Путь к Космодрому забрал около часа. Ночная хмарь почти разошлась. По небу теперь плыли белоснежные, чуть размазанные ветрами, бушевавшими на высоте, кучевые облака. И солнце жарило беспощадно, словно в последний день. Оно то пряталось за облаками, то сияло в прорехах, заливая город расплавленной медью. Вот и пришли… Забор давно разрушен. Секции стоят через одну, а рядом – стена бурьяна почти такой же высоты. Конструкции ближайшего стартового стола едва угадываются вдали. Полусферы антенн дальней связи смотрят в небо, в их оплетенных плющом чашах давно гнездятся птицы. Громада монтажно-испытательного комплекса окружена десятком строений поменьше. Там им делать нечего, им нужно к «поганке» Диспетчерской башни. Они пробились сквозь заросли сорняка. Тарбак обзавелся уймой ссадин. Его белая, словно присыпанная пудрой голова покрылась розовыми, похожими на экзему пятнами. – Вот теперь ты очень похож на человека, – высказался Лещинский, снова свинчивая с фляги крышку. Тарбак ничего не ответил, только сверкнул глазами. Затем протянул Лещинскому руку, требуя, чтобы гвардеец оставил пару глотков и ему. Массивная плита, блокировавшая вход в Диспетчерскую, была покрыта потеками и похожими на прорвавшиеся прыщи кавернами. Почуяв присутствие живых существ, сейчас же из воздуха соткалось «привидение». Тарбак прошел сквозь него и положил ладонь на плиту. – Пробовали вскрыть лазером? – Палец без ногтя скользнул вдоль глубокого шрама на металлической поверхности. – Не самое умное решение. Лещинский пожал плечами. Поглаживая небритый подбородок, он рассматривал башню. Высокая, метров двадцать высотой. Венчавший ее купол был сделан из затемненного плексигласа. Снизу купол подпирали фермы, на которых располагались прожектора и антенны. Когда гвардейцы не смогли прожечь вход в башню, последовало предложение высадиться на купол из флаера и вскрыть плексиглас. Но Корсиканец был в тот день не в духе, поэтому он лишь махнул на затею рукой. «Над нами столько всякой хрени крутится, – сказал он. – Лучше не лезть своими грязными лапами в чужой космос». Тарбак повернулся к «привидению», и оно замерцало, отреагировав на взгляд аборигена. Наверху, среди ферм, загудели электромоторы. Показалась решетчатая платформа подъемника, она опускалась на тросах, чуть покачиваясь. – Значит, ты работал наблюдателем в каком-то другом месте, когда наши пытались прожечь вход в башню, – проговорил Лещинский. – Где же, любопытно? – В другом месте. Ты правильно сказал, – ответил Тарбак, забираясь на платформу, что зависла в метре над землей. – Идем, нужно торопиться. У Лещинского закружилась голова, когда платформа, покачиваясь, рванула вверх. К счастью, подъем занял всего минуту. Зашелестели створки технического люка. Промелькнули фермы и волноводы, затем платформа оказалась в освещенном холодным светом зале. Неоновые трубки мерцали, некоторые гасли и через миг зажигались снова. Натужно гудела вентиляция. Стоял тяжелый запах горячего пластика. Тарбак уверенно направился к дверям. Лещинский, озираясь, последовал за аборигеном. Сначала – коридор, затем – лестница с хромированными, звонко отзывающимися на шаги ступенями. Несмотря на любовь аборигенов к кривизне и неправильным пропорциям, верхний зал был идеально круглым. Мигали огнями ждущего режима подковообразные пульты. Висело под куполом огромное «привидение», возле него, словно луны, кружили «привидения» поменьше. Из окон открывался вид на Космодром и на окраину города. – Сколько тебе понадобится времени? – Лещинский устало опустился на кресло перед одним из пультов. Тарбак неуверенно похлопал лицевыми жабрами. «Привидения» тем временем ожили, внутри их заметались объемные узоры. «Операционная система загружается», – усмехнулся про себя Лещинский. Мелкие «луны» окружили Тарбака. Внутри их возникали причудливые образования. Появлялись и трансформировались