– Магометанин? Ну, вполне объяснимо, ему легче наладить отношения с единоверцами. Но что такое сопровождение операций? – Это обеспечение их безопасности, – не моргнув глазом, пояснил Шнауберг. – Включая безопасность физическую, как товаров, так и людей. – Карл Владимирович, что же вы раньше молчали? Обеспечение безопасности на Востоке – тонкая материя. Преимущественно ее могут гарантировать разбойники. Или военные. Ваш Киамутдин из каких будет? Немец пожал плечами: – Точно не скажу. Вроде бы он родом с Кавказа, имеет там связи по обе стороны границы. – А человека по фамилии Махотин вы не знаете? – Это один из его помощников. Видел я его один раз, мельком. – Правду говорят, что он похож на головореза? – Правду, Алексей Николаевич. Но он мелкая сошка. Знаете, эта торговля с Востоком… Там требуются люди особого сорта. Или он тебя, или ты его! Поэтому громилы вроде Махотина в цене. Говорят, у него там банда из курдских разбойников чуть не в двести сабель. Вот они и занимаются сопровождением экспортных операций. Лыков заглянул в блокнот: – Карл Владимирович, еще вопрос. В Москве Махотин представлялся доверенным фирмы «Продаткань». И тоже говорил про сохранность товаров, будто бы его лавочка может ее гарантировать. – «Продаткань»? – переспросил осведомитель. – Впервые слышу. Что-то новое? – Год назад уже была. – Дозвольте, я наведу справку. Не является ли она пайщиком Шлиссельбургской ситценабивной мануфактуры? Сыщик пожал плечами: – Шут его знает. Вы деловой человек, вам и карты в руки. Пришла очередь немца делать пометки в блокноте. – Ну, – поднялся Лыков, – пора расходиться. Прошу вас ускорить наведение справок. Он давно уже не платил агенту наградные, у них была система взаимной помощи. Но на этот раз Алексей Николаевич сказал: – Прошу вас черкнуть расписку на сумму двести рублей, будто бы вы их от меня получили. – Зачем? – насторожился немец. – Да я тут порвал сгоряча картонки, заплатил из своих. А начальство не желает компенсировать. Статский советник в общих чертах рассказал, что случилось в Москве с продукцией бутырских арестантов. Шнауберг посмеялся и дал нужную расписку. Уточнил только: – А ко мне не придут от ваших и не спросят? – Нет. – А почему у меня кличка Студент? – Ее двадцать семь лет назад придумал Благово. Для конспирации. Закончив с одним осведом, Алексей Николаевич вызвал на встречу другого. Это был человек уже из уголовного мира. Звали его Захар Нестерович Суровиков. В молодые годы он слыл знатным забирохой, прошел шестилетнюю каторгу, бежал с поселения и укрылся в столице под чужим именем. В преступной среде имел зловещую кличку Адамова Голова. То ли за раннюю лысину, то ли за жестокость… Лыков случайно обнаружил его в тысяча восемьсот девяносто восьмом году, когда дознавал убийство ювелира Дель Прете. Суровиков перепрятывал похищенное золото и должен был снова отправиться на каторгу как соучастник. Он дал полное признательное показание и помог сыщикам. Алексей Николаевич не стал открывать следователю настоящее имя кувыркалы[39], пожалел настрадавшегося человека. Тот прошел по суду не как рецидивист, а как впервые попавшийся, и получил вместо каторги арестантские роты. Отбыл срок, через четыре года запрета вернулся в Петербург. И сам пришел к Лыкову и предложил себя в качестве осведа. Уже немолодой, наевшийся тюрем, Захар Нестерович вел тихую с виду жизнь владельца мелочной лавки на Лиговке. В задние комнаты по пятницам он пускал местных громил, которые резались в трынку. Получал за это десять процентов с банка, а еще подслушивал разговоры игроков. Его не опасались и болтали обо всем откровенно. Иногда Лыков получал от него ценные наводки. Суровиков явился на квартиру в темноте, тщательно проверяясь. Лиговские ребята с лягачами[40] шутить