– Не очень… При впадении реки в море всегда есть порог, который трудно преодолеть, где кипит вода и в пене кружатся обломки затонувших кораблей. Воспоминания нахлынули из темноты, натолкнулись на барьер между ночью за окном и светом лампы и то погружались в глубину, то выныривали на поверхность, оборачиваясь либо белесым брюшком, либо серебристой спинкой. Хлоя слегка приподнялась. – Сядь ко мне… Колен подошел к ней и лег поперек кровати, так что Хлоя могла положить голову на сгиб его левого локтя. Кружева тонкой ночной рубашки рисовали причудливые узоры на ее золотистой коже, трогательно набухшей у основания грудей. Хлоя пальцами стиснула плечо Колена. – Ты не сердишься?.. – На что? – На то, что у тебя такая глупая жена… Колен поцеловал Хлою в ямочку ее доверчивого плеча. – Спрячь руку, моя милая Хлоя, ты простынешь. – Мне не холодно. Слушай пластинку. В игре Джонни Ходжеса было что-то возвышенное, необъяснимое и абсолютно чувственное. Чувственность, так сказать, в чистом виде, освобожденная от всего телесного. Под воздействием музыки все углы комнаты округлились. Колен и Хлоя лежали теперь в центре некоей сферы. – Что это? – спросила Хлоя. – The Mood to be Wooed[49], – ответил Колен. – Я это почувствовала, – сказала Хлоя. – А как же доктор войдет в комнату такой формы? XXXIV Николя открыл дверь. На пороге стоял доктор. – Я доктор, – сказал он. – Не угодно ли вам проследовать за мной? – И Николя повел доктора по коридору. – Вот, – произнес Николя, когда они оказались на кухне, – отведайте и скажите свое мнение. В большом сосуде из остекленевшего кремне-содо-кальциевого соединения отстаивалось варево весьма своеобразного цвета: оно отливало как пурпуром Кассиуса, так и зеленью рыбьего пузыря, но при этом со слабым оттенком синеватого хрома. – Что это такое? – спросил доктор. – Отвар, – объяснил Николя. – Это я вижу, но для чего он? – Для бодрости. Доктор поднес сосуд к носу, осторожно понюхал, воодушевился, снова понюхал, но уже со смаком, попробовал, потом залпом выпил и схватился обеими руками за живот, уронив при этом саквояж с инструментами для врачевания. – Ну как, действует? – поинтересовался Николя. – Ух! – крякнул доктор. – Это вещь!.. Сдохнешь!.. Вы ветеринар? – Нет, – сказал Николя, – повар. Одним словом, сработало? – В некотором роде. Я чувствую такой прилив сил… – Теперь пройдите, пожалуйста, к больной. Вы продезинфицированы! Доктор двинулся, но почему-то в обратном направлении. Судя по всему, ноги перестали его слушаться. – О! – воскликнул Николя. – Гляди-ка!.. А вы в состоянии осмотреть больную? – Видите ли, мне хотелось узнать мнение своего коллеги, поэтому я попросил прийти профессора д’Эрьмо[50]. – Все ясно. Тогда, пожалуйста, пройдите вот сюда. – И Николя отворил дверь черного хода. – Вы спуститесь тремя этажами ниже, повернете направо и окажетесь там, где нужно. – Понятно, – сказал доктор и стал спускаться, но вдруг обернулся и спросил: – А где я, собственно говоря, нахожусь? – Тут, а где же еще? – ответил Николя. – А-а-а, понятно!.. – сказал доктор. Не успел Николя захлопнуть за ним дверь, как Колен заглянул на кухню. – Кто это приходил? – спросил он. – Доктор. Но у него был такой идиотский вид, что я решил от него избавиться. – Но нам ведь так нужен врач, – сказал Колен. – Конечно, – сказал Николя. – Сейчас придет д’Эрьмо. – Тогда порядок. Снова зазвенел звонок. – Не бегай, я сам отворю, – сказал Колен. В коридоре мышка стала взбираться по ноге Колена и в конце концов пристроилась на его правом плече. Колен прибавил шагу и открыл дверь профессору. – Здравствуйте, – сказал тот. На профессоре были черный костюм и ярко-желтая сорочка[51]. – Физиологически, – заявил он, – черное на желтом фоне являет собой максимальный цветовой контраст. Добавлю, что данное сочетание не утомляет глаз и предупреждает несчастные случаи на улице. – Наверно, – согласился Колен. Профессору д’Эрьмо было лет сорок. Их ему и давали. А больше он бы все равно не взял. Щеки его были лишены растительности, однако он носил маленькую остроконечную бородку и невыразительные очки. – Не угодно ли вам пройти за мной? – сказал Колен. – Не знаю, – сказал профессор, – я колеблюсь… В конце концов он все же решился. – Кто болен? – спросил он. – Хлоя, – ответил Колен. – А, припоминаю мелодию… – Да, – сказал Колен, – эта самая. – Хорошо, – решился д’Эрьмо, – по шли. Вы должны были сказать мне это раньше. Что с ней? – Я не знаю. – Я тоже, – признался профессор. – Теперь я могу вам в этом признаться. – Но вы разберетесь? – с тревогой спросил Колен. – Не исключено… – ответил профессор с сомнением в голосе. – Следовало бы ее посмотреть… – Так пошли! – Да, конечно…