– Верно, потому что в моем доме они были ни к чему! – До чего же ты мне надоел, – сказал Николя. – До смерти надоел! XLVII Колен услышал стук и поспешил открыть дверь. На одном его шлепанце зияла здоровенная дыра, поэтому он спрятал ногу под коврик. – Высоко вы живете, – сказал, входя, профессор д’Эрьмо. Он никак не мог отдышаться. – Здравствуйте, доктор. Колен покраснел от смущения, потому что ему пришлось вытащить ногу из-под коврика. – Вы сменили квартиру? Прежде вы жили куда ближе. – Нет, это та же квартира. – Нет, не та же, – сказал профессор. – Шутить, молодой человек, надо с серьезным видом и более остроумно. – Да? Вероятно. – Ну, как дела? Как наша больная? – спросил профессор. – Ей лучше, – ответил Колен. – И выглядит она лучше, и болей больше нет. – Гм… Это весьма подозрительно. В сопровождении Колена профессор направился в комнату Хлои. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, но как раз в этот момент притолока прогнулась, и профессор громко выругался. Хлоя лежала в постели, она расхохоталась, глядя на эту сцену. Комната сильно уменьшилась в размерах. Ковер тут, в отличие от ковров в других комнатах, заметно утолщился, и кровать стояла теперь в небольшой нише, обрамленной атласными занавесками. Широкое окно во всю стену было уже окончательно разделено выросшим каменным перекрестьем на четыре квадратных оконца, сквозь которые сочился сероватый, но не тусклый свет. В комнате было тепло. – Вы все еще будете меня убеждать, что не поменяли квартиру? Да? – спросил д’Эрьмо. – Клянусь вам, доктор… – начал было Колен, но умолк, потому что поймал на себе встревоженный и подозрительный взгляд профессора. – …Я пошутил, – закончил он со смехом. Д’Эрьмо подошел к кровати. – Что ж, раздевайтесь, я вас послушаю. Хлоя распахнула пуховую накидку. – А-а, они вас там соперировали… – произнес д’Эрьмо. – Да, – ответила Хлоя. Под правой грудью у нее виднелся аккуратный круглый шрамик. – Они извлекли нимфею, когда она завяла? – спросил профессор. – Стебель был длинный? – Кажется, с метр. И большой цветок двадцати сантиметров в диаметре. – Препротивная штуковина, – пробормотал профессор. – Вам не повезло. Они редко вырастают до таких размеров. – Ее убили другие цветы. Особенно подействовал на нее цветок ванили, который они поставили рядом со мной в последние дни. – Странно, – удивился д’Эрьмо, – никогда бы не подумал, что цветок ванили может оказать такое действие. Я рекомендовал бы скорее можжевельник или акацию. В медицине, знаете ли, сам черт ногу сломит, – заключил он. – Наверное, – согласилась Хлоя. Профессор прослушал ее, затем выпрямился и сказал: – Все в порядке. Конечно, следы остались… – Да? – переспросила Хлоя. – Да, – подтвердил профессор. – Одно легкое у вас теперь полностью выключено, или почти полностью. – Это меня не беспокоит, раз другое работает! – Если что-нибудь случится с другим легким, то это будет весьма неприятно для вашего мужа. – А для меня? – Для вас уже нет, – ответил профессор и встал. – Я не хочу пугать вас понапрасну, но будьте осторожны. – Я буду осторожна, – сказала Хлоя. Зрачки ее расширились, и она растерянно провела ладонью по волосам. – Но как я могу быть уверенной, что я больше ничего не подхвачу? – спросила Хлоя чуть не плача. – Да вы, деточка, не волнуйтесь, – успокоил ее профессор. – Ведь нет никаких оснований полагать, что вы что-нибудь подхватите. Д’Эрьмо огляделся по сторонам. – Ваша первая квартира мне больше нравилась. В ней царил какой-то более здоровый дух. – Да, – сказал Колен, – но это не по нашей вине… – А чем вы, вообще-то, занимаетесь? – Учусь жить, – ответил Колен. – И люблю Хлою. – Значит, вы ничего не зарабатываете? – Нет. У меня нет работы в обычном смысле этого слова. – Да, – пробормотал профессор, – работа – вещь отвратительная, я это отлично знаю, но то, что делаешь для своего удовольствия, не может приносить дохода, поскольку… – Он умолк. – В прошлый раз, – заговорил он снова, – вы продемонстрировали мне аппарат, который составлял удивительные смеси. Надеюсь, он все еще у вас? – Нет, я его продал. Но угостить вас вином я все же могу. Д’Эрьмо заложил за воротник своей желтой сорочки пальцы и почесал кадык. – Следую за