не станут… Первое, что он сказал, – это попросил освободить его от приставаний околоточного. – Совсем замучил меня серый барин[41]. Вымогает, сволочь, диканку в месяц! – Десять рублей? – возмутился Лыков. – Это за что ему такие деньжищи? – Говорит, будто я краденое скупаю и он на меня донесет. В этом случае, как прежде судимого, обязательно-де выкинут из столицы. А я всего-то даю в картишки перекинуться ребятам, вот и все мое преступление… – Как фамилия пентюха? – Севастьян Артекула его зовут. Лютый, весь участок от него стонет. Алексей Николаевич постоянно слышал такие жалобы и, когда мог, выручал осведов. С полицией выгодно дружить, пусть зарубят на носу… И он предложил: – Я поговорю с Драчевским, и Артекулу твоего задвинут куда подальше. С новым околоточным уж постарайся выстроить отношения. Суровиков воздел руки: – Разве я не понимаю? Треку ему платил, потом петуха[42] – это еще по-божески. Но жадность человечья границ не ведает. Уберете, значит? – Днями заменят его, потерпи еще чуток. – Вот спасибо, ваше высокородие. А я уж расшибусь, вы меня знаете… – Как раз имеется повод тебе расшибиться, Захар, – начал разговор сыщик. – Денег можешь заработать, если повезет. Только дело трудное. Бывший забироха навострил уши. – «Иваны» задумали выборы своего главного вождя. «Ивана ивановича». Слыхал про такое? – Ну… говорили давеча ребята. – Кто именно? Суровиков отогнул палец, а следом другой: – Сперва Галахов, маз из Свечного. Лука Бедовый стал было с ним спорить, а на него налетел Тимоха Ряхин и подтвердил. Что, мол, точно знает, выборы намечаются. Будто по всей России с «иванов» собирают голоса. – Тимоха не соврал. Я сам перехватил один такой бюллетень в Иркутске. Вожаки Нерчинской каторги уже проголосовали и послали делегата на сходку. И в Бутырке, в каторжном отделении, тоже определились. Знаешь, между кем выбирают? Освед кивнул, но промолчал. Лыков решил его проверить: – Будто бы сначала было трое, а потом один соскочил. Так? – Не совсем так, ваше высокородие. Сашка Антихрист рассматривался и Мезгирь. Двое их было. А ваши Сашку укатали. И тогда, чтобы вернуть выборы, двинули Сорокоума. – Верно, – подтвердил сыщик. – Сорокоум сейчас в силе. Теперь сыпь все, что про него знаешь. – Все про него знают другие какие люди. Не мой калибр, Алексей Николаич. Я кто? Держатель банка для мелких злецов. Вы меня слишком высоко цените. – А ты, Захар Нестерович, не прибедняйся. Я тебя веду не первый год, ты всегда как тот крестьянин. – Какой еще крестьянин? – не понял Суровиков. – Знаешь ведь, что мужики искони хитрят. Никогда правды не скажут. Плохой у него урожай – он жалуется, хороший – опять скулит. Так и ты. Держатель мелочной лавки ухмыльнулся: – Привычка, ваше высокородие. – На этот раз мне не до шуток, – отрезал сыщик. – Извернись. Очень надо. – А меня за это потом в ножи возьмут, – серьезно ответил агент. – Сами понимаете, на что толкаете. – Против разумной осторожности я ничего не имею. Но ты вообще хочешь увильнуть. – Хочу, – сознался Суровиков. – Потому что намерен еще покоптить небо, сколь получится. Алексей Николаевич понял, что давлением он ничего не добьется. Впервые за все время их общения агент отказался работать по заданию. Оба до поры до времени умалчивали об одном важном обстоятельстве. Каждый ждал, что первым об этом заговорит другой. Дело в том, что для Лыкова иметь осведомителя, который подслушивает карточные разговоры налетчиков, было, что называется, не по чину. Слишком мелко. Это уровень сыскного надзирателя ПСП. А тут статский советник из Департамента полиции. Но Суровиков был особенный агент. В свое время он помог разоблачить бомбиста Ган-Гановского. Тот готовил нападение на Фонтанку, 16. Здание Департамента полиции и соседний с ним