Мать погрустнела, впала в анабиоз. Помогать ей никто не помогал: баба Катя померла давно, когда Павлу было два, о прочих родственниках мать отказывалась говорить, сообщала лишь то, что они все твари. Оценки и успехи Павла ее не радовали, она вообще перестала его видеть, смотрела сквозь его лицо. Бросила работу, на этот раз в теплицах, но денег не убыло: к ней ездили разные мужчины, забирали днем, возвращали поздно ночью, иногда на следующее утро. Через год исчезла и она, бесследно, как отец. Другой родни у Павла не осталось, и он угодил в детдом. Режим дня – первое, что он усвоил. Подъем, уборка, завтрак, душный и валкий автобус, школа, потом обед, опять уроки, опять автобус, домашка, занятия по социально-бытовой ориентировке, час на телик или планшет в компьютерном классе, ужин, помывка и отбой. Иногда приезжали волонтеры и детей сгоняли в актовый зал, заставляя хлопать и смотреть. Себе же лучше было хлопать: директриса считала, что чем радостней и громче встречает всех детдом, тем чаще в него ездят и привозят помощь. Потому она ревностно следила за группами, и тех, кто баловался, потом ждала расправа. Дня два без планшета и телефона, например, или внеочередное дежурство. У телика работало три канала, и в основном шла скукота, сплошная политика. В Кремле менялась власть каждые полгода, без конца жужжали то про внешних западных врагов, то про западных партнеров и друзей, про «глубокий кризис», необходимую цензуру в интернете, невыплату пенсий и зарплат. Показывали очереди у закрытых банков: люди с серыми лицами, в серых пальто безропотно стояли вдоль стены, а рядом сидел на картонке бомж и что-то набирал в смартфоне. Потом крупным планом курс валют, алые цифры на черном экране. Потом полупустые полки магазинов, старухи с годовым запасом гречки, девушки у шоссе в ночи, фары машин выхватывали голые длинные ноги, лица со злыми усмешками, точки сигарет. Все были заняты Москвой, тем, что творилось в стенах Кремля, переговорами премьер-министра в Китае. Но Павлу эти сюжеты казались далеким фоном, каким-то фильмом, не имевшим отношения к его жизни, сделавшей полный разворот. Глядя на экран, он думал о том, что мама наверняка найдется скоро. Может, опять уехала куда-то с теми дядьками в битой машине и забыла о времени. Может, заблудилась, или осталась без денег, или заболела. Но она за ним придет. Нужно просто продержаться – месяц, два, а может, всего неделю. Немного потерпеть. А ночью снова прятали одежду. Это ничего, было гораздо хуже, когда привязали к кровати. Павлу как назло захотелось в туалет. Кричать ему не дали, затолкав в рот чей-то носок, и всю ночь пришлось лежать на мокрых простынях, пока часов в шесть в группу не заглянула воспиталка. Так прошла осень, началась и закончилась зима. Солнце стало робко пригревать, вытапливая лужи в ледяной коре. О матери Павел уже почти не думал, и снилась она ему изредка, обычно после того, как он видел в городе похожих женщин или слышал похожие голоса. В школе, куда возили из детдома, он быстро стал звездой. Программа была слабая, к тому же с подачи отца Павел прочел столько книг из библиотеки, что знал практически всё, о чем рассказывали учителя. Из-за этого его определили в класс к ребятам постарше, но и там оказалась сплошная скукота. – Во Франции, как и в Англии, в то время главой государства являлся кто, Денисова? Да, король, – зудела училка, расхаживая между рядами. – При нем имелся совет, считавшийся правительством, но монарх сам назначал его членов… Так зевать хотелось, что сводило челюсть. Училка шпарила прямо по тексту, слово в слово. Вот и смысл рассказывать то, что они и сами в силах прочитать, причем в сети? Ну, многие, по крайней мере. С иллюстрации на Павла с презрением взирала черно-белая Елизавета. Над ней ручкой был нарисован член с волосатыми яйцами, кому-то, видимо, навеяло членами советов и парламентов. Даже учебники в той школе были бумажными. Отец бы это оценил. Сзади зашелестело, и под лопатку впился карандаш. Павел изогнулся от боли, со свистом выдохнул. – Чжан, – прошипели сзади. – Эй, Чжан, ты китайский сделал? Сделал, чего там было делать. Но Павел вновь склонился над тетрадью, прикинулся, будто что-то в ней чирикал. Еще не хватало помогать идиотам, пускай сами мозгами шевелят. – Слышь, – вновь донеслось шипение, – китаеза. Это тоже было привычно и на оскорбление не походило. Павел тайком от училки показал задней парте фак и вовремя убрал, пока за палец не схватили и не вывернули нафиг. Да, китаеза, потомок древней цивилизации, которая сейчас правит миром. Не нужно завидовать. Одноклассники и одногруппники чуяли Павлово превосходство, но реагировали на него по-своему: толкались и обзывались, отбирали ранец, перекидывали его друг дружке, и тот терял карандаши и учебники, пролетая у Павла над головой. Прятали вещи, забирали еду, не приглашали в чаты, но писали в них про него – Павел догадывался по вибрации мобильных, смешкам и взглядам на него через плечо. И тычки в спину, под самую лопатку, отчего Павел всё время крутился за партой. Он не читал задания, а напряженно ждал, когда карандаш вопьется в очередной раз. А когда его совсем доставали, поворачивался, бросался на обидчика и стоял в коридоре до самой перемены. Слушал звонкий ладный хор: «Китаёза! Китаёза!». Большинство училок он тоже раздражал. Русичке не нравился его безупречный русский и знание биографий всех авторов школьной программы. Учительницу китайского он бесил своими замечаниями – впрочем, не он был виноват, что она делала ошибки в тонах. На основах православной культуры он высыпался, математику выполнил на год вперед. Поэтому ему частенько старались занизить оценку, и изредка это даже получалось. А вот Марьниколавна из компьютерного класса относилась к Павлу хорошо и разрешала брать планшет с собой до конца занятий. «Ты взрослый и ответственный мальчик, Паша, я тебе доверяю», – так она говорила, и Павел очень это ценил. Еще к нему всегда приходили за домашкой. – Привет, Чжан. Павел обернулся, недовольный, что его сбили с мысли. Он устроился на подоконнике в конце коридора, хотел порешать задания ОГЭ по информатике, даже не за хорошую оценку, а интереса ради: ему нравилось разбирать и взламывать сложные задачи. Получить верный ответ было приятно, совсем как щелкнуть семечку или орех и слопать сердцевину. Но теперь рядом облокотилась Зайцева из восьмого «В», смотрела на Павла ласково из-под паучьих лапок накрашенных ресниц. Светло-розовая кофточка расстегнута, в вырезе теснились усыпанные конопушками белоснежные груди, слишком крупные для ее лет. Груди показались еще больше, когда Зайцева подперла их сложенными руками. Пахнуло табаком и сладкими тяжелыми духами, как будто бабка надушилась. – Скинь мне ответы по китайскому на мыло, – сказала Зайцева. – А я тебя поцелую. Брезгливость подступила к горлу горьком комом, и одновременно дыхание перехватило, стало горячо внизу живота от одной мысли о том, что Зайцева коснется его вот этими припухшими губами, которые перецеловала половина школы. – Зайцева, ты знаешь, что ты шлюха? – тихо и очень серьезно поинтересовался Павел. Но Зайцева не обиделась и даже не удивилась: – Придурок мелкий. Она лениво отлепилась от подоконника и двинулась дальше по коридору, качая бедрами. Старшие пацаны проводили ее взглядами, перебросились шуточками. Павел уже видел, как спустя лет десять они спиваются, жарят шашлыки во дворе между гирляндами развешанных простыней, а Зайцева мерзнет у шоссе в