– Здесь нет никакой чести, барон, – ответила Чхве. – Только возможность заслужить ее. С этими словами она исчезла в Изначальной Тьме, и Доминго почувствовал, как Врата вздрогнули… Или, быть может, это задрожала от топота ступенька, на которой он сидел. Ему недолго оставалось ждать. Он понимал, что может потерять самообладание, если оглянется, и вместо этого наклонился вперед, чтобы подобрать сломанное копье, лежавшее возле его сандалий, высматривая заодно, не обронили ли охранники что-нибудь посущественней. На краю дорожки из красного гравия, рядом с брошенным креслом на колесах, лежали пустые ножны. Доминго мысленно обругал Чхве за такую неряшливость, но затем подумал, что она, вероятно, ужасно спешила и лучше иметь одну саблю без внушительных, крепких ножен с двумя кольцами, чем наоборот. Гравированная медь блестела даже в сумерках, и Доминго вспомнил облегчение, которое ощутил, когда Хортрэп вернул ему оружие, перед тем как кобальтовые отправились в Отеан. Никто не может остановить смерть, ни колдун, ни офицер, но храбрый солдат никогда не умирает в одиночестве… «Доверяй своему клинку больше, чем друзьям, родственникам или сослуживцам, – говорил Доминго сыну, – потому что, в сущности, это все, что у тебя есть». Солнце уже кануло за горизонт, но последние отблески еще искрились на ножнах, и, когда Доминго поднял голову, он встретил взгляд ярких нефритовых глаз серого монстра. Чудище следило за стариком, сгорбившимся на ступеньках, что вели к Вратам. Оно отстало от табуна, помчавшись по терракотовой тропинке прямо к барону. Пришло время заключительной арии, и обреченный полковник взвешивал достоинства двух вариантов: схватить непорочновское копье и постараться нанести чудищу последнюю рану или поползти на животе в надежде добраться до азгаротийских ножен и прижать их к груди, как талисман. Прекрасно понимая, что погибнет в любом случае, погибнет навсегда. В этом было что-то утешающее. Но не настолько, чтобы сдаться без борьбы. Он повалился в другую сторону от сломанного копья и ножен, двумя сильными руками и одной здоровой ногой толкая себя вверх по ступенькам, вслед за Чхве. Доминго заблеял, как овца, ударившись больным коленом о ступеньку, но даже эта боль подбодрила его – нога плохо слушалась, но не была бесчувственной. Значит, он еще жив, у него еще есть шанс. Он забрался на последнюю ступеньку, и Врата раскинулись перед ним – мягкие, черные и густые. Он будет жить, где-нибудь, как-нибудь – все, что угодно, кроме небытия, он будет жить по другую сторону Изначальной Тьмы, будет жить всегда, будет… Демон схватил Доминго Хьортта за мгновение до того, как тот погрузился бы во Врата, и здесь, на границе двух миров, он умер точно так же, как и жил. В одиночестве. Глава 7 Вересковая трубка – это идеальная единица измерения времени. Не потому, что длительность ее раскуривания – застывшая, холодная постоянная; совсем наоборот: трубка совершенна именно тем, что дарит своему хозяину самый теплый, самый свободный час в его жизни. Это вам не убогие песочные часы, где каждая крупица времени отмеряется со скупой коммерческой точностью. Час курильщика щедр и великодушен, он исполнен блаженного пренебрежения к привычке смертных обращаться со временем как с обмазанной жиром свиньей на деревенской ярмарке – поскорее поймать и больше не выпустить. Если считать время огромной невидимой рекой, что управляет ходом вашей жизни, тогда трубку можно назвать вересковым плотом, на котором вы весело спускаетесь по течению, а те, кто придает слишком большое значение часам, пытаются перегородить ее своими механическими сетями… Но разве можно поймать в сеть реку? Река Энисум славилась самыми красочными в империи рифами, и великий Тински построил мастерскую на ее берегу для того, чтобы лучше изучить пресноводные кораллы и воспроизвести их завораживающие узоры на своих трубках. Во всяком случае, так гласит легенда, но, когда София справилась со множеством заданий, которые отпугнули бы любого из тех