в другие, более сложные. Абориген взопрел, ссадины и пятна на его лице стали еще ярче, на черепе заблестели капли пота. Вышли из ждущего режима пульты. На каждом засветились экраны. – Если мы надолго, то надо найти воду и еду, – расслабленно бросил Лещинский. В зале на несколько секунд потемнело: это пронеслась мимо купола стая птиц. Лещинский подобрался: он увидел, как разворачиваются антенны дальней связи и как беснуются в воздухе потревоженные обитатели их чаш. – Тарбак, блин! А аккуратнее это было сделать нельзя? Теперь ждем гостей! Абориген не отвечал. Он камлал, впав в транс. В «привидениях» сменялись узоры, словно в калейдоскопе. На экранах ползли вереницы иероглифов, похожие на морозный иней. Лещинский встревожился. Он выбрался из кресла, прошелся по залу, похрустывая костяшками пальцев и прислушиваясь к гулу оборудования. Потом остановился перед окном, обращенным к городу. Может, все к лучшему. Гвардейцы, само собой, не разобравшись, палить не станут. Помогут добраться до Колонии. Флаер запасной вызовут, чтобы не тащиться с Тарбаком через буферную зону. Корсиканец, конечно, устроит выволочку, что не привел аборигена сразу же, но победителей не судят. Побухтит и перестанет. Оксанка уже заждалась. Вот только не вызывала азарт мысль заводить с ней детей. Какие дети? Зачем плодить поколение, обреченное на нищету и вечное кровопролитие? Неужели никто этого не понимает? …А затем на пультах стали вспыхивать синие «тревожные» огни. По одному или целыми россыпями. Мерцая или светясь постоянно. Холодные отсветы легли на свод купола и на пол. – Тарбак! – Лещинский повернулся к аборигену и не удержался от гримасы: множество воспалившихся ссадин и синий свет, бьющий в лицо, сделали Тарбака похожим на лежалого мертвеца. – Что-то не так, браза? Тарбак не отреагировал. Лещинский почувствовал раздражение. Подойти бы к аборигену и хорошенько встряхнуть за шкирку, чтобы не борзел… Гвардеец, скрипя зубами, отвернулся. Опустил взгляд на экран ближайшего пульта. И с изумлением увидел на нем центр Колонии: словно на спутниковой карте Google. Узнать завод, площадь и ближайшие кварталы было проще простого. И уж тем более не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять смысл синей рамки и перекрестия, что сходились на «колбасном цехе». Лещинский почувствовал дурноту. Руки и ноги сковало оцепенение, словно в кошмарном сне. Сердце замерло, оборвав тревожный ритм. Взгляд остановился на окне, обращенном к городу. Рядом с Чертовым Коромыслом сверкнуло: будто ранняя звездочка зажглась в серо-голубой вышине. Пылающий раскаленной плазмой луч рассек облако и вонзился в центр Колонии. Взрывная волна взметнула в небо тонны пыли. Городские постройки поглотила муаровая мгла. 12 Следом за первым горячим торнадо последовал второй, а затем – третий, четвертый… Небеса обрушили на город свой гнев, и даже солнце поспешило спрятаться за тучами пыли и дыма, словно было не в силах смотреть на то, что творится на земле. Орбитальные мазерные установки запускались одна за другой. Они сияли в небесах смертоносным созвездием. Их было много, чертовски много, и Тарбак, вероятно, смог активировать и скоординировать лишь те, что находились в тот момент над Солнечным заливом. С упорством и затаенным ликованием маньяка он выжигал из тела города районы, где обосновались люди, нгены, арсианцы, птичники, ящеры… Пылал центр Колонии, Чумной городище, Грязный порт. Над заливом поднимался горячий пар. Лещинский одним прыжком переметнулся к Тарбаку, схватил за плечо, встряхнул что было сил. Затрещал рукав, отрываясь по шву, Тарбак пошатнулся. – Прекрати! Останови! – заорал Лещинский аборигену в лицо. Тарбак вяло попытался освободиться. Одним глазом он смотрел на Лещинского, вторым – в глубь висящего у самого носа «привидения». – Останови! Хватит! – Лещинский уже понимал, что все без толку. Необратимое