Харри не отвечал и смотрел, как стена ползет вниз. — Мы не проехали? Лифт остановился так резко, что Харри сделал шаг, чтобы не упасть. Пол снова качнулся. Харри смотрел в стену. — Что за черт… — прошептал он. — Вы весь мокрый от пота, инспектор Холе. Думаю, сейчас самое подходящее время, чтобы кое-что вам объяснить. — Сейчас не подходящее время ни для чего. Выметайся, иначе… Но Сивертсен встал, загородив собою кнопки, и, судя по всему, выметаться не собирался. Харри поднял его правую руку и только тогда увидел, что в левой у Сивертсена зажат шпатель. С зеленой рукояткой. — Лежал рядом с сиденьем, — почти виновато улыбнулся Сивертсен. — Нужно прибираться в своей машине. Вы меня слышите? Сталь сверкнула. Харри пытался сосредоточиться, не запаниковать. — Слышу. — Очень хорошо, потому что слушать меня сейчас придется внимательно. Я невиновен. Вернее, я незаконно ввозил в страну оружие и бриллианты несколько лет подряд, но никогда никого не убивал. Заметив, что Харри пошевелил рукой, Сивертсен поднял свое оружие, и Харри почел за благо не двигаться. — Вся контрабанда оружия идет через одного человека, который называет себя Принцем. В один прекрасный момент я понял, что Принц и Том Волер — одно и то же лицо. Даже больше: я могу это доказать. И если я правильно понимаю ситуацию, вы собираетесь подрезать ему крылья, но без моих доказательств Том Волер скорее подрежет ваши. Верно? Харри смотрел на шпатель. — Холе? Он кивнул. Сивертсен рассмеялся, звонко, почти по-девчоночьи, и сказал: — Правда, милый парадокс, Холе? Вот стоим мы с вами здесь — контрабандист и ищейка, связанные одной цепью и полностью друг от друга зависящие, — и все равно думаем, как бы друг друга убить, а? — Это не парадокс, — сказал Харри. — Что тебе нужно? Сивертсен поднял шпатель и перехватил его так, что рукоятка указывала на Харри, со словами: — Мне нужно, чтобы вы нашли, кто подстроил все таким образом, чтобы выглядело, будто я убил четырех человек. Сделаете это, и я поднесу вам голову Волера на серебряном блюдечке. Вы поможете мне — я помогу вам. Харри пристально посмотрел на Сивертсена. Браслеты наручников лязгнули друг о друга. — Хорошо, — согласился Харри. — Но давай сделаем это в правильной последовательности. Сначала обезвредим Волера, а потом я смогу спокойно помочь тебе. Сивертсен покачал головой: — Я знаю, как обстоят мои дела. Я думал над этим целые сутки, Холе. Мои доказательства против Волера — единственный аргумент в переговорах, а вы — единственный, с кем я могу их вести. Полиция уже празднует победу, и никто из ваших не согласится посмотреть на дело под иным углом, рискуя превратить триумф в ошибку века. Меня обвинят, а этот псих, который убивал женщин, останется на свободе. Меня заманили в ловушку. Без вашей помощи у меня нет шансов. — Неужели не ясно, что Том Волер и его сообщники в это самое время уже идут по нашему следу? И с каждым часом они подбираются все ближе. И когда — даже не если, а когда — они нас отыщут, нам обоим крышка! — Мне это ясно. — Так зачем рисковать? Допустим, все сказанное про полицию — правда, и им не захочется проводить расследование заново. Разве не лучше провести двадцать лет в тюрьме, чем сразу расстаться с жизнью? — Двадцать лет в тюрьме меня больше не устраивают, Холе. — Почему это? — Потому что совсем недавно я узнал о том, что радикально изменит мою жизнь. — И что же? — Инспектор Холе, я скоро стану отцом. Найдите настоящего убийцу прежде, чем Волер найдет нас. — Сивертсен протянул ему шпатель. — Вы мне верите? — Верю, — соврал Харри и положил инструмент в карман пиджака. Стальной трос снова заскрипел — лифт поехал. Глава 35 Ночь на понедельник. Полный бред — Надеюсь, ничего не имеешь против Игги Попа? — спросил Харри, приковывая Свена Сивертсена к батарее под окном в комнате четыреста шесть. — Потому что некоторое время нам придется любоваться только на него. — Могло быть и хуже. — Свен посмотрел на плакат. — Я ходил на концерт Игги и «Студжес» в Берлине, наверное, еще до рождения того, кто жил в этой комнате. Харри посмотрел на часы. Десять минут второго. Волер и его команда уже, наверное, проверили квартиру на Софиес-гате и сейчас исследовали близлежащие гостиницы. Неизвестно, сколько времени у них с Сивертсеном в запасе. Харри упал на диван и потер лицо ладонями. Чертов Сивертсен! Ведь насколько простой план! Добраться до известного места, позвонить Бьярне Меллеру и начальнику криминальной полиции, и пусть по телефону выслушают свидетельство Свена Сивертсена против Волера. Сказать им, что на его арест у них есть три часа, после чего Харри звонит журналистам и преподносит им «бомбу». Потом нужно просто сидеть тихо и