потенциальных учеников, что обивали порог мастера, Тински сказал ей правду: он выбрал этот берег из-за того, что здесь всегда был хороший клев. Тински любил ловить рыбу. И секрет его чудесного кораллового рустирования[8] тоже оказался неожиданно прост: отпили кусок метловища, вбей в торец четыре гвоздя без шляпок, заостри их хорошенько и ковыряй ими трубку, пока результат тебя не устроит. Очень просто… Только во всех делах, что кажутся профанам такими простыми, начиная от завязывания рыболовной мушки и заканчивая рустированием трубки, есть закономерность: чем дольше ты этим занимаешься, тем ясней понимаешь, что тебе еще многому нужно научиться. Конечно же, при всей своей грубоватой красоте метод кораллового рустирования был всего лишь маскировкой, попыткой оживить трубку со скучной текстурой или кавернами. Вересковый корень тем и загадочен, что самые многообещающие его части внутри могут оказаться невзрачными, а те, что выглядят бесперспективными, скрывают невероятный рисунок, ожидающий лишь своего освобождения. Так было и с этой трубкой – богатый «птичий глаз» и поперечное зерно требуют тонкого шлифования, бордовой морилки и золотистого песка, и только тогда она станет по-настоящему прекрасной. И вот теперь все готово. София хотела бы показать эту трубку своему учителю, но тот ушел к реке забрасывать удочку в вечность… «Должно быть, меня чем-то одурманили», – решила София, вертя законченную трубку в саднящих ладонях. Мысли путались, как петли в детской игре в веревочку; никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном… или, может быть, она сосредоточивалась на одном и том же снова и снова, забывая, что уже думала об этом. Видимо, ей что-то подсыпали в воду – взяв дурной пример с Бориса, охранники вовсю угощались ее пищей и вином. Что-то в воде или в самом воздухе – древние миазмы, вымытые из недр потухшего вулкана и хранящие в себе яд даже через столько веков после того, как этот огонь был погашен колдовством. Влияние Диадемы все-таки проскользнуло в трубку, в ее необычной форме угадывались крутые склоны вулкана и раструб кратера. Это была адская работа, но умелые руки Софии помнили свое дело и сосредоточивались лучше, чем голова. Одним лишь демонам известно, где Борис раздобыл этот резной седловидный мундштук, изгиб черного янтаря с кобальтовым кристаллом посередине и серебряной звездой с обратной стороны. Он словно был сделан специально для нее. Все элементы прекрасно подходили друг к другу, и пусть София не помнила, сколько времени потратила, вырезая трубку, зато в последний свой визит Борис пообещал принести чудесный рубиновый верджин для обряда инициации. Сама София предпочитала морскую смесь, но Тински, Корнелл Ривс, Рыжий Сыч и прочие выдающиеся трубочных дел мастера утверждали, что красный верджин лучше всего подходит для обкуривания чаши, сладость листа отлично проникает в древесину, а плотный нагар не дает ей прогореть. Мордолиз теперь часто приходил к Софии. Мертвый, холодный призрак демона лежал возле постели, глядел на нее огромными черными глазами и, сколько бы она ни просила охранников увести его, каждый раз возвращался среди ночи или днем – в фиолетовых отблесках газовых ламп, освещавших ее камеру, определить время суток было непросто. Иногда, повернувшись во сне, она ощущала его присутствие под одеялом и улыбалась, храня этот секрет от тюремщиков, пока один из них не унес одеяло. Но это все равно продолжалось или, может быть, случилось всего один раз, а дальше повторялось уже во сне. Лучше бы снился Лейб, но он далеко отсюда, в Геминидах, трудится там в свое удовольствие, и Софии не хочется рисковать, заставляя его играть роль консорта… Только не сейчас, когда все пытаются отравить королеву… Индсорит, вероятно, мучилась с теми же проблемами, самым жестоким образом узнавая, что ее любовники либо погибают в результате несчастного случая, либо сами оказываются замаскированными убийцами. Обычно это происходит в самые интимные моменты. Две бывшие