— Все равно она никуда не уедет, — сказал Харри. — Ее сын давно живет где-то за границей. — Вот и хорошо, — ответил на это Волер. — Что до общежития, оно почти пустое, как обычно в каникулярное время. Мы переговорили с оставшимися и попросили их завтра быть дома. Лишней информации давать не стали, сказали, что хотим поймать домушника на месте преступления. Всю аппаратуру наблюдения установим ночью. Надеюсь, в это время наш преступник спит. — А отряд быстрого реагирования? — спросил Меллер. Волер улыбнулся: — Радуются. Харри выглянул в окно, пытаясь вспомнить, каково это — радоваться. Когда Меллер завершил совещание, Харри отметил про себя, что пятна пота под мышками у Эуне по очертаниям стали напоминать Республику Сомали. Они остались втроем. Меллер достал из холодильника четыре бутылки «Карлсберга». Эуне радостно кивнул, Харри коротко покачал головой. — Зачем он дает нам ключ к коду, чтобы мы смогли разгадать его следующий шаг? — спросил Меллер, открывая бутылки. — Он пытается рассказать нам, как его поймать, — ответил Харри, открывая окно. С улицы тут же ворвались мошки-однодневки, отчаянно стремящиеся продлить свое существование, и звуки летнего городского вечера: прошумела машина, прозвенел чей-то смех, чьи-то каблучки быстро простучали по асфальту. Люди радовались жизни. Меллер недоверчиво посмотрел на Харри, потом на Эуне — в поисках подтверждения, что Холе окончательно свихнулся. Психолог сложил пальцы шпилем перед своим бантом и высказал свое просвещенное мнение: — Возможно, Харри прав. Не новость, что серийный убийца иногда рискует и помогает следствию, потому что в глубине души хочет, чтобы его остановили. Если верить психологу Сэму Вакнину, серийные убийцы желают, чтобы их поймали и наказали, чтобы удовлетворить свое садистское супер-эго. Я же больше склоняюсь к теории, что им нужна помощь, чтобы остановить чудовище внутри себя. Желание быть пойманным — это в какой-то степени объективное осознание собственной болезни. — Так они в курсе, что психи? Эуне кивнул. — Наверное… — тихо сказал Меллер, поднимая бутылку, — паршивое ощущение. — И он отправился перезвонить журналисту из «Афтенпостена», который интересовался, поддерживает ли полиция Комитет по охране материнства и детства, который не рекомендовал выпускать детей на улицу без присмотра. Харри и Эуне остались слушать у окна звуки незасыпающего Осло. Шум, крики с вечеринки вдалеке, песни «Строук» временами прерывались криком муэдзина, призывающего мусульман на молитву. Неизвестно почему, его голос приобретал какое-то металлическое звучание — это казалось кощунственным, но по-своему завораживало. — Из чистого любопытства спрошу, — начал Эуне. — Что сыграло решающую роль? Как ты догадался про пятерку? — В смысле? — Я немножко понимаю в творческом процессе. Так что случилось? Харри улыбнулся: — Скажем так, последним, что я увидел перед тем, как заснуть под утро, были электронные часы рядом на столике. Он показывал три пятерки. Три женщины из пяти. — Удивительно у тебя мозги работают, — сказал Эуне. — Ну… — протянул Харри. — Один знакомый, который смыслит в кодах, говорит, для того чтобы расшифровать, надо ответить на вопрос «зачем». Тут уже ответ не «пять». — Так зачем? Харри зевнул и потянулся. — А вот это по вашей части, Столе. Я не против, если мы просто его поймаем. Эуне с улыбкой посмотрел на часы и встал. — Харри, ты удивительный человек. — Он надел твидовый пиджак. — Знаю, ты последнее время пил, но сейчас выглядишь получше. Дела пошли в гору? Тот покачал головой: — Просто трезвый. К вечеру Осло принарядился, словно к празднику, разноцветными рекламами и вывесками. Неподалеку от своего дома, в свете неоновой вывески бакалеи «Ниязи», Харри увидел женщину в солнечных очках. В одной руке она держала белый пакет, другая рука упиралась в бедро. Женщина улыбалась и всем своим видом показывала, что ждет именно его. Это была Вибекке Кнутсен. Харри понял, что это игра, шутливая затея, в которой ему отведена какая-то роль. Он замедлил