— Бонго в самом чистом виде. Комедия с неожиданным таким поворотом. Ну, ты понимаешь. Говорить так нескромно, но как раз в моем ключе. А Бонго говорит, что когда писал пьесу, то имел в виду исключительно меня. Мисс Беллами рассмеялась. — Дорогая! Мы же прекрасно знаем нашего Бонго, согласна? Уж сколько пьес, по его словам, он написал специально для меня, и не сосчитать!.. И большую часть просто пьесами не назовешь. Тут Пинки впервые за все время заподозрила неладное и заметила: — Мэри! Порадуйся за подругу! — Но милая, я действительно искренне рада. Похоже, тебе повезло, от всего сердца надеюсь, что все получится. — Я, разумеется, понимаю, что теперь должна отдать свою роль в новой пьесе Ричарда тебе. Но если честно, та ролька была для меня мелковата, согласна? Да и потом никаких договоренностей еще нет, так что я никого вроде бы не подвожу, верно? Тут мисс Беллами не сдержалась. — Моя дорогая! — с добродушным смешком заметила она. — Давай не будем зацикливаться на этой мелкой проблеме. Она того просто не стоит. — Точно! — радостно воскликнула Пинки. И мисс Беллами, что случалось с ней редко, ощутила, как ее охватывает ярость. И сказала: — Ты вроде бы говорила о Берти, дорогая. Он-то тут каким боком? — Ага! — воскликнула Пинки и многозначительно вскинула палец. В этот момент вошел Грейсфилд с подносом, на котором стояли напитки. Мисс Беллами тут же взяла себя в руки. — Давай, — произнесла она. — Сегодня я тоже нарушу правила. Мы просто обязаны выпить за это, дорогая! — О, нет, нет! — Да, да, да. Всего капельку. За Пинки! Она стояла между Пинки и подносом, и налила в один стаканчик чистого виски, в другой — умеренно разбавленного тоником джина. Первый протянула Пинки. — За твое прекрасное и успешное будущее, дорогуша! Только до дна! — О боже! — пробормотала Пинки. — Мне не следовало бы… — Плюнь на все. За это надо выпить! Они выпили. — Ну, так что с Берти? — спросила мисс Беллами. — Давай, выкладывай. Ты же знаешь, я могила. На щеках Пинки запылал румянец — именно ему она была обязана своим прозвищем[47]. — Но это правда большой секрет. Страшный секрет, никто не должен знать. Хотя уверена, он бы не возражал, если бы знал, что я тебе расскажу. Видишь ли, эта роль предполагает переодевания — всего пять перемен, и каждый следующий наряд должен быть шикарнее другого. И мне с моей маленькой портнихой из Вейсуотер просто не потянуть. Так вот. Берти тесно связан с руководством, а потому слышал обо всем этом. И знаешь что, дорогая? Он вызвался по собственной воле и за свой счет организовать пошив всех этих нарядов. Эскизы, ткани, само изготовление — все от Сарацина. И для меня совершенно бес-плат-но! Ну, разве он не душка? Волны гнева накатывали одна за другой, пронизывали нервы и мозг мисс Беллами, словно электрическим током. Она спохватилась и подумала: «Сейчас взорвусь, и ничего хорошего из этого не выйдет». Напряжение достигло предела. Но взрыв предотвратил не кто иной, как Берти — вошел, обвитый гирляндой из тубероз с головы до ног. Увидев Пинки, резко остановился, какое-то время переводил взгляд с нее на мисс Беллами и обратно, и заметно побледнел. — Берти, — сказала Пинки, — а я тебя выдала. — Как ты могла! — воскликнул он. — О, Пинки, как же ты могла? Пинки расплакалась. — Сама не понимаю, — выдавила она. — Я не хотела, Берти, дорогой. Прости меня. Просто напилась. — Подкрепите меня вином[48], — тихо пробормотал он. Мисс Беллами, выдвинув грудь вперед, стала грозно надвигаться на него — с чисто технической точки это давалось ей легко и производило должное впечатление. И вот лицо ее оказалось