королевы мрачно рассмеялись, когда София сказала, что не знает, какой из этих сценариев хуже, но смеялись недолго, потому что да – на самом деле они знали. В результате у Индсорит много лет не было любовников, как призналась она в хмельной откровенности, после того как София заявила, что давно уже не занималась чем-то более приятным, чем протирка своего шлема. И все это лишь доказывает: кому-то всегда приходится трудней, чем тебе. Иногда кто-то так охрененно подходит тебе, что становится неловко, но ты не можешь знать наверняка, то ли это пробудилась страсть, то ли все дело в том, что ты когда-то убила ее семью и сделала из нее чудовище, каким она себя считает. И даже если тебе охренеть как хочется узнать, сколь сладки ее пухлые губы, но ты, вместо того чтобы прильнуть к ним, лишь заново наполняешь ее чашку. И в самом деле, у тебя в кои-то веки появился настоящий союзник, так зачем уподобляться Марото и портить все попытками стать чем-то большим, чем добрый друг? С другой стороны, когда София помогала Индсорит мыться, она не смогла прогнать определенные мысли и пришла к выводу, что была слишком сурова к Марото. Ну хорошо, может, и не слишком, но все же сурова, с этим не поспоришь. Конечно, он был невыносим со своими бесконечными заигрываниями, но в те времена он заигрывал со всеми подряд, даже с Хортрэпом. И если быть честной с самой собой, под хорошее настроение она не единожды была готова к ответному флирту, пусть даже и подозревала, насколько сильно он запал на нее. В любом случае они были такими близкими друзьями, что временами это выглядело забавно и совершенно безобидно – даже милосердно, – но теперь она поняла, что ее реакция лишь заводила его, хотя нужно было всего лишь усадить его на задницу и объяснить раз и навсегда, что она ничего от него не добивается и что ей это просто неинтересно. Тогда она полагала, что такой серьезный разговор причинит ему сильную боль и навредит их дружбе, что Марото просто не способен на приятельские отношения с теми, кто ему нравится. Но теперь, увидев, какая крепкая дружба связала его с Пурной, София признала, что была к нему несправедлива. И это доказало ей, что никогда не поздно понять то, что ты должна была понять давным-давно: всегда говори друзьям правду, какой бы тяжелой она ни казалась, и позволь им самим решить, как с этим справиться. Как-то раз подвыпивший Марото сказал Софии, что ей бы стоило заниматься не войной, а трубками, – возможно, она не так уж и сильна в этом ремесле, но вересковые корни приносят в мир больше счастья, чем боевые топоры. Она беззаботно рассмеялась в ответ на суровую правду, но сейчас вдруг поняла, что грезит о другой, тихой жизни… которой не заслуживала. София барахталась в потоке мечтаний, норовившем унести ее прочь, отчаянно цепляясь за одну мысль: временами Марото был полным болваном, но он, безусловно, оставался самым преданным из всех, с кем ее сводила судьба, и гораздо более сообразительным, чем прикидывался. При следующей встрече она непременно подарит старому повесе слюнявый поцелуй в щечку и извинится за то, что была такой упрямой задницей, и тогда они смогут после долгого перерыва снова стать лучшими друзьями. И поскольку каждый живет в этом благословенном демонами мире только один раз, София последует примеру Негодяя и примирится с собственной мудростью. Когда она снова окажется наедине с Индсорит на достаточно долгое время, то спросит без обиняков, не желает ли та чего-то большего, чем просто потереть спинку. София все еще обдумывала вечный вопрос, стоит ли размельчить лист тубака или лучше просто свернуть его и затолкать в трубку для исключительно важного первого раскуривания, когда появился ее тюремщик. – И как ваше величество чувствует себя нынче вечером? – поинтересовался Борис. София много раз просила не называть ее так, и раздражение помогло ей сосредоточиться. Борис был в оранжевом плаще этой драной Народной Стаи, как нарек себя новый городской совет, – на что Холодный Кобальт только