Все-таки омерзительно, когда тебя подгоняет ящерица. Семеныч уже перестал надеяться на близкие перемены в судьбе, но фортуна оказалась горазда на сюрпризы. Он не поверил своим ушам, когда услышал характерный гул турбин и хруст перемалываемого тяжелыми шасси мусора. Рептилоиды забеспокоились. Кинулись теснить пленников обратно к тоннелю, но было уже поздно. Из-за поворота плавно изогнутого бетонированного оврага вышел бронеход. Во всей красе. С подвесным оружием на пилонах и разверстыми жерлами боевых огнеметов. И лишь в следующее мгновение Семеныч заметил, что бронеходу крепко досталось. Двигался он рывками, подволакивая третью конечность. И с гироскопами у бронехода тоже не все было в порядке – положение кабины оказалось далеко от строгой вертикали. В фонаре зияла дыра. Непонятно, как бронеход вообще держался на ногах. Завидев пленников, водитель остановил машину. Фонарь пополз вверх. – Костя! Лещинский! – невольно вырвалось у профессора. Увы, это оказался вовсе не его молодой друг. Лицо бронеходчика было черным, как вакса, лишь белки глаз и зубы выделялись на нем. – Это же Батиста, девочки! – ахнула одна из подопечных бабы Зои по имени Люся и заблажила: – Батиста, миленький! Помоги! Негр ослепительно улыбнулся, помахал светлой ладонью. И вдруг предводитель ящеров заверещал и показал клинком на бронеход. Его чешуйчатая банда тут же бросилась к шагающей машине. Батиста схватился за рычаги. Фонарь пополз вниз. Раструбы огнеметов зашевелились. При этом улыбка по-прежнему не сходила с лица водителя. Впоследствии Семеныч и сам не мог сказать, что его спасло в тот жуткий миг – шестое чувство или старые армейские рефлексы. Главное, что он не стал дожидаться развязки. Опустился на карачки и почти ползком двинулся к дренажной трубе, что торчала из бетонного откоса неподалеку. Семенычу удалось забраться в нее в самое последнее мгновение, когда дымные языки огня уже вылизывали захламленное ложе искусственного оврага, не разбирая ни людей, ни чудовищ. Правда, о последствиях безумного поступка гвардейца Батисты профессору узнать не довелось – всю полость дренажной трубы занимало скользкое, исторгающее отвратительную вонь, непостижимое в своей мерзости тулово фага. 2 Профессор Сахарнов лежал ничком на чем-то упругом и влажном. Шуршащем. Голова профессора раскалывалась. Пустой желудок выворачивался наизнанку. Под веками расплывались зеленые круги. И при этом тело его было легким, словно надутое водородом. Это поразило Семеныча. Ведь в былые времена, на Земле, он весил около центнера. Благодеяния Корсиканца стоили ему лишних килограмм, но все-таки их оставалось не меньше семи десятков. В шестьдесят с гаком лет и это немалое бремя. А сейчас Семенычу показалось, что он весит сорок кило, не больше. Не менее странным был запах… Семеныч вспомнил, что доктор Агванг как-то высказал предположение, что вонь, заманивающая людей и других разумных существ в ненасытную прорву фага, действует подобно наркотику. Поэтому люди и нелюди, как идиоты, лезут в пасть этой дряни, а после мучаются, будто с похмелья. Но сейчас тошнотворное зловоние, источаемое фагом, как будто выветрилось. И запашок гнили из дренажной трубы – тоже. От упругой подстилки, на которой лежал бывший профессор, веяло лесной прелью. Голова немного прояснилась, Сахарнов попытался разлепить веки. Сначала он увидел лишь темноту, пронизанную нитями серебристого света. Потом окружающие предметы обрели очертания. Семеныч понял, что валяется на толстом ковре палой листвы. И листва эта не имела ничего общего с деревьями мира под Чертовым Коромыслом. Профессору приходилось бывать в Парке, листья укропных деревьев и жгучей осины пахли иначе. А здешние ароматы напоминали Землю. И не только ароматы, но и звуки… Где-то над головой профессора раздавался шелест и стрекот. Не нужно было обладать могучим воображением, чтобы представить: ветер теребит кроны подмосковных берез, растущих посреди травянистого луга, а в траве оглушительно стрекочут хлопотливые насекомые. Им и ночь не помеха, лишь бы урвать побольше