– Я понимаю, тебе никто не имеет права приказать. Да и то: никого нельзя заставить сунуть голову в пасть льву. Но… уж очень важное задание. Понимаешь? Фартовые организуются. Выбирают себе вожака. С чего бы это вдруг? Двадцать с лишним лет обходились без него. Сильно мне это не нравится, и моему начальству тоже. Ты можешь хотя бы попробовать? Осторожно, едва-едва. Любая мелочь интересна. Если почувствуешь, что любопытство твое опасно, сдай назад. Ну? Денег проси сколько хочешь, я наверху объясню. Адамова Голова менжевался. Вздохнул, подтвердил: – Да, фартовые наглеют. Мы в их возрасте такими не были. И власти того… слабину дают. Во Втором участке Александро-Невской части порезали старшего городового. И не могут сыскать, кто. Хотя знают, что это шайка Васьки Коломойцева. Боятся его, что ли? Нет, при мне было иначе. Попробовал бы кто Митрича пальцем тронуть. Помните Митрича? – Который стоял на Ямском рынке? – сообразил Лыков. – Его фамилия – Двоеносов. Серьезный был мужчина. Он теперь на пенсии, в деревню уехал. – Вот. Разве ж дозволил бы он себя порезать? А товарищи его – они бы весь участок взгрели. О времена, о нравы… Мельчает народ. – Философ, что скажешь? Берешься или как? Агент заговорил вполголоса, колупая пальцем щербину в чайном блюдце: – Сорокоум – личность особая. Говорят, что он с большими тузами за одним столом сидит. С мануфактуристами да банкирами. Не просто «иван», а… Генеральный штаб. Умный. – Ну-ну… Еще что говорят? – поддакнул Алексей Николаевич. – Какой-то крупной фабрикой он владеет. По наружности капиталист, никто и не догадается, что он один из нас. – Случайно не Шлиссельбургской ситценабивной? – Может, и ей. Не знаю. Тогда сыщик спросил: – Ты помнишь по каторге Верлиоку? – Верлиоку? Никифора Ногтева? – Да. Суровиков оживился: – Грубой[44] парень. Мы с ним в Акатуе вместе бедовали. Среди других «иванов» он был самым справедливым. – Что с ним стало, ведаешь? – Нет. Я ушел с каторги на поселение, а ему еще оставалось о-го-го. Может, он уже и не живой, Верлиока-то. Прикопали на сопке, как многих и многих… – Живой, – обрадовал осведа Лыков. – И обитает неподалеку от тебя, на Амбарной улице. – Это где такая? – В конце Невского проспекта, напротив Лавры. – Живой, значит, Никифор Ильич? Ай молодца! Адамова Голова окончательно раздухарился. Видимо, он, как и сыщик, относился к «ивану» с симпатией. – Вот что, Захар. Предлагаю обдумать такой план. Верлиока теперь прозывается Чухонцевым и содержит резбенно-иконостасную мастерскую… – Церквы украшает? – хлопнул себя по ляжкам бывший налетчик. – Перевертыш, черт чемоданный. Ловко! – Что если тебе как бы невзначай ту мастерскую навестить? Придумай повод, чтобы было правдоподобно. Узнаете вы друг друга и разговоритесь. А? – Ваше высокородие, а почему именно туда я должен заглянуть? Сыщик пояснил: – Мастерская Чухонцева – это тот адрес, куда нерчинские «иваны» прислали бюллетень с голосами. Значит, твой приятель вхож в нужный нам круг. Он, скорее всего, один из организаторов этих выборов. Распорядитель или вроде того. Человек авторитетный, немолодой, обратник[45]. И характер у Никифора крепкий. Я ведь с ним тоже знаком и тоже уважаю, как и ты. – Вы? С Верлиокой? Там познакомились, в рудниках? – Нет, в Москве, в восемьдесят третьем году. Я тогда был «демоном», он помогал мне искать двух мерзавцев. Верлиока сбежал из Акатуя через четыре месяца после того, как ты вышел на поселение. А нашелся на днях, окна в окна с Троицким собором Александро-Невской лавры. Сыщик и агент посмеялись над находчивостью беглого каторжника и быстро договорились. Мысль возобновить знакомство со старым приятелем понравилась Адамовой Голове. Притом он ничего особенного не обещал, да и не мог обещать. Вдруг Верлиока не захочет разговаривать? Или они покалякают про то да се, да разойдутся… Но оставались шансы, что отношения между двумя бывшими сокамерниками наладятся. И потом, когда-нибудь, это даст результат. В завершение беседы сыщик взял с агента расписку аж на триста рублей, хотя выдал на руки всего пятьдесят. Пришлось снова рассказывать про войну с картонажными изделиями… Простившись с осведом, статский советник, несмотря на поздний час, отправился на Александровский