вами, – сказал он. – До свиданья, милая дама. – До свиданья, доктор, – ответила Хлоя. Она вжалась в постель и натянула одеяло под подбородок. Ее лицо, оттененное простынями цвета лаванды, было светлым и нежным. XLVIII Шик прошел через подземную проходную и пробил свою карточку в автоматических табельных часах. Как и всегда, он споткнулся о порог металлической двери коридора, ведущего в цех. Клубы пара и ка кого-то черного дыма ударили ему в лицо. Различные звуки тут же обрушились на него: глухое гуденье турбогенераторов, скрежет мостовых кранов, катящихся под потолком по перекрестьям рельсов, дребезжание кровельного железа от перемещения воздушных масс в атмосфере. Коридор был темный, освещаемый через каждые шесть метров электрическими лампочками, красноватый свет которых лениво скользил по гладким предметам и застревал на шероховатостях стен и пола. Раскаленный металлический пол у него под ногами был весь во вмятинах, а местами пробит насквозь. В эти дыры виднелись пламенеющие жерла черных каменных печей на нижнем этаже. Над его головой по толстым трубам, выкрашенным в красный и серый цвета, с бульканьем текли какие-то жидкости, и при каждом ударе механического сердца, давление которого поддерживали специальные опера торы, балки, несущие кровлю, с небольшим опозданием прогибались и ощутимо вибрировали. На стенах образовывались капли, и иногда, при самых сильных ударах, они срывались и падали Шику за воротник, отчего он всякий раз вздрагивал. Капли эти были бесцветные и пахли озоном. Коридор в конце концов повернул, и тогда сквозь щели в полу стали видны станки цеха. Внизу, перед приземистыми автоматами[66], рабочие выбивались из сил, чтобы вовремя извернуться и не угодить в шестерни зубчатых передач, так и норовящих растерзать их в клочья. На правую ногу каждого из них было надето тяжелое кольцо из кованого железа, и его снимали лишь два раза в день, в обед и вечером. Рабочие эти собирали детали, которые автоматы выбрасывали через узкие отверстия. Если замешкаться хоть на секунду, детали снова падали в разверстые жерла станков, где в глубине вращалось великое множество зубчатых колес. Станки были самых разных калибров, и Шик давно привык к этому зрелищу. Его конторка находилась в глубине цеха, оттуда ему надлежало следить за бесперебойной работой всех механизмов и помогать наладчикам снова пускать в ход автоматы, которые останавливались, если вырывали у рабочих куски мяса. Для очистки воздуха в производственных помещениях распыляли тонкие струи бензина, которые притягивали к себе пары кипящего масла и мелкую металлическую стружку, вздымавшуюся темными столбами над каждым автоматом. Шик поднял голову, трубы по-прежнему тянулись за ним следом. Он дошел до клети лифта, шагнул на платформу и затворил за собою дверцу. Там он вытащил из кармана томик Партра, нажал кнопку и, пока клеть опускалась, углубился в чтение. Глухой удар платформы о пружину амортизатора вывел его из забытья. Он вышел и направился в свою конторку – застекленную, слабо освещенную выгородку. Сел, снова раскрыл книжку и снова углубился в чтение, убаюканный равномерным бульканьем жидкостей в трубах и потрескиванием автоматических станков. Возникшее вдруг изменение в привычном гуле работающего цеха заставило его поднять глаза. Он обвел взглядом цех. Одна из струй бензина внезапно потеряла упругость и провисла посреди помещения, словно ее рассекли надвое. Станки, которые она перестала обслуживать, тут же затряслись. Шику из да ли было хорошо видно, как судорожно задергались шестерни и как перед каждым из автоматов медленно оседали фигуры рабочих. Шик отложил книгу и опрометью кинулся из конторки. Он подбежал к пульту управления струями бензина и торопливо дернул за рычаг. Разорванная струя так и осталась неподвижной. Она висела, похожая на полотно косы, а над четырьмя станками клубились черные дымы. Шик по мчался к станкам. Они мед ленно останавливались. Обслуживающие их рабочие валялись на полу. У каждого из них правая нога из-за железного кольца была согнута под странным углом, а кисть правой руки оторвана. Кровь дымилась, капая на раскаленный металл цепи, и в воздухе распространялся чудовищный запах живого обугленного мяса.