от летнего изобилия… Иллюзия была весьма сильной. Семенычу казалось, вот встанет он сейчас и помчится, как мальчишка, по пояс в омываемом лунным светом разнотравье… «Эхе-хе… Размечтался, старый дуралей…» Борясь с тошнотой, он осторожно повернулся на бок. Приподнялся на локте. С трудом разобрал в дрожащих голубоватых пятнах смутные силуэты темных колонн. И в самом деле – деревья. Не березы, увы, скорее – бамбук. Здоровенный такой бамбук, в добрую сосну высотой. Семеныч протянул дрожащую руку, прикоснулся к стволу. На ощупь бамбук оказался бархатистым и теплым, словно не деревом был, а животным. Сахарнов попытался встать, придерживаясь обеими руками за ствол. Бамбук в обхвате метра три, но мозолистые ладони профессора, который давно переквалифицировался в резчика по дереву, не соскальзывали с бархатистой коры. Утвердившись в относительно вертикальном положении, он посмотрел вверх. И едва не свалился обратно в листву. Голова закружилась. Не от слабости даже – от восторга. Фортуна и в новом мире продолжала подбрасывать Семенычу сюрпризы. Да еще какие! В тот миг профессор забыл обо всем. О собственной старости и недугах. О голоде. О том, что ему вновь придется приспосабливаться к неведомому миру. Ведь еще неизвестно – нужен ли тут кому резчик?.. До головокружения вглядываясь в нависающий над головой исполинский диск, Семеныч пытался осознать, как это возможно – Луна размером с Эверест?! Только Эверест пузатый, весь в жемчужно-серых полосках, неподвижно висящий над самыми кронами, заливающий лес невыразимой красоты сиянием. «Нет, – подумал Семеныч. – Эверест – это слишком заковыристо… Луна пусть будет Луной… Хотя по размерам она не меньше Юпитера…» Сквозь верхушки бамбука, похожие на колоски мятлика, он увидел, что выпуклый щит полосатого исполина покрыт круглыми пятнами, которые заметно смещались. Луна оказалась окруженной целым роем естественных спутников, одним из которых наверняка был приютивший бывшего декана мир. Подлунный мир… Ветер переменился. Ветви сомкнулись, закрывая от профессора восхитительное зрелище. Заметно потемнело. Мгновение детского восторга миновало. Скучные мысли старого, битого жизнью человека снова заполнили плешивую голову Семеныча. Он вспомнил, что находится в ночном лесу неведомой планеты, быть может – кишащем опасными гадами. И пора бы позаботиться о ночлеге. Столь понравившиеся ему бархатные деревья с точки зрения предоставления убежища одинокому путнику оказались совершенно непригодны. Стволы были гладки, без единого сучка, а кроны – высоки. И, насколько профессор успел разглядеть в сиянии Луны, верховой ветер бесцеремонно мотал их из стороны в сторону. Так что даже если бы Семеныч и взобрался туда, вряд ли сумел бы надежно устроиться. И еще ему не давал покоя стрекот… Легко было сопоставить. Низкая гравитация, щедро насыщенная кислородом атмосфера. Даже слишком щедро. Наркотическое опьянение, вызванное вонью фага, сменилось кислородной эйфорией. Отсюда эта щенячья радость при виде луны-переростка. И если растения здесь гигантские, то таковыми могут быть и другие, более активные обитатели Подлунного мира. От этих мыслей Семенычу стало совсем неуютно. Инстинкт самосохранения требовал найти укрытие где угодно, лишь бы вокруг были стены или что-то похожее на них. Никаких идей на сей счет у Сахарнова не возникло. Он просто побрел наугад, вздрагивая при каждом шорохе и поминутно оглядываясь. Под ногами шуршала листва, в которой вполне могли водиться громадные сколопендры. Местность шла под уклон. Впереди между стволов что-то серебристо мерцало, словно паутина в лунном свете. Вытянув руку, профессор пошел на это мерцание, как мотылек на пламя свечи. Он не успел сделать и десятка шагов. Усыпанная палой листвой почва ощутимо дрогнула у него под ногами. Профессор охнул, упал как подкошенный и неудержимо заскользил вниз на спине. Вихрь подброшенных листьев сопровождал это стремительное скольжение. Семеныч цеплялся за неровности почвы, молодые побеги бамбука, но только понапрасну обдирал ладони. Будто спортсмена, потерявшего