Дверь отворилась. Вошли полковник Уорендер и мистер Берти Сарацин. IV Холостяку полковнику Уорендеру было шестьдесят, он доводился кузеном Чарльзу Темплтону, и некоторое фамильное сходство между ними было неоспоримым, хотя полковник выглядел стройнее и куда бодрее. Он держал себя в форме, всегда прекрасно одевался и носил такие ухоженные усики, что, казалось, их разгладили утюгом и прилепили к лицу. Осанка военная, манеры просто безупречные. Мистер Берти Сарацин тоже выглядел безупречно, но в более артистичной манере. Рукава пиджака закатаны и открывают манжеты со множеством розовых запонок. Кожа белоснежная, как берлинской фарфор, вьющиеся волосы, голубые глаза и удивительно маленькие для мужчины руки. Манеры его отличала игривая беспечность. Он тоже был холостяком, что и понятно. Они вошли вместе и устроили целое комическое представление. Уорендер изображал благодушного и сдержанного кавалера, Берти Сарацин — прима балерину. Он пританцовывал, делал па то в одну сторону, то в другую, кружился, высоко подняв в руках подарок, словно жертвоприношение, а затем с поклоном положил его к ногам мисс Белами. — Боже, я выгляжу полным идиотом! — воскликнул он. — Быстро бери его, дорогая, иначе будет уже не так смешно. Последовали приветствия, поздравления, затем Мэри начала рассматривать подарки. От Уорендера, который недавно побывал за границей, она получила перчатки из Гренобля, от Берти — миниатюрную скульптурную группу из пяти красоток купальщиц и фотографа, сделано все это было из базальтового дерева и полосок тонкой хлопковой ткани. — Уверен, это самый симпатичный подарок из всех, которые ты получила, — сказал он. — Ладно, главная миссия выполнена, теперь пообщаюсь с остальными. И он запорхал по комнате, отпуская шуточки. Уорендер, мужчина сдержанный и молчаливый, считался самым давним и верным обожателем мисс Беллами. Он решил перемолвиться словечком с Ричардом, который всегда относился к нему с симпатией. — Репетиции еще не начались? — спросил он. — Мэри говорила мне, что в восторге от новой роли. — Пока еще нет, — ответил Ричард. — Обычная тягомотина, как и всегда. Уорендер окинул его беглым взглядом. — Первые дни — они всегда самые трудные, не так ли? — неожиданно заметил он. — Так что надо положиться на руки опытные и умелые, не так ли? — Он всегда заканчивал ремарки этим расхожим выражением. — Попробовал, используя этот перерыв, заняться написанием более серьезного произведения. — Вот как? Прекрасно. Мужчина всегда должен идти на риск, я в этом уверен. — Приятно слышать, что вы придерживаетесь такого мнения! — воскликнул Ричард. Уорендер разглядывал носки своих туфель. — Никогда не соглашайся, — заметил он, — на нечто тебе претящее. Хотя вроде бы за тобой такого не числится. Ричард подумал с благодарностью: «Именно таких слов я и ждал», но не успел выразить свои мысли вслух, потому как вошла старая Нинн. Старую Нинн по-настоящему звали мисс Клара Пламтри, правда, почтительно прибавляли титул «миссис». Она вынянчила не только Мэри Беллами, но и Ричарда, когда Мэри и Чарльз взяли сироту в дом. Каждый год она брала отпуск на две недели и уезжала навестить своих бывших хозяев. То была маленькая краснолицая и фантастически упрямая старушка. Никто точно не знал, сколько ей лет, считалось, что пошел восемьдесят второй год. Обычно нянюшек, живущих в семье, воспринимают как актрис на характерных ролях, не считают за полноценного человека. И старушка Нинн была главной героиней множества забавных историй Мэри Беллами. Порой Ричард задавался вопросом: уж не подыгрывает ли сама Нинн всем этим легендам? В весьма преклонном возрасте у нее вдруг появилась тяга к портеру, и под влиянием выпитого у нее возникали распри и недоразумения со слугами. И еще она находилась в состоянии партизанской войны с Флоренс, с которой, тем не менее, умудрялась поддерживать доверительные отношения. Всех ее «подданных», по словам мисс Беллами, объединяла глубокая преданность ей. В светло-вишневой