– Слушаюсь! Вокруг них уже собралась толпа. Сергей хотел осторожно извлечь нож из бока шефа, но Лыков не позволил: – В больнице вынут, а то я кровью захлебнусь… Где же извозчик?.. Он еще чувствовал, как его пристраивают в ландо. Но, когда лошадь дернула, Лыков провалился в темноту. Глава 7 Снова на ногах Алексей Николаевич лечился в больнице три с лишним месяца. Из окна палаты он наблюдал, как Петербургом овладевала сначала осень, а потом и зима. Лишь в начале декабря статский советник приковылял в департамент, не без труда поднялся на второй этаж и уселся в чайной комнате. В боку все еще покалывало, и ходить без палки сыщик пока не мог. Но в целом понимал, что легко отделался. Учитывая обстоятельства случившегося, начальство не вменило ему в вину убийство преступника. Никита Кутасов, гроза тюремных надзирателей и один из самых кровавых «иванов», отведал лыковского кулака и отдал богу душу… Последние две недели отпуска по болезни Алексей Николаевич провел дома. Азвестопуло приходил каждый день и посвящал шефа в департаментские новости. Они были любопытны. Александр Александрович Макаров, гонитель и недруг Лыкова, пребывал на министерской должности последние дни. Государь уже открыто искал ему замену. За год с небольшим, что сидел на Фонтанке, ничем особым тайный советник не блеснул. Полицейская реформа забуксовала, революционные настроения нарастали. Окончательно уничтожила репутацию неудачника история с Ленской стачкой. Когда 4 апреля на золотых приисках расстреляли забастовщиков, Макаров лечился в Крыму. Его обязанности исполнял ленивый и безразличный ко всему Золотарев. Не доведя курс лечения до конца, Макаров приехал в Петербург и уже 11 апреля сделал в Думе доклад о ленских событиях. Именно тогда он сказал глупую и неудачную фразу: «Так было, и так будет!» Оппозиция не могла простить ему этой выходки. Теперь в Таврическом дворце заседала новая, Четвертая Государственная дума. Депутаты собрались на заседание 1 ноября и пока делили портфели. Но министра внутренних дел, который запугивал, вместо того чтобы каяться, привечать не собирались. Государь почувствовал это и решил уступить общественному мнению. Макаров ему надоел, да и государыня сановника недолюбливала. Алексею Николаевичу оставалось лишь дождаться смены начальства. Пока же его вполне устраивали отношения с Белецким, с которым они в последнее время перешли на «ты». Лыков залечил пробитое легкое и даже отказался ехать на кавказские воды. Ему хотелось быстрее вернуться к своим обязанностям. Вот ведь год выдался, тысяча девятьсот двенадцатый! До июня сыщик сидел в тюрьме, с сентября по декабрь лежал в больнице. Службы выпало два месяца. У чиновника особых поручений внутри все бурлило и клокотало. Распустились без него разбойники с убийцами, страх потеряли. Пора поставить их на место. Выборы в столице «ивана ивановича» давно прошли. Полиция их прошляпила и сумела арестовать всего двух выборщиков. На каторгу поехали московский делегат Мордовкин по кличке Горелый и питерец Дубоссаров по кличке Бобыль. Другие благополучно ускользнули. По агентурной информации, вождем с небольшим перевесом стал Сорокоум. Теперь он подминал под себя оппозицию. Мезгирь не смирился с поражением и готовил реванш. Однако полиция взялась наконец за укромные уголки Горячего поля. Филиппов получил откуда-то сведения, где именно поставил свои землянки атаман. Уж не от конкурента ли пришла весточка на Офицерскую? Сильная облава налетела на тайный лагерь гайменников. Но ударила вскользь, не задев верхушку. Сам Мезгирь с пятью другими «иванами» ушел тайными тропами в сторону Купчина. Пересидел опасность в Шушарах, а потом исчез надолго. Лишь недавно стало известно, что авторитетный бандит объявился в Сестрорецке. Он убил в Тарховке артельщика Приморской железной дороги, взяв восемьдесят тысяч наличными и доходными бумагами. Сбил полицию со следа и опять исчез. Оставалось ждать, как далеко зайдет наметившаяся было война двух вождей. Мезгирь десять лет грабил столицу, и сыщики ничего не могли с ним поделать. На его стороне было много старых матерых «иванов». Но большинство из них сидели в тюрьмах, их влияние на воле слабело. Молодые и сильные стояли за Сорокоума, поскольку он расширительно толковал прежние «иванские» законы. Если есть голова на плечах, не одним кистенем можно зарабатывать на жизнь. Новый вождь предлагал сращивание фартовых с капиталом, участие в больших прибылях. Уголовные стали получать заказы на силовое прикрытие торговых операций, разгон забастовщиков, устранение конкурентов. Раньше этого не было. Самые умные из полицейских, такие как Филиппов, смотрели на свежие веяния с