лыжи посреди трамплина, профессора вдруг швырнуло вперед и вверх. Несколько мучительно долгих мгновений он летел в сияющей, насыщенной ароматами пустоте, а вокруг него кружился лесной мусор. Потом что-то пружинящее приняло Семеныча в свои объятия, отбросило назад, снова схватило и плавно закачало убаюкивающей колыбелью. Профессор попытался подняться, но руки и ноги его оказались облеплены белесыми, полупрозрачными нитями, которые где-то над головой свивались в кокон, прикрепленный к какой-то темной массе. «Попался! – в отчаянии подумал Семеныч. – Как муха, право слово…» Он еще для порядка попробовал вырваться, но все тщетно. Ловушка – а в том, что это именно ловушка, умудренный горьким опытом профессор Сахарнов, не сомневался – держала цепко. Попавшемуся оставалось только ждать развития событий в смутной надежде, что найдется какой-нибудь выход. Хотя какой там выход… В любой момент может припереться хозяин ловчей сети и… Семеныч пожалел, что бросил стамеску, когда выбежал из мастерской. И тут же рассмеялся. Старый остолоп. Нашел о чем сожалеть! О заточенной железке, которая валяется сейчас среди обугленных развалин за десятки, если не сотни световых лет от этой паутины, раскинутой в дебрях чужого леса. Нет, от судьбы не уйдешь… Надо было остаться рядом со стамеской, а не прыгать за тридевять миров, чтобы кончить дни в желудке какой-нибудь прожорливой твари. Отсмеявшись, бывший профессор попытался осмотреться, насколько позволяла сделать вязкая ловушка. Если верить туманному лунному свету и черным теням, его, Семеныча, угораздило сорваться с обрыва в широкую расщелину и, видимо, – угодить в прикрепленную к противоположной стене расщелины ловчую паутину. Может, это была и не паутина вовсе, но ведь не в названии дело. Над обрывом кренились стволы бамбука, размахивая метелками крон. Сиял полосатый диск Луны. От нечего делать Семеныч принялся наблюдать за другими ее спутниками, которые отсюда были отчетливо различимы. Самый крупный, похожий на покрытый плесенью грейпфрут, медленно смещался к краю лунного диска. Видимо, этот спутник был ближе всех к Подлунному миру. Чуть выше него, а значит, и дальше, довольно бодро катился серебристый мячик, густо покрытый оспинками кратеров. А еще дальше виднелся похожий на обглоданный ноготь желтушный полумесяц. Как всякий образованный человек, Семеныч был наслышан о современных астрономических концепциях. И его не слишком удивляло, что спутник газового гиганта имеет кислородную атмосферу и покрыт растительностью. Астрономы на Земле писали бы кипятком от радости, если бы узнали о существовании Подлунного мира. Однако оборванному, грязному, нашпигованному болячками, давно не жравшему бродяге, к тому же – вляпавшемуся в какую-то дрянь и наверняка обреченному, – от этого астрономического открытия никакой радости. Единственное, чего Сахарнов хотел сейчас, это чтобы все это поскорее кончилось. От усталости ломило все тело, ныли ожоги, полученные еще под Чертовым Коромыслом, и ссадины, приобретенные уже здесь. Профессор ворочался в паутине, которая из-за этого лишь сильнее раскачивалась над пустотой. В какой-то миг Семенычу показалась даже, что клейкие и такие слабые с виду нити вот-вот оборвутся, и он окончит свои дни на дне пропасти. Но видимо, запас прочности у паутины был велик. Старого неудачника лишь основательно приложило о каменистый обрыв, добавив еще пару синяков. Убедившись в бесполезности этой жалкой попытки, профессор перестал дергаться. Ловушка плавно раскачивалась над бездной, амплитуда ее колебаний становилась все у?