— И только? — Она притянула его к себе. Он легко поцеловал ее в губы: — И только. Извини, любовь моя, самолет… — И высвободился из ее объятий. Она смотрела, как он подходит к комоду, открывает ящик, достает паспорт и билеты, кладет их в карман и застегивает пиджак. И все это одним скользящим точным движением, что одновременно и возбуждало, и пугало ее. И если бы большая часть его действий не сопровождалась той же точностью и уверенностью, она бы сказала, что он, наверное, всю жизнь учился уходить. Бросать. Хотя за последние два года они столько времени провели вместе, она знала о нем на удивление мало. Он никогда не скрывал, что в прошлой жизни у него было очень много женщин. Говорил, что часто менял возлюбленных потому, что отчаянно искал ее. Бросал очередную, как только понимал, что это — не она, и продолжал поиски до тех пор, пока два года назад прекрасным осенним вечером судьба не привела его в бар на Вацлавской площади, где он и встретился с ней. Самая очаровательная история беспорядочных связей, которую она когда-либо слышала. Во всяком случае, лучше, чем у нее. Она продавала любовь за деньги. — Зачем ты едешь в Осло? — По делам, — ответил он. — Почему ты мне никогда о них не рассказываешь? — Потому что мы любим друг друга. Он тихо затворил за собою дверь, и она услышала его шаги на лестнице. Снова одна. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо будет, если его запах останется в постели до его приезда. Потрогала цепочку на шее. С тех пор как он ее подарил, она никогда ее не снимала. Даже в ванной. Провела пальцами по кулону и вспомнила о его вещах. О белом накрахмаленном пасторском воротничке, который положила рядом с носками. Почему она о нем не спросила? Быть может, потому, что чувствовала: она и так задает слишком много вопросов. Ей не хотелось его раздражать. Вздохнув, она посмотрела на часы и снова закрыла глаза. День был пустой. В два — консультация у врача, и все. Она принялась отсчитывать секунды, а пальцы все гладили кулон — красноватый бриллиант, ограненный звездочкой. На первой странице «ВГ» помещалась статья о «краткой, но бурной истории» Камиллы Луен и одной знаменитости со студии норвежского государственного радиовещания — НРК, чье имя, впрочем, не раскрывалось. Газета раздобыла размытое курортное фото Камиллы в открытом купальнике. Очевидно, чтобы подчеркнуть намек статьи на основную составляющую истории. «Дагбладе» в этот же день опубликовала интервью со старшей сестрой Лисбет Барли, Тойей Харанг. В статье, озаглавленной «Она всегда уходила», Тойя вспоминала привычки Лисбет и пыталась объяснить ее поведение: «Она ушла из “Спиннин Уил” — так почему бы и сейчас не уйти?» На фотографии Тойя, улыбаясь, позировала в ковбойской шляпе. Харри подумал, что она вряд ли хотела, чтобы ее запечатлели с улыбкой до ушей, но фотографы не предупредили ее, когда начали снимать. — Пива. — Он сел за барную стойку «Андеруотера» и принялся за «ВГ». Писали, что все билеты на концерт Брюса Спрингстина на стадионе «Валле Ховин» проданы. Замечательно. С одной стороны, Харри терпеть не мог концерты на стадионах. А с другой — помнил, как лет в пятнадцать Эйстен нарисовал фальшивые билеты на концерт Спрингстина, и они вдвоем пробрались с ними в «Драмменсхаллен». И все были на высоте. И Спрингстин, и Эйстен с Харри. Отложив эту газету в сторону, он открыл «Дагбладе» на странице с портретом сестры Лисбет. Сходство было потрясающее. Харри звонил ей в Тронхейм, но ничего от нее не узнал. Вернее, ничего интересного. Не его вина, что разговор затянулся минут на двадцать. Она объяснила, что в ее имени ударение падает на «я»: «Тойя» и назвали ее вовсе не в честь сестры Майкла Джексона, которую зовут Ла-Тойя с ударением на «о». С исчезновения Лисбет прошло четыре дня, а дело — выражаясь без обиняков — не продвинулось ни на йоту. То же касалось и убийства Камиллы Луен. Даже Беата загрустила. Все выходные проработала, помогая немногим оставшимся на лето следователям, — и ничего. Хорошая она девчонка, Беата. Жалко ее. Так как Камилла была дамой светской, они попытались восстановить картину ее передвижений за неделю до убийства, но и это ни к чему не привело. Харри собирался рассказать Беате, как Волер