угловой дом № 9 по Пантелеймоновской улице являлись самыми охраняемыми в столице после Зимнего дворца. Ведь за стеной с департаментом размещалась квартира министра внутренних дел. А это излюбленная мишень террористов. Охранная команда ПОО стерегла всю прилегающую местность. По обеим берегам Фонтанки от Летнего сада до цирка Чинизелли и от Соляного городка до Симеоновского моста ходили топтуны. В ключевых местах установили стационарные посты наблюдательных агентов. Тот же порядок завели на Пантелеймоновской от угла и до пятнадцатого дома. Разносчики, газетчики, посыльные, извозчики, лавочники постоянно проверялись полицией. Посты охраны знали их в лицо. Незнакомец не мог появиться здесь, например, с лотком спичек, без досмотра. В девятом доме и обитатели были не простые: в нем помещалась служебная квартира начальника Особого отдела департамента, а также ряд казенных квартир чиновников (в одной из них поселилось семейство Азвестопуло). Жители домов охраняемого района обязаны были сообщать в ПОО о своих гостях, с указанием их адреса и цели визита. Дворники все до единого состояли на связи с охранкой, внимательно наблюдая за жильцами. Но в деле безопасности министра нашлась одна лазейка. В соседнем с его квартирой подъезде располагалась почтово-телеграфная контора № 35, обслуживавшая не только правительственные учреждения, но и обывателей. Ган-Гановский устроился туда телеграфистом и приучил охрану к тому, что каждый день приходил на службу со свертком в руках. Его несколько раз останавливали, обыскивали и обнаруживали в узелке булку с колбасой – нехитрый обед. Наконец топтунам это надоело, и почтовика досматривать перестали. И он явился с метательным снарядом. Представительский подъезд в народе называли «золоченый саркофаг Сипягина». Именно при нем архитектор МВД Марфельд заново отделал апартаменты министра, украсив их необыкновенно роскошно. Особенно выделялась мраморная лестница с золочеными торшерами, букраниями[43] и гирляндами. Лепной плафон с ложным куполом в зеркальной гостиной, пилястры и барельефы стен, кованая решетка лестницы – все было столь же обильно вызолочено. Лыков не раз посещал квартиру при министрах Горемыкине, Сипягине и Плеве. На момент покушения ее занимал Петр Николаевич Дурново. Он-то и был намечен в жертвы. Ган-Гановский имел высокие шансы на успех. Министерская квартира частью находилась на первом этаже, и два ее окна выходили на Фонтанку. Бомбу можно было зашвырнуть туда запросто. Поляк являлся террористом-одиночкой, не принадлежал ни к одной партии – такого чрезвычайно трудно обнаружить. Но, по удивительному стечению обстоятельств, из бесчисленного множества съемных комнат в столице он выбрал именно комнату у Суровикова. И быстро выдал себя хозяину подозрительными манерами. Квартирант ни с кем не общался, читал книги по химии, истово молился и что-то собирал по ночам. Однажды, когда он ушел на службу, Захар Нестерович проник к нему и обыскал комнату. И обнаружил в шкафу наполовину снаряженную бомбу. Наплевав на все правила конспирации, агент телефонировал Лыкову и вызвал его к себе. Так подготовка к покушению открылась. Ган-Гановского взяли под самыми окнами апартаментов, со снарядом в руках, в котором Азвестопуло заранее поменял кислотный взрыватель на муляж. Дурново в очередной раз уцелел. Суровиков получил от правительства крупную денежную награду, но выставил условие: имя его нигде не будет фигурировать и никто не станет его агентурить, кроме Лыкова. Имея такие крупные заслуги, он мог теперь позволить себе что угодно. В том числе не выполнить просьбу сыщика. При этом какой-то паршивый околоточный портил ему жизнь, поскольку сотрудничество с полицией оставалось засекреченным… Алексей Николаевич заговорил спокойно и взвешенно: