Макушка показалась снова, чуть ниже по течению. Взметнулась тонкая бледная рука, ухватила воздух пальцами и тут же скрылась. Павел оцепенел. Надо было прыгнуть, но он не мог помочь, не мог себя заставить коснуться бурой, как заварка, воды. Он даже не сумел позвать на помощь, рот и горло будто залили смолой, ноги отяжелели, вросли в песок. Только и мог, что вглядываться за поворот, выискивая руку и макушку – что угодно, но не было ничего. Река вновь стала тихой, гладкой, кузнечики застрекотали. Павел думал, что будет паника, когда он вернется. Полиция, воспиталки, кто-то будет плакать, кто-то – бегать, зовя Лену. Но всё было тихо. По команде Борисовны ребята вылезли из воды, девчонки переодевались за кустами, визжали, когда к ним ломились парни, а уже одетая Лена сушила волосы полотенцем, прыгала на одной ноге, вытрясая воду из уха. Ему, должно быть, показалось, подумал Павел. Бывали глюки. Но светлая макушка никак не забывалась. Начался сентябрь, и в жизнь Павла, как наказание за трусость, вошел Краснов. Павел стал прогуливать школу, за что его лупили лишенные домашки старшие. Но было уже небольно и даже всё равно. Чувства притупились. Держал только Пекин, наверное. Павел чуял запахи лапши, жареного мяса, слышал людской гул на перекрестках, речь, которую он понимал. Он обставлял квартиру – обязательно на верхушке небоскреба, с окнами до пола, в которые будет врываться беспощадное рыжее солнце. Он повторял: там его место, не здесь. Всё, что здесь, нереально. Он вырвется отсюда им назло. Но одно дело решить, а совсем другое – вытерпеть и дождаться. Всё закончилось после первого снега. В тот день – день рождения Швали – Павел сидел на перекладинах на школьном дворе и смотрел на проносящиеся мимо облака. Хотелось оставить тело, зацепиться за одно из них и пролететь следом за утками над остывшими, подернутыми инеем полями, витками Оки и оставленными на зиму дачными домами. Вот он парит, расставив руки, как будто они крылья, и воздух наполняет легкие, такой холодный, что режет изнутри. Каково это – лететь и не помнить ни о чем? Ни о Борисовне, неотвратимо возникавшей в дверях и манящей его толстым пальцем, когда так хотелось закричать, рассказать всем, попросить о помощи, но никто же не поможет, одногруппники только добьют. Ни о Краснове, рядом с которым Павел чувствовал себя живым бессловесным товаром. Раньше он считал, что всё в мире было для него, потом думал, что невзгоды временны и он всё преодолеет. Но становилось только хуже, как будто мир пытался его сожрать. Каждый раз – новая подсечка, и Павел устал подниматься на ноги. Хорошо бы просто сдохнуть, попутно утащив всех с собой: Краснова, Борисовну, училок, старшеклассников и их телок, физрука, который называл его Мао Цзэдуном… Хлопнула дверь. Из школы вышел Мишаня и, завидев Павла, направился к нему. Павел чуть не застонал. Он совсем забыл про их домашнюю работу, ничего не сделал. После вчерашней поездки с Красновым тело болело и очень хотелось удавиться, какой уж тут китайский. – Китаеза, где домашка? – Мишаня крикнул еще издали и усмехнулся. В тот день его лицо было особенно отвратным, этот нос картошкой, эти белесые, выгоревшие за лето брови. И голос хриплый, уже низкий, не ломкий, как у Павла. Мишаня стал совсем как старшие и даже перенял манеру звать Павла «китаезой». Павел решил не врать. Страшно уже не было. – Я не сделал, – просто ответил он. – Чё-чё? Я не расслышал. Павел глубоко вздохнул. Спрыгнул с перекладин – падать с них куда больнее, чем просто с ног. – Я не сделал тебе домашку. Прилетела оплеуха, мир качнулся, смешался с резкой болью. Павел отшатнулся, внутри него как будто треснуло стекло. – Ты попутал, да? Тебе сказали: приноси всё вовремя. – Я вчера не мог, – ответил он, чувствуя, как тяжелеет голова. Что-то поднялось из глубины, и руки Павла ему уже не принадлежали, ноги не были его ногами, превратились в две туго сжатые пружины. Захотелось сделать Мишане больно, очень больно, вырвать из него кусок, чтобы Мишаня тонко завизжал. Или схватить за волосы на затылке и ударить носом о стол. А может, о чугунное ограждение дорожки, выступающий острый лепесток? Услышать хруст лицевых костей. Хрупнет, как разломанный кубик рафинада. – А чем ты занимался, чучело? Договорились же: каждый день. Мне старших позвать? Никого позвать он не успел. Павел со всей дури саданул его головой, лбом по носу. Чуть сам себя в нокаут не отправил, но Мишане было всяко хуже, кровь полила на подбородок и куртку. Драться Павел не умел и молотил, куда попало, без разбора, но оказалось, Мишаня тоже не был Брюсом Ли, и они сцепились в потный, шумно дышащий клубок. Дальше был провал, сплошная муть. Он помнил хохот – его ли? Он вроде бил Мишаниной головой асфальт, держа ее двумя руками. Что-то хватанул зубами, брызнула кровь. Тело Мишани обмякло, и Павел ударил снова. Его схватили сзади, оттащили, Павел вырывался и брыкался, что-то орал, а Мишаня с окровавленным лицом сидел и плакал, зажимая нос. «Иди сюда! – кричал Павел, как ему потом сказали. – Иди, возьми свою домашку, тварь!» Во рту был небольшой кусок чего-то соленого и скользкого. Павел проглотил его. На крик сбежались все, от завуча до завхоза. Приехали полиция и скорая, по скорой увезли Мишаню, полиции достался Павел. Уже в отделении навалилась слабость. Очень хотелось прикорнуть хотя бы на неудобном стуле, куда его усадили, но вечно дергали кислые дядьки в форме, задавали кучу вопросов. Павел даже сказал им про Краснова, но ему велели «закрыть пасть, пока зубы на месте». Потом его оставили в покое, несколько часов Павел провел в комнатушке без окон. Ненадолго задремал, сев на пол, на рюкзак, спиной к стене. Вечером его выпустили. Павел ожидал увидеть директрису или на крайняк Борисовну, кого-нибудь из детдома. Но у выхода из отделения стоял Краснов. Без лишних слов он усадил Павла в машину и вернул в группу лишь следующим утром. Дня три Павел не мог сидеть, и срать нормально тоже. В психушку его так и не отправили, хоть и грозились часто. Наверное, Краснов подмазал. После той драки Павла прозвали бешеным, а учителя морщили нос и тянули «шва-аль», совсем как Борисовна. Даже Марьниколавна теперь обходила его стороной. Мишаня в школе больше не появлялся, вроде как его перевели на домашнее обучение. Настало темное время, которого Павел почти не помнил. Он плюнул на Пекин, стал давиться дешевым китайским куревом с привкусом скошенной травы. Тряс мелкоту на мелочь, прочих не подпускал к себе, и дрался не на жизнь, а на смерть. Ни с кем не дружил. Перестал что-либо испытывать, когда приезжал Краснов, ни страха, ни стыда – ничего, лишь чистая ненависть, остывший и замерзший концентрат. Спустя какое-то время он понял, что надо как-то выбираться, не себя топить, а тех, кто это заслужил. Прошел через скандал и суд, обжился в новом детском доме, наверстал упущенное в школе, писал простенькие игры для арок, увлекся мотивационными лекциями и IT-подкастами, на год раньше выпустился – не без помощи директрисы, та была лишь рада от него избавиться. Он сдал все экзамены на высший балл, прошел в «вышку», бросил курить, надел костюм. Отказал мужичкам, подкараулившим его у института и предложившим перебраться в академию ФСБ: он собирался эмигрировать, а не пожизненно сидеть в России. Он не бухал, не матерился, брился через день, мазал руки антибактериальным гелем, тренировался в зале и пил много простой воды без газа, комнатной температуры, не меньше полутора литров в сутки. Но Шваль, сожравшая кончик Мишаниного носа, осталась в нем – и после возвращения Краснова оживилась. «Что будем делать, Паша?» – спрашивала каждый день. Что делать-то? 10 – Привет, Лилёк! – зычно окликнул Игорь с порога. Лишь потом заметил, что кафе забито полностью, на крик пооборачивались люди. Неодобрительно смотрела колхозница с советского плаката, прижав палец к губам, под ней крупными буквами алело: НЕ БОЛТАЙ. – Простите… – пробормотал Игорь и двинулся к барной стойке, за которой его ждала, улыбаясь, посвежевшая загорелая Лиля. Склонившись к ее уху, он прошептал: – Слушай, я не знал, что в субботу утром такой аншлаг. – Так у нас через полчаса встреча с Терняевым, – бодро ответила Лиля. – Терняев – это кто? Лиля вскинула розовые брови. Теперь неодобрительно смотрела она, совсем как женщина на плакате. – Он писатель. Игорь, о нем весь год блоги трубят. Ты не читал «Последнего волка»? – Я блоги не читаю, – отмахнулся Игорь, подумав, что и художку он читал в последний раз в прошлом году, если не раньше. Он помнил только, что привез этого «Волка» пять штук и на обложке было что-то синее, абстрактное. Маленькая и стройная, Лиля походила на пичужку с острым носиком, всегда носила очки – не арки, а просто фальшивку с прозрачными стеклами и стразами на дужках. Она облизнула пирсинг на губе, наклонилась, доставая зёрна с нижней полки, и платье облепило круглый зад. Игорю вспомнился этот зад с того же ракурса, но без одежды, крупная родинка на правой лопатке, похожая на мятую ягоду брусники, и блестящие от пота плечи. Теперь на этих плечах в вырезе платья Игорь заметил белую полосу от лямки купальника. – Как отдохнула? – Снова вышло слишком громко, и Лиля приложила палец к губам. – Хорошо, – ответила еле слышно. – Каталась на слоне, на каяке плавала. «Одна?» – Игорю хотелось уточнить, но он прикусил язык. Не его это дело, с кем Лиля отдыхала. Еще решит, что он клеится. Мало-помалу она разговорилась. Рассказала о Таиланде и каяках, о том, как быстро прошла таможню с новой идентификационной картой САГ, в обход шеренги туристов из других стран, как боялась стай рыжих обезьян у шоссе и наблюдала рыбок на мелководье, крабиков, что прятались в песке, быстро закупоривая норки. Как Игорь понял, она впервые побывала за границей и очень впечатлилась. Он бывал в Азии, но остался равнодушен. Жара и высокая влажность делали его вялым и инертным, и даже прекрасное прозрачное море не помогало взбодриться. Только после захода солнца Игорь ненадолго приходил в себя и начинал соображать – ровно до бара, в котором они с другом ежевечерне оседали. В баре он опять проваливался в жаркое беспамятство, на этот раз другого толка, и приходил в себя лишь утром, дай бог в своей постели. В итоге Игорь отдыхал после того отпуска еще неделю, уже в Москве. Их разговор прервала новая бариста. Широко улыбаясь, она вышла с кухни и по-мужски крепко пожала Игорю руку. Бывшая пловчиха с короткой стрижкой, она быстро выучила свои обязанности и по-спортивному ловко с ними управлялась. Симпатичная, общительная, то, что надо для кофейни. Лиля следила за их рукопожатием внимательно, что-то выискивая у Игоря в лице. – А ты новую девочку нанял, – отметила с легкой тревогой, когда пловчиха ушла к клиентам. Кофе-машина под Лилиными мягкими руками послушно плевалась в чашку, урча и вздрагивая. – Оксана ушла? Как будто она не знала, что ее подругу выгнали. Наверняка та Оксана еще в Таиланд писала Лиле и жаловалась на нелегкую судьбу. – Ее ушли. Она хоть раз вовремя приходила? Лиля отвела взгляд, дежурно соврала, мол, всегда вовремя, ну, опаздывала пару раз, но это потому что у нее ребенок маленький, ты не думай. Потом добавила, что все-таки решила увольняться. Игорь упросил ее задержаться месяца на три, до осени. Лиля быстро согласилась и ждала еще чего-то; возможно, что Игорь вдруг одумается, призна́ется ей в любви, скажет, что наконец всё понял, прости меня, останься здесь навечно. Но признаваться Игорь ни в чем не собирался. Так даже лучше было, что Лиля увольнялась: после той пьяной ночи между ними выросла незримая стена из невысказанных слов и Лилиных желаний и обид. А Игорь был бы и рад вернуть всё в дружеское и деловое русло, но поздно. – Василий Васильевич свой магазин закрыл, ты видел? Вот так! А Игорь даже не заметил. Он подался вперед, лег грудью на барную стойку и поймал за локоть ускользающую Лилю. – Стой-стой. Это когда? – Вчера зашел с утра и сказал, что переезжает. Обещал навещать нас иногда. Но не очень часто, наверное, он же теперь ближе к Голутвину будет, где-то там. – У него же неплохо шло всё. Почему решил переехать, не сказал? – Только то, что владелец расторг с ним договор. Продал кому-то здание. И еще. Вчера заходили странные мужчины. Такие… – Лиля описала руками двухметровый шкаф. – Трое в черных куртках, всё осмотрели и ушли. Я их окликнула, думала, может, помочь чем-то надо, но они вообще не ответили. – Просто огляделись и ушли? – уточнил Игорь, и Лиля кивнула. – А потом я их снаружи видела несколько раз, они стояли и курили. Может, турагентство искали? В здании напротив располагалось турагентство, и какие только персонажи туда не приходили. Называлось оно «Ласковые берега», но выглядело совсем неласково, сокрытое за узкой лесенкой, курилкой и коридором со скрипучим полом, выложенным елочкой. Две комнатушки, заставленные столами, с битым кулером в углу. «Ласковые берега» отправляли жителей Коломны к берегам Египта, Турции, Таиланда, Хорватии и Крыма, всё включено, недорого и три звезды.