же, пока, наконец, потенциальная жертва не замерла в неудобной позе человека, подвешенного за ноги. Неземная ночь продолжалась. Все так же неподвижно нависал над лесом гигантский щит Луны, лишь черные тени спутников оживляли его жемчужно-серую выпуклость. Шептали под ветром колоски бамбука. Стрекотали невидимые насекомые. Вряд ли Подлунный мир был добрым, но Семеныч не мог не признать, что красоты этому миру не занимать. Выбраться бы из этой проклятой паутины, тогда, может, удалось бы найти пристанище и пищу, а там – чем дьявол не шутит – встретить таких же бедолаг, как он сам. Ведь фаг редко перебрасывает людей поодиночке. Усталость брала свое. Незаметно для себя профессор Сахарнов задремал, слегка покачиваясь над пропастью, словно младенец в люльке. Странная шестикрылая тень стремительно пересекла лунный диск, но Семеныч ее не увидел. Ему снилась зимняя Москва. Сосульки на проводах. Буксующие в снежном месиве автомобили на проспекте Вернадского. Елочные огни в окнах жилых домов. Детский смех, звенящий над ледяными горками. И льнущие к темным стеклам снежинки. 3 Профессор проснулся от дикого вопля. Ночь закончилась. Сквозь стволы растущих на противоположном обрыве деревьев пробивались горячие оранжевые лучи. Щит Луны остался на месте, но потускнел, словно подтаял в голубых водах утреннего неба. Все тело Семеныча затекло, он принялся осторожно потягиваться, чтобы немного разогнать кровь. Положение его по-прежнему оставалось плачевным, но, как ни странно, это радостное солнечное утро внушало надежду. Правда, долго любоваться красотами пробуждающейся инопланетной природы Сахарнову не пришлось. Огромная тень накрыла ловушку и съежившегося в ней старика – прибыл хозяин ловчей сети. Зеленое, с голубоватым отливом, покрытое то ли коротким пером, то ли длинной чешуей брюхо нависло над Семенычем. Хлопали громадные, как паруса, расчерченные алыми зигзагами серые крылья – тварь пыталась удержаться на узком скалистом уступе и одновременно сорвать с него паутинную авоську с добычей. – Пшла! – заорал Семеныч. – Пшла, гадина! Тварь вытянула длинную, в складках, шею и издала сиплый вопль. Похожий на тот, что разбудил профессора. Глядя на ее узкую, сплюснутую с боков голову, на влажную россыпь поблескивающих глаз, на кривые зубы, торчащие из пасти, Семеныч не сомневался в своей участи. Когти царапнули по скале. Тварь забила крыльями, поднялась в воздух, рванулась, сняла «авоську» и взмыла в вышину. У профессора перехватило дыхание. Он с детства боялся полетов, хотя летать приходилось. Но одно дело, когда сидишь в мягком кресле просторного салона, можно задернуть шторку на иллюминаторе, откинуться на спинку, закрыть глаза, другое – когда болтаешься в паутинной ловушке между небом и землей, а твой «самолет» – жуткая шестикрылая гадина, которая не слишком-то озабочена комфортом пассажира. Страх перед полетом вышиб из профессорской головы недавние мысли о том, что поскорее бы все кончилось. Семеныч замер, боясь шелохнуться. Тяжко хлопая крыльями, тварь поднялась над лесом, но не высоко – над самыми кронами. Колоски оглушительно шелестели под ветром – зеленые волны ходили от горизонта до горизонта, и только красные скалы недвижно возвышались над ними, будто острова в море. Оставалось гадать, на какой из этих скал шестикрыл соберется, наконец, полакомиться свежим мясом. «Чтобы ты отравился, гад…» – уныло думал Семеныч. Шестикрыл продолжал полет. Море зелени все так же однообразно ложилось под его крылья. Скалистые островки он старательно огибал. Чувства Семеныча притупились. Страх уступил место томительному ожиданию, к которому примешивалась изрядная доля любопытства. В профессоре Сахарнове просыпался ученый. Он вновь обрел способность рассуждать логически. Если бы шестикрыл хотел его просто съесть, зачем надо было так далеко тащить? Может, конечно, статься, что тварь несет его в свое гнездо, чтобы накормить птенцов, но не исключено, что цель у нее совершенно другая, не представимая вовсе. Эти рассуждения приободрили Семеныча. Все-таки он не бессловесная тварь, и в случае чего способен за себя постоять. Прецеденты были… Шестикрыл опять завопил. Профессор очнулся от своих мыслей. Как мог – осмотрелся. Местность изменилась. Скалистые острова в растительном море встречались все чаще, объединяясь в архипелаги. Бамбуковые заросли помельчали. В сплошном ковре их стали попадаться проплешины. Вдруг лес оборвался. Мелькнул складчатый уступ, и шестикрыл помчался над оранжевой пустынной долиной, изрезанной руслами высохших водных