в нескольких дюймах от него. — Ты крыса, Берти, — тихо сказала она. — Ты маленькая, подлая двуличная грязная крыса. Вот ты кто! И она вцепилась в гирлянду, сорвала с его шеи и швырнула цветы ему в лицо. Глава 2 Приготовления к празднику Вспышки гнева случались у мисс Беллами нечасто, но отличались неподдельной и устрашающей силой. Они совсем не походили на театральные скандалы, обычно доставляющие удовольствие и наблюдателю, и исполнителю. Нет, они налетали на нее, как приступы мигрени, и оставляли вымотанной до крайности. Начинались они всегда внезапно, продолжались долго и приводили к самым непоправимым последствиям. Берти и Пинки, которым они были хорошо знакомы, обменялись взглядами, полными отчаяния. Мисс Беллами не повышала голоса, но казалось, что в доме воцарилась какая-то страшная тишина после того, как она умолкла. Сами они переговаривались шепотом. Сами, повинуясь некоему внутреннему импульсу, заговорили одновременно и выпалили одни и те же слова: — Мэри! Послушай! Не надо! При этом оба они прекрасно понимали, что лучше было бы держать языки за зубами. Их, пусть и робкие усилия, распалили ее еще больше. С каким-то особым спокойствием, куда более пугающим, нежели обычная шумная истерика, она встала между ними и первый свой удар обрушила на Берти. — Мне всегда было любопытно знать, — начала она, — каково это — быть таким, как ты. Наверняка ты упиваешься своей хитростью, я права, Берти? Наверняка гордишься своим талантом наживаться на щедрости других людей. Таких, как я, к примеру. — Мэри, дорогая! Прошу тебя, пожалуйста! — Давайте, — слегка дрожа, продолжила она, — посмотрим на всю эту историю спокойно и объективно, идет? Боюсь, то будет не слишком приятный опыт, но придется через это пройти. Вошел Грейсфилд, бросил всего один взгляд на хозяйку и тут же вышел. Он уже довольно давно жил в этой семье. — Я последняя женщина в мире, — продолжила мисс Беллами, — которая склонна напоминать людям об их долгах и обязанностях. Да, последняя. И тем не менее… И она принялась напоминать Берти, чем он ей обязан. Рассказала об обстоятельствах, при которых его нашла — к его очевидному облегчению, не стала упоминать, сколько лет прошло с тех пор — о том, как дала ему первый шанс; о том, как с тех пор он ни в чем не знал нужды. Рассказала о соглашении — «джентльменском», с горечью добавила Мэри, — что он никогда не будет делать эскизы костюмов ни для одной ведущей актрисы, не посоветовавшись прежде с ней. Берти открыл было рот, хотел возразить, но она тут же пресекла эту попытку. Разве взлетел бы он до нынешних своих высот, спросила она, если бы не опирался целиком и полностью на ее поддержку? Разве не отказалась она от услуг ведущих домов моды, разве не предпочитала им всем именно его и в горе, и в радости? И вот теперь… Мэри изобразила жест в духе Сиддонс[49] и принялась расхаживать взад-вперед по комнате, а Пинки с Берти торопливо расступались, давая ей пройти. Вот пылающий гневом взгляд на миг остановился на Пинки — она собралась атаковать подругу. — Полагаю, — заметила она, все еще обращаясь к Берти, — что меня трудно упрекнуть в отсутствии благородства и щедрости. Говорят, я умею быть настоящим другом. Преданным и справедливым, — добавила Мэри, возможно, вспомнив о Марке Антонии. — Исключительно ради дружбы я много-много раз убеждала руководство поручить роль актрисе, заведомо не способной справиться с ней. — Нет, послушай, — осторожно начала Пинки. — … много-много раз. Тут как раз на днях Тимми мне сказал: «Дорогая, ты жертвуешь собой, приносишь на алтарь свой талант ради сомнительных