шали и платье в крупный цветочек — ибо она просто обожала яркие тона — старушка Нинн пересекла комнату. Уголки ее рта были опущены, в руках она держала пакет в простой оберточной бумаге, который и выложила на туалетный столик. — С днем рожденья, мэм… — буркнула она. Для человека столь малого роста у нее был на удивление глубокий голос. Тут вокруг нее началась суета. Берти Сарацин попробовал подшутить в духе Меркуцио и назвал ее сестрицей Пламтри. Проигнорировав его, она обратилась к Ричарду: — Что-то тебя последнее время не видать, — она одарила его укоризненным взглядом, в котором светилась неподдельная любовь. — Был очень занят, Нинн. — Говорят, будто все сочиняешь свои пьесы. — Так и есть. — Всегда был упрямым мальчишкой. Гляжу, так и не вырос. Мэри Беллами развернула сверток и достала оттуда вязаный жакет вполне подходящих размеров, который накидывают на ночную сорочку. Она рассыпалась в благодарностях, но старая Нинн тут же ее оборвала. — Связала в четыре слоя, — заявила она. — С годами начинаешь мерзнуть, и чем скорее ты смиришься с этим фактом, тем уютнее и спокойнее будет на душе. Доброе утро, сэр, — добавила Нинн, заметив полковника Уорендера. — Надеюсь, вы со мной согласны. Что ж, не буду задерживать. И, сохраняя полную невозмутимость, она вышла из комнаты, где воцарилась тишина. — Нет, это просто потрясающе! — с визгливым смешком заметил Берти. — Дорогая Мэри, меня просто снедает лихорадочное нетерпение. Когда, наконец, мы засучим рукава и приступим к осуществлению всех своих планов и задумок? — Прямо сейчас, дорогой, если ты готов. Дики, сокровище мое, можно оставить тебя с Морисом? Придумайте себе какое-нибудь развлечение. А если понадобится помощь, мы вам свистнем. Идем, Берти. Мэри взяла его под руку. Он принюхался и экстатически закатил глаза. — О, эти ваши духи, — воскликнул он. — Вроде бы как у всех, но этот запах прекрасней благовоний всех жен и наложниц царя Соломона вместе взятых! Вы пахнете весной! En avant[46]! И они спустились вниз. Уорендер и Ричард остались в комнате, хранившей отпечаток ее личности и словно тянущийся шлейфом необычайно мощный запах ее духов. Согласно давно установившейся традиции мисс Беллами и Берти готовили дом к празднеству. Ее кабинет располагался за первой дверью слева на первом этаже. То было продолговатое помещение в стиле георгианского салона, где одна дверь выходила в холл, а другая — в обеденный зал. Из зала можно было попасть и в холл, и в оранжерею, это последнее помещение составлял предмет особой ее гордости. За оранжереей находился небольшой внутренний дворик с садом. Когда все двери были открыты, пространство зрительно увеличивалось. Берти сам занимался «декором» и использовал дорогую старинную французскую парчу. Заранее нарисовал букеты из бледных махровых роз в глубоких нишах над дверьми и на стенных панелях и где-то подобрал весьма изящные канделябры. В этом году все цветы должны были быть только желтые и белые. Он взялся за работу с присущей ему энергией и энтузиазмом, предварительно позаимствовав у лакея Грейсфилда фартук. Мисс Беллами тоже накинула недавно вошедший в моду фартук с нагрудником в оборку, натянула кожаные перчатки и принялась весело порхать по оранжерее, обрывая засохшие цветки и лепестки и переставляя цветочные горшки. Садоводством она занималась с энтузиазмом. Они перекликались, переходя из комнаты в комнату, обменивались театральными сплетнями и время от времени переходя на сценический жаргон. — Ау! Что там у тебя, дорогуша? — Ку-ку! Ты просто глазам своим не поверишь! — Именно такой способ общения они избирали в подобных случаях. И получали от процесса огромное удовольствие, и вот из-под умелых пальцев Берти вышли букетики белых и золотистых цветов, а также совершенно прелестные гирлянды для украшения стола. Мисс Беллами тоже старалась, как могла. Они занимались всем этим примерно с полчаса, и Берти удалился в «цветочную» комнату, когда Грейсфильд привел мисс Кэйт Кавендиш, которую