тонких колготках. Зябко переступает заплывшими ножками, прячет под челкой синяк. Всем им одна дорога – вниз, на панель или бухать. А у Павла была другая цель. Его манил Пекин, как перелетных птиц призывает юг. Земля обетованная, Эльдорадо двадцать первого века, Китай был полон ярких обещаний, подарков, заготовленных лишь для него, Павла. И эти обещания виделись повсюду: в вое дальнего поезда, что прилетал эхом из-за лесополосы, в свете заходящего солнца, который пробивался сквозь листву и ельник, в новостях, где всё чаще рассказывали о союзных проектах России и Китая и давней дружбе двух народов. Он будет там, он попадет в Китай. Там его место, там его ждет успех, туда он вырвется, как вырвался тот же Гарри Поттер из чулана, это лишь начало большой истории успеха и борьбы. При этом ему чудился отец, молодой, в строгом костюме, в котором он ездил в Москву, он будто кивал и говорил: «Молодец, ты не подводил меня ни разу, и сейчас не подведешь». После обеда все классы вышли погулять, и ученики бродили стайками по школьному двору, как по вольеру, наматывая круг за кругом и стараясь держаться солнечной стороны, где снег уже подтаял. – Эй, китаеза! – от спортзала донесся крик. – Сюда иди! Павел, стоявший без дела у грубо сколоченных столов со сваленными на них рюкзаками и мешками сменки, нехотя пошел. Зайцева смотрела, и, хоть Павлу было на нее плевать, совсем плевать, он не желал показаться трусом. Кричали парни из девятого «В». Один, самый высокий и крепкий, всегда ходил с портативной колонкой в рюкзаке и принуждал всех слушать электронную долбежку, врубая ее на полную сразу на выходе из школы. Второй, главный, постоянно курил у мусорки и бросал в нее бычки, один раз та даже загорелась. Он щурился, будто солнце било ему в глаз, пил энергетики и задирал детдомовских. Третий был у него подпевалой, тоже с сигаретой, а четвертым оказался Мишаня, отпетый двоечник и одноклассник Павла. Учиться он не желал, но не терял надежды получить четверку и считал, что все ему должны. Очень настырный парень. Павел и не знал, что он дружит с девятиклассниками. – Тебе сколько лет? – спросил главный, закуривая. Павел обернулся, ожидая, что сейчас кто-то заметит – учительница, охранник – и влетит девятикласснику по первое число. Но нет, никто не обращал внимания, учителя стояли на том конце двора и следили за младшими. – Двенадцать, – ответил Павел. – Фигасе. Умный, значит, если с Мишаней в классе. Мишаня важно кивнул, словно то была его заслуга. Хотя Павел на его месте стоял бы и не отсвечивал: четырнадцать лет, а учился в седьмом, второгодник. – Ботаник у нас, – сказал Мишаня. – Всем списывать дает. – Ничего я не… – начал Павел, но главный перебил: – Пойдем. – Куда? – спросил Павел, перехватив удобнее планшет, чтобы не выглянул случайно из-под куртки. Не успел отдать его Марьниколавне и теперь отчаянно жалел. – Пойдем, пойдем, перетереть надо. – Поманив рукой, главный двинулся за школу. Павел пошел, куда велели, сперва по инерции, потом вдруг никого не оказалось рядом, кроме четверых ребят выше его на голову. Они остановились у закрытых дверей, через которые столовка по утрам принимала контейнеры с едой. – В общем, дело есть, – сказал главный. – Мишане надо бы домашку по китайскому, он не успевает. А нам ответы по китайскому ОГЭ, и еще что-нибудь сделай, математику, что ли. Мне передали, ты сечешь. – Можете учить китайский сейчас, на перерыве. Это будет отличная практика. Вам всё равно пригодится, учитывая запросы на рынке труда, – предложил Павел, не видя проблемы. Но девятиклассников его предложение почему-то насмешило. Качок с колонкой фыркнул, выпустив облачко табачного дыма, главный рассмеялся. – А ты юморной. Не, на перерыве не пойдет, у нас свои