дожидаться подтверждения, что Волер пойман. После этого Харри позвонил бы Рогеру Йендему из «Афтенпостен», попросил бы связаться с начальником криминальной полиции и взять комментарий по поводу ареста. И только тогда, когда все будет обнародовано, Харри и Сивертсен вылезут из своей норы. Абсолютно выигрышная стратегия — и тут Сивертсен выдвигает свой ультиматум. — А что, если… — Не начинайте, Холе. — Сивертсен даже не посмотрел в его сторону. Черт! Харри снова взглянул на часы. Он знал, что это бесполезно и пора перестать думать об исчезающем времени, собраться с мыслями, начать импровизировать, рассмотреть все возможные варианты в данной ситуации. — Хорошо. — Харри закрыл глаза. — Расскажи мне свою историю. Свен Сивертсен подался вперед, наручники лязгнули. Харри стоял у открытого окна и слушал Сивертсена. Тот начал рассказ с семнадцати лет, когда он впервые увидел своего отца. — Мама думала, я в Копенгагене, но я поехал в Берлин и отыскал его. Он жил в посольском городке рядом с Тиргартен-парком, в большом доме со сторожевыми собаками. Я нашел садовника, он провел меня до входной двери и позвонил. Когда отец открыл, мне показалось, я гляжусь в зеркало. Мы стояли и смотрели друг на друга, мне даже не пришлось представляться. Потом он заплакал и обнял меня. Я прожил у него четыре недели. У него была жена и трое детей. Он не рассказывал мне, чем занимается, а я не спрашивал. У Ранди, его супруги, была неизлечимая болезнь сердца, и она «уехала поправлять здоровье в одном дорогом санатории в Альпах». Эту фразу, похожую на цитату из любовного романа, он произнес совершенно серьезно. Мне показалось, что он отправил ее туда именно поэтому. Он, несомненно, ее любил. Вернее, был влюблен. Когда он говорил о ее скорой смерти, это звучало, как история из дамского журнала. Однажды вечером в гости зашла одна из подруг его супруги, мы выпили чаю, и за столом отец сказал, что сама судьба соединила их пути: его и Ранди, но они любили друг друга так вызывающе и не скрываясь, что судьба же решила его наказать, заставив ее угасать в расцвете своей красоты. Он говорил такое не краснея. Той ночью я не мог уснуть и решил заглянуть в его винный шкафчик. По дороге я заметил, как та самая подруга тихо выскользнула из его спальни. Харри слушал и кивал. Ночной воздух действительно стал прохладнее, или ему только так казалось? Сивертсен сменил позу и сюжет рассказа: — Днем дом был в полном моем распоряжении. У отца было две дочери: Бодиль и Алиса, четырнадцати и шестнадцати лет. Им, разумеется, я казался неотразимым и привлекательным. Незнакомый старший сводный брат приезжает в их маленький мирок с большой земли. Обе в меня влюбились, но я выбрал Бодиль, младшую. Однажды она рано вернулась из школы, и я повел ее в отцовскую спальню. Когда она захотела убрать запачканное кровью постельное белье, я выгнал ее из комнаты, запер дверь и вручил ключ садовнику с просьбой передать его лично отцу. На следующее утро, за завтраком, отец предложил мне работать на него. Так я начал заниматься контрабандой бриллиантов. Сивертсен замолчал. — Время идет, — напомнил Харри. — Моим участком работы был Осло. Поначалу я допустил пару ошибок, за каждую из которых получил условный приговор, но потом приноровился, и работа пошла как по маслу. Моей специальностью было проходить таможенный контроль в аэропортах. Это было несложно. Всего-то — респектабельно одеться и ничего не бояться. И я не боялся. Я плевал на все опасности. Для маскировки я надевал белый пасторский воротничок. Конечно, это старая уловка, и у таможенников могла вызвать подозрение. Вся штука в том, что нужно еще знать, какая у пастора должна быть походка, прическа, обувь, как он держит руки и какие выражения может принимать его лицо. Если научишься этому, тебя почти гарантированно не остановят. Даже если таможенник в чем-то тебя заподозрит, чтобы остановить пастора, ему нужно преодолеть психологический барьер. Представьте себе: мимо проходят волосатые хиппи, а таможенник роется в чемодане пастора и ничего не находит — тут уж он наверняка схлопочет выговор. А для таможенной службы — как и для остальных государственных ведомств — репутация и видимость хорошей работы всегда были важнее действительных результатов. В восемьдесят пятом году отец умер от рака. Неизлечимая болезнь сердца Ранди продолжала быть неизлечимой, что не помешало ей вернуться домой и продолжить дело мужа. Не знаю, стало ли ей известно про меня и Бодиль, но внезапно я оказался без работы. Норвегия больше не перспективный район, заявила она, но взамен ничего не предложила. Несколько лет я бездельничал в Осло, а потом переехал в Прагу, где после падения «железного