личных привязанностей». Он неоднократно говорил, что ни за что на свете не принял бы эти изменения в кастинге, лишь ради меня. Исключительно ради меня… — Какой еще кастинг? — спросила Пинки. Но мисс Беллами по-прежнему адресовалась только к Берти. — Лишь ради меня, говорил Тимми, он может задействовать в своей постановке актера или актрису, чья духовная жизнь сводилась к непрерывной зубрежке ролей в провинциальном театре с постоянным репертуаром. — Но Тимми, — злобно заметила Пинки, — продюсирует мою пьесу. Это ему и автору решать, кто будет играть главную роль. И они сказали руководству, что хотят меня. — И мне известно, — вставил Берти, — что это чистая правда. — Заговор! — вскричала мисс Беллами так громко и неожиданно, что они подпрыгнули. Перед ее глазами предстала ужасная картина: Берти, Пинки и Тимми сговорились с руководством и решили ничего не сообщать ей о своих планах и уловках. Она с провидческой гневной ясностью представила себе эту сцену. Берти мрачно освобождался от остатков гирлянды и явно выказывал намерение поскорее уйти. Он дождался паузы и вмешался. — Что касается, — начал он, — подлой и двуличной крысы, которой, Господь свидетель, я не являюсь, могу заверить тебя, дорогая Мэри, ты напрасно так убиваешься. Я согласился сделать эскизы костюмов для Пинки просто по дружбе, имени моего на афише не будет, и еще должен заметить… Но ему не разрешили продолжить. — Дело вовсе не в том, — заявила мисс Беллами, — что сделали вы оба. Дело в том, каким отвратительным образом. Если бы пришли ко мне с самого начала и сказали бы… — Затем последовал приблизительный перечень того, что они должны были бы сказать, и преисполненный благородства отклик мисс Беллами на эти их высказывания. Секунду-другую казалось, что этот скандал плавно перейдет в бессмысленный и продолжительный спор. Так бы, наверное, и случилось, если б Пинки вдруг не заметила резко: — Послушай, Мэри! А не пора ли тебе призадуматься о своем собственном поведении? Тебе прекрасно известно, что все, что ты для нас сделала, оплатилось тебе сторицей. Знаю, ты приложила немало усилий, чтобы руководство театра внесло меня в основной список труппы, и я благодарна тебе за это. Но я также прекрасно понимаю, что тебе было очень выгодно иметь меня под боком. Ведь я являюсь для тебя отличным фоном. Я знаю все твои хитрости. Знаю, как ты любишь, чтобы тебе подсказывали реплики. И когда у тебя возникали паузы, а в последнее время это случалось все чаще, я могла заполнить их, как нечего делать. Я преуспела в искусстве держаться на заднем плане, подчищать все твои промахи и снова проваливаться в небытие. Именно я выставляла тебя в выгодном свете, поэтому ты и считала меня «чертовски незаменимой». — О боже! Боже ты мой! Ну почему я должна это слушать? — Что до Берти… — Не надо, Пинки, — поспешил вставить он. — Нет, надо! Это правда, что ты помогла Берти начать успешную карьеру, но разве он не отплатил тебе за это сторицей? Эти твои декоры! Твои костюмы! Ну, сознайся, Мэри, без скрытых вытачек и швов мистера Сарацина ты была бы престарелой гранд дамой на параде театральных звезд. Берти визгливо и истерически расхохотался и тут же испуганно умолк. — Правда в том, Мэри, — продолжила Пинки, — что ты всегда слишком многого хотела. С одной стороны хотела управлять каждым и использовать каждого в своих интересах, с другой жаждала, чтобы все мы вались у тебя в ногах и не переставали твердить, какая ты благородная, щедрая и расчудесная. Ты самый настоящий каннибал, Мэри, и настало время хоть кому-то набраться храбрости и сказать тебе об этом в лицо.