уже свершилось. И не было точки сохранения, чтобы переиграть ситуацию заново: не поддаться на уговоры чужака, не позволить себе воспылать к нему доверием. Лучше было утонуть вместе с ним в штормовом море. Или остаться на растерзание рептилоидам. Ничего уже не изменить. Горят в огне Оксанка и профессор Сахарнов, Корсиканец и Данелян, Гаррель и Полынов. И все… Все! Пол задрожал. В окна ударил ярчайший свет, а затем башню окутало плотное облако пыли. Очередной горячий торнадо принялся гулять по Космодрому. Лещинский почувствовал, как кренится Диспетчерская. Невдалеке грянул взрыв, и прочнейший плексиглас покрылся сетью трещин. И тогда Лещинский ударил. Отчаянно и зло. Вложив в движение всю силу и все чувства, что переполняли его в эти страшные секунды. Апперкотом в челюсть. Словно молотом. Руку словно раскаленным стержнем прошило от кулака до локтя. Раздался сухой треск; Тарбак запрокинул голову, взмахнул руками и упал, роняя кровавую слюну, через перила на лестницу. Отсчитал спиной ступени и свалился бесформенным кулем поперек коридора. Лещинский стоял посреди зала, безвольно опустив плечи. Стена пыли и дыма мешала рассмотреть, что творится снаружи. Грохот и тряска прекратились. На пультах гасли огни. Малые «привидения» снова сбились в кучу возле большого, переплетения узоров внутри их блекли и таяли. Словно в сказке, когда со смертью Кощея его магия теряла силу, а армия и дворец обращались в прах, то же самое происходило в Диспетчерской. Тарбак был мертв, и разбуженные им силы снова впали в летаргию. Лещинский не знал, что делать дальше. Мысль, что он стал соучастником убийства тысяч людей и нелюдей, сводила с ума. От нее тошнило и бросало в жар. А что, если он покинет башню и окажется один на один с опустевшим миром? Единственное разумное существо – на всю планету! Это достойное наказание за то, что он позволил маньяку, маскирующемуся под простофилю, сделать свое дело. Медленно и шатко, словно тяжелобольной, он двинулся прочь из зала. По лестнице вниз. Перешагнуть через лежащего в луже крови и собственных нечистот мерзавца Тарбака. В инженерную… На подъемник… Лещинский передвинул рычаг. Заныли электромоторы, платформа поползла вниз. Из-за того, что башня наклонилась, спуск был неровным, и Лещинскому пришлось стоять, вцепившись в трос. А вокруг клубились дым и пыль. Город было не разглядеть. Даже громада монтажно-испытательного комплекса едва просматривалась сквозь мглу. Что-то еще горело, искрили оплавленные волноводы, било факелом синее пламя из пережженной газовой трубы. Багровела, остывая, канава в метр глубиной – след, оставленный на земле мазерным лучом. Лещинский побрел в сторону города. Необходимо выяснить, что стало с Колонией. Может, кто-то уцелел? Может, кому-то нужна помощь? От пыли и дыма хотелось кашлять. Сейчас бы пригодилась противопылевая маска, которую он потерял, удирая от ящеров. И совсем не думалось о том, что с собой у него – пустая фляга и ни крошки еды. А до Колонии – идти и идти через охваченные пожарами и перепаханные мазерами кварталы. Задрожала земля, из-за серых клубов донесся низкий гул и ритмичный лязг. Через миг в дымной круговерти возникли светлые пятна фар. Бронеход на полном ходу вырвался из мглистой завесы и едва не затоптал Лещинского: тот чудом успел отпрыгнуть в сторону. – Эй! – заорал вслед боевой машине гвардеец. – Стой! Стой, блин! Бронеход перешел на шаг и развернулся. Этой машине сильно досталось. Фонарь был разбит, половина брони отсутствовала, вместо левого пилона с орудийной подвеской – бахрома оборванных волноводов и разбитые гидравлические приводы. Баланс веса был нарушен, поэтому бронеход кренился и хромал. – Браза! – раздался усиленный матюгальником знакомый голос. – Гаррель? – у Лещинского отлегло от сердца. – Твою мать, Гаррель! Браза! Живой! – Он чуть было не кинулся обнимать шасси бронехода.