близкие называли просто Пинки. Пинки была моложе своей прославленной современницы и не так знаменита. Она выступала на вторых ролях во многих постановках с мисс Беллами, и их личные взаимоотношения, к ее неудовольствию, копировали профессиональные. У нее было веселое миловидное личико, одевалась она просто и со вкусом, обладала искренностью и прямотой мышления. Словом, то была весьма привлекательная женщина. — Я просто вся горю и пылаю, дорогуша! — воскликнула она. — Воспарила духом, через минуту поймешь, почему. Сорок тысяч поздравлений и пожеланий, Мэри! И пусть твой силуэт ни увеличится ни на йоту! Вот тебе мое скромное подношение. То был флакон новых духов от прославленной фирмы, и назывались они «Врасплох». — Мне контрабандой доставили из Парижа, — сказала Пинки, — здесь они еще не продаются. Надо нанести на мочки ушей, всего капельку, так мне сказали, и тогда все спутники собьются с курса. Мисс Беллами настояла, чтобы флакон открыли. Нанесла чуточку на запястья и понюхала. — Но Пинки, — пробормотала она, — это, пожалуй, уж слишком! Да они плотины способны взорвать, дорогая! Честное слово! — Хороши, правда? — Попрошу Флори добавить их в мой спрей. Сию же минуту. Пока Берти до них не добрался. Сама знаешь, что он за птица. — А что, Берти здесь? — быстро спросила Пинки. — В цветочной комнате. — О… — А почему спрашиваешь? Вы что, поцапались? — Да нет, что ты, — ответила Пинки. — Просто… сейчас не очень хочется выдавать ему этот секрет, тем более что он имеет прямое отношение к Берти. Боже, что это со мной? Нет, правда, я сегодня слегка под мухой. — Ты? Но ты же никогда не прикладывалась к спиртному по утрам. — Да, верно. Но по такому случаю, Мэри… Словом, выпила чуток с руководством театра. По две маленьких, но на пустой желудок. И вот тебе результат! — С руководством? — резко спросила мисс Беллами. — Удивлена, верно? — И Берти имеет к этому отношение? Пинки дико расхохоталась и заметила: — Если не расскажу кому-то все прямо сейчас, просто лопну! Вот и выбрала тебя. И Берти, да благослови его Господь, придется это проглотить, потому как косвенно он тоже приложил к этому руку, за что я ему чрезмерно благодарна. Мэри Беллами не сводила с подруги настороженного взгляда, а затем переспросила: — Благодарна? — Ладно. Понимаю, что совсем тебя запутала. Теперь по порядку. Дорогая, я получила главную роль в новой пьесе Бонго Дилона. В «Единороге». Премьера в сентябре. Готова побиться об заклад, ты мне не веришь, но это правда. Все решено, и контракт будет подписан. Моя первая главная роль, Мэри! О, Боже, как же я счастлива! Знакомое тянущее и неприятное ощущение под диафрагмой предупредило Мэри Беллами, что она крайне расстроилась. Одновременно она понимала, что каким-то образом надо выразить восторг по этому поводу, тепло поздравить подругу, проявить соучастие, преодолеть это ужасное, угрожающе противное ощущение подкатившей к горлу тошноты, которое охватило ее при сообщении Пинки. — Милая моя! — воскликнула она. — Как же чудесно! — Она тут же отметила про себя, что вложила не слишком много эмоций, поздравляя старую подругу по сцене, но Пинки была слишком возбуждена и ничего не заметила. Она продолжала болтать о фантастических выгодных условиях контракта, о славе, которая ее ждет, о необыкновенно чутком отношении руководства (руководства мисс Беллами, тут же с болью в сердце отметила ее подруга), и о том, что мечта ее наконец сбылась. Таким образом мисс Белами получила передышку. И тут же принялась сочинять соответствующие случаю ремарки. И вот, когда Пинки окончательно выдохлась, она заметила с почти неподдельной искренностью: — Знаешь, Пинки, это будет великим твоим достижением! — Я знаю это! Просто чувствую! — восторженно прорыдала Пинки. — Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы все получилось! Прошу тебя Боже, помоги мне. — Да все у тебя получится, дорогая, — заметила Мэри, и не удержавшись, добавила: — Правда, сама я этой пьесы не читала.