заходил в его кабинет и в более-менее открытой форме предложил продать ему душу. Но так и не рассказал. Беате и так есть над чем голову поломать. Прийти с этим к Меллеру — поднимется шум. Лучше уж просто обо всем забыть. Харри уже допивал второй полулитровый бокал, когда увидел ее в полумраке, за одним из столиков у стены. Она с еле заметной улыбкой смотрела прямо на него. На столе перед нею стояло пиво, в пальцах была сигарета. Харри взял свой бокал и направился к ней: — Можно? Вибекке Кнутсен кивнула на свободный стул: — А здесь какими судьбами? — Живу неподалеку, — объяснил Харри. — Это я уже поняла, но раньше ты здесь не появлялся. — У меня возникли разногласия в моем постоянном ресторане касательно происшествия, случившегося на прошлой неделе. — Не пускают? — с хрипотцой рассмеялась она. Харри этот смех понравился. И она сама — тоже. Возможно, из-за макияжа и полумрака. Ну и что? Ему понравились глаза — живые, игривые. Детские и умные. Совсем как у Ракели. Но на этом сходство заканчивалось. У Ракели были узкие, чувственные губы. А широкий рот Вибекке казался еще больше от ярко-красной помады. Ракель одевалась элегантно и неброско, а стройностью немногим уступала балерине — ни единой складочки жира. Вибекке сегодня была в тигровом топике — столь же кричащем, как и леопардовый. Ракель ассоциировалась у Харри с притушенными тонами: темные глаза и волосы, загар. Вибекке выделялась в полумраке рыжими волосами и белой кожей. Особенно — кожей ног. — И что ты тут делаешь одна? — спросил он. Она пожала плечами и сделала глоток из стакана: — Андерс уехал, вернется только к вечеру. Я тут развлекаюсь. — И далеко он уехал? — В Европу или еще куда… Знаешь ведь, они никогда ничего не рассказывают. — А чем он занимается? — Продает утварь для церквей и молелен. Кафедры, запрестольные перегородки, кресты и прочее. Новые и бывшие в употреблении. — Надо же. И у него есть дела в Европе? — Когда какой-нибудь швейцарской церкви нужна новая кафедра, ее можно привезти из Олесунна, а старую отреставрировать и переправить в Стокгольм или Нарвик. Он постоянно в разъездах, проводит в них больше времени, чем дома. Особенно в последнее время. Собственно говоря, последний год. — Она затянулась сигаретой. — А сам он даже и не лютеранин. — Нет? Она покачала головой, выпуская густой дым из красных, покрытых мелкими морщинками губ, и подтвердила: — Его родители были пятидесятниками. Он вырос среди всего этого. Я была однажды на их «службе». Знаешь, стало жутковато, когда они начали бессвязно лопотать на несуществующем языке, называя это «глоссолалией».[11] А ты бывал? — Два раза, — ответил Харри. — В Филадельфийском приходе. — Обрел спасение души? — Увы, мне просто нужно было найти там свидетеля по одному делу. — Ну-ну, не обрел Христа, так хотя бы свидетеля. Харри пожал плечами: — Так и того нет: он там больше не появлялся, да и по указанным адресам я не смог его найти. А уж спасения души я точно не обрел. Харри допил пиво и подозвал бармена. Вибекке прикурила новую сигарету. — Я весь день пыталась к тебе дозвониться на работу. — Вот как? — Харри вспомнил пустой входящий звонок на автоответчике. — Да, но мне сообщили, что ты этим делом не занимаешься. — Если ты о деле Камиллы Луен, то так оно и есть. — Так что я поговорила с другим, который приходил на вызов. Симпатичный такой. — Том Волер? — Да. Рассказала ему кое-что про Камиллу. Тебе в прошлый раз не смогла. — Почему? — Потому что там был Андерс. — Она глубоко затянулась. — Он очень болезненно реагирует, если я говорю что-то порочащее Камиллу, просто в бешенство приходит. Хотя мы ее почти и не знали. — А зачем тебе ее порочить, если ты ее не знала? Вибекке пожала плечами: — Я так не думаю, это Андерс так считает. У него твердая позиция, что за всю жизнь женщина может заниматься сексом только с одним мужчиной. — Она ткнула окурок в пепельницу и добавила: — А лучше вообще ни с кем. — Значит, у Камиллы мужчин было больше, чем рекомендует Андерс? — Она обращалась к ним по имени. Имена были разные. — Откуда тебе это известно? Плохая звукоизоляция? — Нет, звукоизоляция между этажами прекрасная. Зимой вообще ничего не слышно, но летом, когда окна открыты… Знаешь, в таких дворах…