тревогой. Дело ведь было не в разбойниках. Буржуазия подбиралась к власти и использовала в борьбе любые средства. Капитал нанимал политиков, готовых раскачивать лодку. А те в свою очередь присматривались к фартовым – нет ли среди них подходящих людей? Когда начнут резать на улицах, спрос на привычных к ножу вырастет. Такие как Сорокоум становились уже государственной проблемой. Лыков злился, но сделать ничего не мог. Шпиц-команда[53], созданная по приказу министра, давно была распущена. После ранения Алексея Николаевича у всех остальных нашлись дела поважнее. А у Макарова тем более. Сам статский советник привыкал к прежней жизни, без докторов и пилюль. Наверху готовились к смене коноводов, им было не до «иванства». Молчал и поручик Лыков-Нефедьев. Он получил телеграмму от Таубе, вроде бы начал работать над вопросом. Но важных сведений до сих пор не раздобыл. Компания «Продаткань» была в Персии никому не известна. Коммерсант Халитов, директор РЭТ по сопровождению экспортных поставок, приезжал и вел дела. Но репутация у него была приличной. Киамутдин Хабибуллович продавал мануфактуру, как многие другие. Разве что был удачливее остальных; ему, как мусульманину, персидские партнеры больше доверяли. Про Махотина, доверенного с внешностью разбойника, никто не слышал… Алексей Николаевич понял, что ему придется ждать какого-нибудь происшествия. «Иваны» опять натворят дел, новому министру это будет в диковинку, и он даст команду изловить мерзавцев. Тут и вспомнят про Лыкова. Пока же он должен набираться сил и копить информацию. Сыщик надеялся на своего агента по кличке Адамова Голова. За три месяца тот наверняка успел повидаться с Верлиокой. Возможно, у Захара Нестеровича уже есть новости для статского советника… Сыщик вызвал осведа на явку и сразу взял в оборот: – Ну, что произошло за то время, пока я лечился? Удалось тебе повидаться со старым дружком? Суровиков пристально глядел на Лыкова, словно размышлял: что сказать, а что утаить? Потом улыбнулся: – Эх, Алексей Николаич! Я ведь с вами уже простился. Как узнал, что вам легкое продырявили, что кровью истекли, не доехали до больницы – даже расстроился. Свечку поставил в храме за упокой, ей-бо! Уж извините. Потом бегал, другую втыкал, за здравие. – Спасибо. Твоими молитвами я, может быть, и спасся? – Это навряд ли, – вздохнул освед. – Таким, как я, путь к Вседержителю заказан. Грехов больно много. У вас, кто знает, может, и есть к Нему прямой провод. – Тоже навряд ли. Но хватит о пустяках, Захар Нестерович. Ответь на вопрос. Лавочник приосанился: – А вот встретился я с ним! – Уже неплохо. Расскажи, да с подробностями. И Суровиков начал излагать. Он пришел в резбенно-иконостасную мастерскую на Амбарной улице в конце сентября. Когда стало ясно, что сыщик выжил и вернется на службу. Отставной разбойник назвался старостой сельского храма из Копорского уезда и захотел повидать хозяина. Приказчик отвел его в дальние комнаты. Там Верлиока, постаревший и пополневший, сперва не узнал гостя. – Желаете иконостас обновить? – спросил он, щурясь. – Да неплохо бы… – Вы, уважаемый, пришли по адресу. Лучше нас никто не сделает. Итак, об каких улучшениях будет речь? И какою суммой вы располагаете? Мы можем и в рассрочку. Суровиков дождался, когда приказчик выйдет, и сказал: – Здорово, Никифор Ильич. Не узнал? Хозяин дернулся, как от удара током, но быстро взял себя в руки: – Вы про кого говорите? Тут таких нет. Всмотрелся в гостя и ахнул: – Фу-ты ну-ты! Адамова Голова! Откуда ты взялся? Разбойники обнялись и какое-то время похлопывали друг друга по плечу. Оба были рады встрече. – Постарел, братец, постарел… – А ты так ничего, бодрый. – Эх, годы, годы… Чухонцев-Ногтев приказал подать водки и закуски. Старые приятели просидели целый час, обмениваясь новостями и делясь воспоминаниями. Суровиков рассказал про свою лавку в Лиговке, которая содержала одинокого человека. Закончил тем, что живет тихо, но по старой привычке балуется с краденым. Если это не слишком опасно. Верлиока больше спрашивал, нежели рассказывал о себе. Он долго приглядывался к Адамовой Голове, прикидывал. И наконец предложил стать его глазами и ушами на Лиговке. – Твоими? А ты сам-то кто теперь? – жестко спросил лавочник. – Неужто живешь с иконостасов? Тогда только Никифор сознался, что состоит при серьезном человеке по кличке Сорокоум. И нуждается в помощниках, поскольку «дел много, а людей надежных мало». Еще он добавил: если хочешь, входи в наши операции, деньги рекой потекут. – А что за операции? Уж не те ли, которых я сторонюсь? – Да, я предлагаю укрывательство и сбыт краденого, – не стал темнить собеседник. – Но краденое не из