дела, то-сё. «То-сё» – это покурить и музон послушать, в телефоне залипать? «Хуже обычного лентяя лишь тот лентяй, который хочет выехать на чужом горбу», – так говорил отец. Своим ученикам он не разрешал не только списывать, но и снижал оценки тем, кто списывать давал. Будь Павел постарше и поумнее, он запросил бы цену за работу. Это потом уже он понял, что старшим, на чьей стороне сила, лучше не отказывать, а договариваться и делать из лимонов лимонад. Но тогда он, потомок древней цивилизации, ответил просто: – Не буду, сами делайте. – Чё? Ты чё сказал? – Главный подошел, чуть сутулясь, как будто не расслышал, и вдруг вдарил Павлу ниже ребер. Боль ослепила, к горлу прыгнул горький ком. Планшет выпал, заскользил куда-то по обледенелому асфальту. – Нам твой китайский нахрен не сдался, косоглазый. Вы тут понаехали, бля, а нам сиди сдавай экзамены, учи язык? Нет, бля. Делай домашку и ОГЭ. Передавать перед уроками, понял? Павел молчал, не веря, что это происходит с ним. Он сам был где-то очень далеко от боли и бугристой корки льда, смотрел на всё со стороны и ждал развития событий. Еще один удар, в голову, до звезд перед глазами. Что-то хрустнуло – нос? Экран планшета? За планшет будет особенно обидно. – Ты понял? Павел кивнул. Слёзы застили глаза, и вместо пацанов он видел лишь темные силуэты на фоне яркого хрустально-голубого неба. Пацаны, сплюнув, удалились. Павел вытер слёзы с глаз, кровь с губ и все-таки целого носа, ткнул пальцем в потухший разбитый планшет – вдруг оживет? Но тот молчал, через экран кривилась трещина. А Шваль проснулась, потянулась, спросила тихо: «Ты точно хочешь так?». С тех пор он стал делать за других домашку по китайскому, за всех подряд: девятиклассников, их друзей и девушек. Хорошо, самого страшного не случилось: Марьниколавна не запретила ему заниматься после уроков. Когда он к ней поднялся, весь в слезах, с кровавыми пузырями под носом, она про планшет и не вспоминала даже, только заохала и повела Павла в медкабинет. И после разрешала пользоваться планшетами, но теперь только в классе, под присмотром, когда она сама оставалась сверхурочно. Летом Павел отдохнул, справил тринадцатилетие в компании единственного друга – забитого Марата, любителя комиксов и онлайн-порнушки. Марат подарил Павлу бонусный меч в сетевой игре, очень долго собирал на него очки. Павел сделал вид, что рад, хотя к тому времени он научился сам добывать любые бонусы. В середине июля, когда на неделю установилась душная вязкая жара и вода прогрелась, воспиталки повели всех на реку купаться. Народ поскидывал одежду на песок и ринулся в Оку, даже Борисовна оголила телеса и забралась по пояс, ступая аккуратно и мелко вздрагивая рыхлым телом. Павел единственный остался на берегу. Он отворачивался каждый раз, когда кто-либо с визгом уходил под воду. Боялся снова посмотреть: вернулся ли нырнувший или навсегда исчез? Радостные вопли вместе с бульканьем и всплесками казались криками тонущих, и что-то темное сгущалось над рекой, над головами-поплавками. Вскоре дергаться надоело, и Павел поднялся, двинулся вдоль берега, загребая кедами песок. В высокой траве стрекотали кузнечики, вспорхнула напуганная Павлом птица. Он проследил за ней взглядом, чувствуя теменем, спиной, как темное ползет за ним, гудит электричеством на проводах. В воде плеснуло, затем чуть громче, почудился далекий слабый крик. Кузнечики затихли. Павел остановился, пригляделся к широкой простыне реки, рябой от бликов. Никого и ничего от берега до берега, лишь камыши. – …ите! Он подошел ближе, остановился на краю песчаного обрыва. На миг почудилось: метрах в двадцати от Павла всплыла светло-рыжая макушка. Лена из третьей? Но она вроде хорошо плавала. Или то была игра света?