шаг и улыбнулся в ответ, словно и он хотел увидеть здесь именно ее. Удивительно то, что действительно хотел, хотя до сих пор этого не осознавал. — Давненько не видела тебя в «Андеруотере», дорогой. — Она подняла очки и прищурилась, будто солнце по-прежнему пылало над крышами. — Пытаюсь держаться на плаву, — шутливо ответил Харри, доставая пачку сигарет. — Ой, каламбурист! — Она потянулась. Сегодня вместо топов, раскраской напоминающих шкуры экзотических зверей, на ней было голубое платье с декольте, которое она отлично заполняла своими пышными формами. Он протянул ей пачку, она достала сигарету и взяла ее в губы так, что даже Харри это показалось неприличным. — А что ты тут делаешь? — спросил он. — Я думал, ты затовариваешься в «Киви». — Закрыто. Скоро полночь, Харри. Пришлось пройтись до тебя, поискать, кто еще работает. Улыбка стала шире, а глаза зажмурились, как у довольной кошки. — Опасное место для прогулок такой маленькой девочки в столь поздний час, да еще и в пятницу. — Харри поднес огонь к ее сигарете. — Могла бы и мужа отправить, если уж понадобилось купить… — …соку. — Она приподняла пакет. — Чтобы коктейль был помягче. А миленький мой уехал в командировку. Если здесь так страшно, ты должен спасти бедную девочку и отвести ее в безопасное место. — Вибекке кивнула на его дом. — Могу сделать тебе чашечку кофе, — сказал Харри. — Что-что? — Растворимого кофе. Больше у меня ничего нет. Когда Харри вернулся в гостиную с чайником и банкой кофе, Вибекке Кнутсен сидела на диване, сняв туфли и поджав под себя ноги. Казалось, ее белоснежная кожа светится в полумраке. Она закурила еще одну сигарету — на этот раз собственную, заграничной марки, которую Харри раньше не встречал. Без фильтра. В недолгом свете спички Харри увидел ярко-красный лак ногтей на ногах. — Не знаю, сколько еще смогу это терпеть, — сказала она. — Он изменился. Теперь, возвращаясь домой, он либо ходит вперед-назад по комнате, либо выходит на улицу — для пробежки. Кажется, будто он никак не может дождаться следующей командировки. Я пытаюсь с ним заговорить, но он либо огрызается, либо просто меня не понимает. Мы действительно с разных планет. — Но ведь планеты держатся на орбитах из-за силы притяжения и расстояния между ними. — Харри насыпал в чашку кофе. — Все каламбуришь? — Вибекке провела по сигарете кончиком розового языка. Харри ухмыльнулся: — Я прочитал это как-то, ожидая в приемной, и надеялся, что в моем случае это окажется правдой. — Знаешь, что самое странное? Я ему не нравлюсь, но знаю, что он меня никогда не отпустит. — Почему? — Я ему нужна. Не понимаю для чего, но кажется, будто он что-то потерял и восполняет эту потерю мною. Его родители… С ними он не поддерживает никаких отношений. Я никогда их не видела. Думаю, они даже не догадываются о моем существовании. Не так давно раздался звонок и мужской голос спросил Андерса. Я сразу решила, что это его отец, догадалась по тому, как он произнес имя. Родители за свою жизнь так часто произносят имена детей, что звучание имени ребенка для них естественнее всего, но в то же время оно для них настолько дорого, что, произнося его, они словно обнажают душу, поэтому стараются произносить имя быстро, словно стесняясь. Когда я сказала, что должна его разбудить, тот мужчина начал бормотать на иностранном языке или… не на иностранном — ну, как если бы мы с тобой второпях подбирали слова. Так говорят в молельнях, когда приходят в состояние транса. — Глоссолалия? — Да, именно так это и называется. Я некоторое время слушала. Сначала различила что-то вроде «сатана» и «Содом». Потом и вовсе брань: «шлюха», «дрянь» и прочее — и положила трубку. — А что на это сказал Андерс? — Я ему не стала рассказывать. — Почему? — Меня в эту их жизнь никогда не допускали, да у меня и желания нет туда соваться. Харри отпил кофе. Вибекке к чашке даже не притронулась. — Тебе не бывает одиноко, Харри? Он посмотрел на нее: — Совершенно естественно, что иногда тебе хочется, чтобы рядом кто-то был.