домов или там после разбоя на большой дороге. Есть мануфактура, фабричная, много. Прямо со станка. Документы липовые или их вообще нету. Хозяин мой пайщиком состоит, в нескольких обществах сразу. И часть товара, значит, проводит мимо заводской кассы. Качество хорошее! Моя задача – раскидать. В Москву отгружаем, в Нижний на ярмарку, в Ирбит идет. И за рубеж: Румыния, Персия, балканские государства. Ну, там-то мы сами… А здесь, в Петербурге, руки не доходят. Нужно делить товар между лавками, вести учет, надзирать, собирать деньги, сопровождать товарный кредит… Я не справляюсь, а поручить некому. И тут ты появился. Соглашайся, брат! Заживешь гоголем, хоть и на старости лет. Все лучше, чем твое прежнее занятие – темечки кистенем крушить. Суровиков понимал, что статский советник не одобрит активного участия агента в преступных деяниях. А вот сбыт краденого куда ни шло. И согласился. К декабрю лавочник уже вел комиссионные операции на тридцать тысяч рублей в месяц. Он поставлял материи в четырнадцать лавок в Александро-Невской, Рождественской и Московской частях. Русское купечество никогда не отказывалось купить заведомо краденное, если цены были вдвое меньше отпускных… А тут еще мануфактура шла на условиях кредита, деньги можно было отдавать через сорок пять дней. И желающие нашлись. Присмотревшись к старому знакомому, Никифор предложил ему еще дело. Одних новостей про Лиговку ему теперь было мало. Он хотел не просто знать, как живут тамошние заправилы – Верлиока, явно по поручению начальника, собирался поменять власть в криминальном районе. Лиговские бандиты давно славились в столице как самые многочисленные. Сейчас высшую марку держала шайка Осипа Пасхалова по кличке Неточай. Беглый из Зерентуйской каторжной тюрьмы, Осип прижился в доходном доме министра Двора барона Фредерикса. Сей сановный господин, которого многие считали образцом порядочности, выстроил на Лиговском проспекте огромное здание и завел в нем весьма упрощенный паспортный контроль. Настолько упрощенный, что все четыре этажа быстро заселили фартовые. Полиция не смела тревожить почтенного человека, который видится с государем по семь раз на дню. И дом жил весело и лихо, терроризируя округу. Банда Неточая занимала половину этажа и насчитывала более сорока штыков. Летом Осипа возвели в «иванское» достоинство, он участвовал в выборах и отдал свой голос Мезгирю. Сорокоум затаил обиду. Он готовил переворот на Лиговке и нуждался в секретной агентуре. Так Захар Нестерович сделался слугой двух господ. Все это освед изложил сыщику в обстоятельной беседе. Алексей Николаевич стал задавать уточняющие вопросы: – Встречался ли ты с атаманом? – Нет, и даже не предвидится, потому как Верлиока меня до больших секретов не допускает. – Жаль, жаль… А откуда берешь товар? Какие фабрики вы обжуливаете? – Перво-наперво Шлиссельбургскую ситценабивную, – обрадовал Лыкова агент. – Хорошее дело. А еще кого? – Дык… устанешь пальцы загибать, ваше высокородие. Почитай, все крупно-значимые. Товарищество «Торнтон», Александровская и Новая бумагопрядильные мануфактуры, а еще Российская, Невская и Никольская… Кто еще? Северная ткацкая, Сампсониевская, общество Воронина-Лютша-Чешера… Можно сказать, что Сорокоум создал «ночной торговый дом», куда привозят выкраденные со всех здешних фабрик товары. Я реализую только малую их толику, и то тридцать тысяч оборота. А у других? Чай, не меньше. Наш «иван иваныч» должен быть миллионщик! – Потому он и победил на выборах, – кивнул Лыков. – Купит с такими капиталами всю полицию, сукин сын. Они помолчали. Суровиков догадывался, что ему сейчас дадут задание посложнее, а именно – вызнать насчет главаря. И показывал всем своим видом, что такой риск ему не по нутру. Старый освед знал: Алексей Николаевич никогда не поручал агентам непосильные или слишком опасные задания. Поэтому они и работали на него годами. Если людей не беречь, они в конце концов разбегутся… Статский советник пристально смотрел на бывшего разбойника: – Ну? Все? – Алексей Николаич, ей-ей не смогу. Честное слово. – Боишься, понимаю. Давай так: подскажи мне хоть что-то. И вообще, присмотрись к этим людям. Вот, например, кисти у Сорокоума маленькие, как у женщины. Хотя ростом он повыше меня. – Откуда вы знаете? – Сообщил один дергач. Правда, он видел атамана мельком и в сумерках. Но, похоже, не врал. – Так-так… Маленькие кисти, – повторил для себя Суровиков. – Еще чего? – Вид властный. Как сказал парень – сразу хочется шапку снять. – Такого я у Верлиоки не видал. Точно не было, я бы запомнил. Да и навряд ли «иван иваныч» ходит к Никифору. Скорее, тот навещает начальство с докладом. Лыков нахмурился: