторский тон, говорил взволнованно, почти строго. – Если они знали правду, то почему не открыли ее? – Потому что не могли сказать это вслух. Голос Ната Бравекода потерялся в тишине музея. Грейс не подгоняла его. Ей казалось, что ему нужно оценить то, что он собирается сказать. – Сто тридцать детей не просто исчезли, они были убиты. А тот, кто совершил это массовое убийство, не был чужим для жителей Гамельна. По этой причине маленькие жертвы не насторожились и последовали за своим палачом. Вы были правы, когда только что подвергли эту часть рассказа сомнению. – Он помолчал и сделал глубокий вдох. – Знаменитый флейтист в действительности был не кем иным, как извращенным убийцей и, возможно, педофилом-насильником. Для Грейс это утверждение было как удар кулаком в живот. – Кто он был? – спросила она, все еще не отойдя от шока. – Персоной, облеченной властью, разумеется. А личность его четко открывается на изображении, которое у нас перед глазами, – сказал он, указывая на копию акварели Августина фон Мёрсберга. – Достаточно уметь расшифровывать символы. Подойдите ближе. Грейс встала рядом с директором. – Вот, в центре композиции, находятся три оленя, один из которых совсем молодой, без рогов, и потому его можно принять за олениху. Обычно на них не обращают внимания, поскольку эти три животных не упоминаются в рассказе о Крысолове. И тем не менее вся эта картинка построена вокруг них! Потому что в эпоху Средневековья, которой вдохновлялся художник, главная идея картины, та, которую следовало во что бы то ни стало донести до зрителей, ставилась в центр.