потоков. Подлунный мир был существенно меньше Земли, и, видимо, за час-полтора полета можно было запросто оказаться в другом полушарии. Профессор обратил внимание, что бледный щит дневной Луны сместился ближе к горизонту и что на фоне лунного диска появилась черная туча, которая вскоре распалась на множество точек. Шестикрыл завопил еще пронзительнее, чем прежде, и ему откликнулись. Точки приближались. Стало видно, что это тоже летающие создания. Профессор приготовился к худшему. Создания оказались собратьями шестикрыла. Они поначалу двигались встречным курсом, а потом дружно повернули в том же направлении, куда летела тварь, несущая Семеныча. Когда армада шестикрылов приблизилась, профессор с изумлением обнаружил, что каждый из них тащит по «авоське». – Мать честная, – пробормотал Семеныч, пытаясь разобрать сквозь паутинные путы смутные силуэты других пленников. Он представил, как фаги выбрасывают в здешние джунгли людей, арсианцев, птичников, нгенов, рептилоидов, и все они рано или поздно вляпываются в ловушки. А затем прилетают шестикрылы и уносят их… Куда? Своим птенцам на прокорм? Для совместного пиршества?.. – Эй! – выкрикнул профессор. – Есть кто живой? Отзовитесь! Сквозь хлопанье множества крыльев и вопли шестикрылов Семеныч и сам себя едва расслышал, но он продолжал призывать товарищей по несчастью на всех языках, какие знал – на русском, английском, немецком, арсианском, языке леворуких нгенов. Он даже пытался воспроизвести кудахтанье птичников. Отклика Сахарнов не получил. Хотя силуэты в «авоськах» шевелились, значит, в них были живые. В конце концов Семеныч сорвал голос и замолчал. И в следующую минуту уже не сожалел об этом. Два шестикрыла сблизились, едва не касаясь друг друга кончиками крыльев. Вывернув шею, Семеныч уставился на «соседа». В «авоське», что болталась под брюхом пегого с голубыми крыльями шестикрыла, сидело, скорчившись, невиданное создание. Профессор разглядел только торчащие под острым углом красные плечи, раздутую безволосую голову с выпуклыми, словно у лягушки, глазищами и пучком щупалец под подбородком. Если это и было разумное существо, оно явно не принадлежало к числу знакомых профессора Сахарнова. Гигантская стая шестикрылых летунов еще долго неслась над пустыней. Семеныча уже терзало не любопытство, а голод и, что хуже всего, – жажда. Он впал в забытье. И очнулся только, когда дневной свет потускнел и красные лучи пролегли над сухими руслами, исчерченными длинными вечерними тенями. Неутомимые шестикрылы уже не мчались к горизонту, они плавно парили, кренясь на правое крыло. Сухими, почти невидящими глазами профессор всмотрелся в то, что находилось внизу. Ему почудилось, что он видит одинокую желто-серую гору странной восьмиугольной формы, испещренную черными дырами. И будто бы шестикрылы, один за другим, пикируют на нее и пропадают в дырах. Быть может, это и есть место гнездования летающих тварей, которые плели ловушки в бамбуковых зарослях, чтобы потом принести добычу сюда?.. Подобно своим собратьям, шестикрыл Семеныча сложил крылья и камнем упал к горе. Измученный профессор не выдержал. Сознание его помутилось. Когда он пришел в себя, вокруг было темно, прохладно и тихо. Семеныч пошевелил руками и ногами – паутина пропала. Поверхность, на которой лежал Сахарнов, была сухой и шершавой и больше всего походила на камень. Профессор словно опять оказался в тоннеле под набережной Канавы. Он даже подумал, что новая планета, громадная Луна, заросли и шестикрылы ему приснились, что сейчас он услышит пьяный шепоток бабы Зои, болтовню девчонок и разноязыкий говор инопланетян. Семеныч встал на четвереньки, оттолкнулся ладонями, выпрямился на дрожащих от слабости коленях. Растопырив руки, попытался нащупать стены своего узилища. Ему пришлось сделать несколько шагов, прежде чем он наткнулся на них. Тогда профессор развернулся на сто восемьдесят градусов и двинулся в противоположную сторону. Еще несколько шагов, и снова стена. На ощупь она была неровной и вряд ли рукотворной. – Пещера, – заключил Семеныч.