проспект, в охранное отделение. Полковник фон Коттен, как и все его предшественники, нес службу с утра до ночи. В Петербурге иначе нельзя. Михаил Фридрихович принял важного посетителя быстро. Тот попросил ознакомить его с результатами наружного наблюдения за мастерской на Амбарной улице. Начальник отделения был готов к разговору, вынул из стола журнал с донесениями филеров и начал: – За неделю, что вас не было, мы отследили девятнадцать человек. Из них лишь двое представляют интерес… – А остальные? – перебил полковника статский советник. – Рядовые покупатели, мы их проверили. Чухонцев… точнее, лже-Чухонцев наружно ведет жизнь купца средней руки. К нему ходят люди, дают заказы, он их выполняет. В мастерской трудятся двенадцать человек, которых надо кормить. Сейчас лавочка исполняет три заказа, один из которых крупный, на двенадцать тысяч рублей. Подновляют барочные иконостасы Свято-Исидоровской эстонской церкви. – Она же новая, – высказал недоумение Лыков. – Ей пяти лет еще нет, и уже требуется подновить? Церковь на Екатерининском канале в 1907 году выстроило эстонское Братство во имя священномученика Исидора Юрьевского. Пятистолпный храм имел три придела в верхней церкви и еще нижнюю церковь Николая Чудотворца. Завели его специально для православных эстонцев. Сам священномученик был убит в 1472 году в городе Юрьев за отказ принять католичество. Учитывая национальный характер храма, в нем приняли участие Иоанн Кронштадтский и государь Николай Александрович. – Зимой наверху вспыхнул пожар, пострадали иконостасы двух боковых приделов, Серафима Саровского и Петра и Павла, – пояснил жандарм. – Работа там тонкая, стиль барокко не все умеют воссоздать. Чухонцев подрядился, дал низкую цену. – Ладно, давайте про тех двоих. Полковник раскрыл журнал: – Одного мои орлы сумели установить. Большая удача, Алексей Николаевич! Под наблюдение попал Абрам Мордовкин по кличке Горелый. Знаете такого? – А то как же. «Иван», бежавший еще с Сахалина в девятьсот втором году. Он ведь москвич! Промышляет в Котлах и Андроновке. – Точно так, статский советник Кошко дал те же сведения. Фон Коттен до назначения на должность начальника ПОО два года командовал Московским охранным отделением. И реалии Первопрестольной знал хорошо. – Что же он делает у нас, как думаете? – спросил жандарм. Сыщик ответил безапелляционно: – Горелый прибыл сюда как делегат. На выборы «ивана ивановича». Вот послушайте, что мне удалось узнать в Москве. И он рассказал полковнику о письме из Бутырского каторжного отделения, которое он не сумел перехватить. Но хотя бы разузнал содержание. – Итого, – резюмировал статский советник, – пленные «иваны» отдали свои голоса Мезгирю, а вольные – неизвестно кому. Ну, нам неизвестно, а ребята о своем выборе сообщили. И прислали полномочного делегата. – Весьма правдоподобно, – согласился фон Коттен. – Вы проследили местожительство гостя? – Номера «Якорь» на Опочининой улице. – В Галерной гавани? Там неотступное филирование невозможно. Кто за ним приглядывает? – В номерах поселился мой человек. Однако, Алексей Николаевич… В голосе полковника появились просительные нотки: – Нельзя ли ускорить? Четырех наблюдательных агентов отвлек на ваше задание. Своих дел выше шпиля Адмиралтейства, а еще чужие решай… – Михаил Фридрихович, делаю что могу. Сами знаете мое положение. Не справлюсь – Макаров съест живьем. Уж потерпите. Начальник охранного отделения посочувствовал: – Да, вот и служи им после этого… А если арестовать Мордовкина? Он же в циркулярном розыске много лет. Нажмем, вдруг признается? – «Иван»? Не таких они кровей. Там отбор хлеще, чем в Пажеский корпус. Кого попало не берут. – Значит, продолжать наблюдение? – вздохнул полковник. – Пока да. Если Горелый торчит в столице, значит, выборы еще не состоялись. Битва будет жаркой: сидящие вожаки за Мезгиря, а вольные, я подозреваю, отдадут голоса его сопернику. Он перспективнее, за ним деньги и новые сферы деятельности. Мы, можно сказать, наблюдаем схватку между вчерашним днем преступного мира и завтрашним. – Э-хе-хе… Без ножа режете… – Михаил Фридрихович, бросьте вы жалиться. Давайте про второго. – Второго мы упустили, – признался жандарм. – То есть как? – нахмурил седые брови Лыков.