занавеса» для контрабандистов открылось настоящее золотое дно. Я хорошо говорил по-немецки и сразу попал в нужную колею. Быстро зарабатывал деньги и столь же быстро их спускал. Заводил друзей, но ни к кому не привязывался. То же самое — с женщинами. Мне это было не нужно. Потому что — знаете, Холе? — выяснилось, что я унаследовал дар отца. Умение быть влюбленным. Сивертсен кивнул на плакат с Игги Попом и продолжил: — Никакой афродизиак не действует на женщин сильнее, чем искренняя мужская влюбленность. В основном я заводил романы с замужними — с ними меньше проблем, а в трудные времена они становились верным источником дохода, хоть и ненадолго. Годы проносились, не оставляя на мне отметин. Мне миновало тридцать, а я, как и прежде, был беззаботно улыбчив, влюбчив и хорош в постели. Сивертсен прислонил голову к стене и закрыл глаза. — Должно быть, звучит цинично. Но поверьте, всякий раз я признавался в любви искренне и от всего сердца, как признавался своей жене отец. Я отдавал им все. Но подходило время, и расставался с ними. Так заканчивалось всякий раз, и я думал, что так будет всегда, пока два года назад осенним днем не зашел в бар на Вацлавской площади. Там я увидел ее. Еву. Да, так ее и зовут — парадоксы существуют, Холе! Что меня сразу поразило, так это то, что она, хоть и не была красавицей, вела себя, словно королева красоты. А люди, которые верят в то, что они прекрасны, прекрасны на самом деле. Очаровывать женщин я умел и направился к ней. Нет, она не послала меня к чертям, но так вежливо держала на приличной дистанции, что я потерял голову. — Сивертсен ухмыльнулся. — Потому что никакой афродизиак не действует на мужчин сильнее, чем искренняя женская холодность к тебе. Ей было двадцать шесть. Она моложе меня. У нее чувство стиля в сто раз лучше моего. Но главное — я не был ей нужен. Она могла продолжать свою работу — она до сих пор думает, что я ничего о ней не знаю — и ублажать немецких коммерсантов. — Так почему же не продолжила? — спросил Харри, выпуская дым в Игги. — Я же влюбился в нее, а моей влюбленности хватало на нас обоих. Мне хотелось, чтобы она была только моей, а для Евы — как и для большинства невлюбленных женщин — на первое место выходила экономическая стабильность. Чтобы получить эксклюзивные права, я должен был много зарабатывать. Контрабанда «кровавых» алмазов из Сьерра-Леоне — дело не слишком рискованное, но оно не превращало меня в неотразимого богача. Контрабанда наркотиков сопряжена со слишком высоким риском. Поэтому я выбрал оружие и Принца. Два раза мы встретились в Праге, чтобы обговорить условия сотрудничества. Второй раз — в открытом кафе на площади. Еву я попросил сыграть роль фотографирующей туристки, и совершенно случайно на большинстве фотографий оказался столик, за которым сидим мы с Принцем. Копии таких фотографий я обычно прикладывал к письмам-предупреждениям, которые отправлял нерадивым компаньонам. Метод действенный. Но Принц был сама пунктуальность, с ним у меня никогда не было хлопот. Только спустя длительное время я узнал, что он работает в полиции. Харри закрыл окно и сел на диван. — Этой весной мне позвонили по телефону, — продолжал Сивертсен. — Говорил норвежец. Восточнонорвежский диалект. Не знаю, как у него оказался мой номер. Казалось, он знает обо мне все, и меня чуть не охватила паника. Да нет, охватила. Он знал, кем была моя мать, за что меня судили, про красные бриллианты-звездочки, которые я возил уже несколько лет. Что еще хуже: он знал, что я занялся оружием. Ему хотелось приобрести и то и другое. Бриллиант и «ческу» с глушителем. Он предложил баснословную цену. Насчет оружия я отказался, сказал, что его нужно покупать по другим каналам. Но он настаивал, что купить ему нужно именно у меня — без посредников. Он увеличил сумму. Ева, как я уже сказал, женщина с потребностями, потерять ее я не мог. Поэтому мы с ним договорились. — О чем именно вы договорились? — Условия доставки у него были весьма специфические. Товар нужно было доставить во Фрогнер-парк, к фонтану под Монолитом. Первая доставка произошла чуть больше пяти недель назад. Прийти нужно было к пяти вечера, когда больше всего туристов и людей, которые приходят в парк отдохнуть после работы. Таким образом, и мне, и ему было бы легко появиться там и уйти незамеченными. В любом случае, шансы, что меня кто-нибудь узнает, были минимальные. Много лет назад в пражском баре, куда я обычно захожу, я столкнулся с типом из Норвегии — мы с ним часто дрались в школе. Он меня не узнал. Кроме него и его дамы, с которой он приехал в Прагу в свадебное путешествие, я больше ни с кем из Осло не виделся с тех пор, как уехал отсюда. Понимаете?