презрительно фыркала. Она еще покажет им, что такое настоящий волк, если когда-нибудь поднимется с проклятой койки, только отнимающей силы, вместо того чтобы восстанавливать их. – Вот это да! Выглядит прекрасно – давайте поменяемся на время? Прежде он не предлагал ей сделать первый ход за ужином, и София с радостью обменяла свою новую трубку на серебряную миску, до краев наполненную жареным соевым творогом, угрями и диким рисом. Она постоянно была голодна, и сейчас от ароматного пара по щекам потекли счастливые слезы. Пока она опустошала миску, он наполнял трубку тубаком из квадратного лайкового кисета, и София поправляла его неловкие движения – откусила голову угрю и заполнила его туловище рисом, имитируя технику набивки. Это не принесло ожидаемого результата, но Бориса осенила новая идея, и он решил, что лучше набьет свою собственную – дешевую и короткую – глиняную трубку. В этом весь Борис – добившись наконец высокого положения, он все же должен демонстрировать, что еще не окончательно ушел с улицы. – Похоже, наша королева слишком занята трапезой. Может, кто-то из вас окажет честь? – обратился он к троим охранникам, делившим с Софией камеру. Ни один из этих головорезов до сих пор не сказал ей ни слова, за исключением коротких приказов, и все они были настолько молоды и неприметны, что она так и не научилась отличать их друг от друга. Софию больше интересовал вопрос, как они спят, потому что ее койка была единственной в камере, и… и вдруг Борис протянул ее трубку одному из этих мужланов! Драть-передрать, ее новую трубку! – Я готова, – сказала София, вытирая губы тыльной стороной кисти, с каждым днем становившейся все грязней. Кандалы на запястьях болтались так же свободно, как те браслеты, что подарила ей Сингх в честь их первой победы в Ранипутрийских доминионах. – Дай сюда, ее нужно правильно обкурить. – Вы ведь настоящий трубочный мастер, не так ли, ваше величество? – спросил Борис, прикуривая от спички свою трубку и делая знак охраннику приподнятой бровью. – Я легенда, драть твою мать! – ответила София не столько с гордостью, сколько признавая очевидный факт, и поглядела на парня, державшего ее трубку. – Она предназначена не для тебя. Она предназначена для меня. Первая трубка, которую я вырезала для себя. Так что даже не думай ни хрена о том… – Это последний тубак из личных запасов багряной королевы, – проговорил Борис сквозь облачко едкого дыма, пущенного прямо в лицо Софии, и передал спичку вместе с топталкой охраннику, что держал ее кратер, как София привыкла думать о своей новой трубке. – Он вдвое старше тебя, приятель, и стоит дороже, чем все наши жизни, вместе взятые. Так что наслаждайся, кури сколько влезет… и за нее тоже. – Не смей! София никогда не была суеверной, но обкуривание новой трубки – такой же священный ритуал, как любой из тех, что проводят в Тридцати шести кельях Угракара или в Вороненой Цепи… А эта тупая обезьяна все делает через жопу – пламя лизнуло кромку чаши, но каким-то образом совершенно не задело тубак. Когда у него все-таки что-то получилось, София сразу определила, что дым слишком горячий. Губы охранника, попробовавшего, вероятно, лучший из доступных смертному сортов тубака, скривились в одурманенной улыбке, и София подумала: «Лучше бы с меня живьем содрали кожу». – Драть твою мать, перестань! Серьезно! – Мм! – Наслаждаясь дымом глиняной трубки, Борис положил ноги на край койки Софии. Щегольской наряд – и так и не подбитые подошвы изношенных до дыр сапог. – Я почти жалею, что курил его. Обычного тубака для меня теперь не существует. Охранник застонал от удовольствия, выпуская дым через нос. Это было похоже одновременно на любовные восклицания и на мычание коровы. Он передал трубку своему товарищу. Трубка шла по кругу, и каждый слюнявым ртом и острыми зубами оставлял следы на мундштуке. Даже охранница, что стояла за решетчатой дверью, хоть она и не была заядлой курильщицей, но – «один раз в жизни – почему бы и нет?». Все это время Борис расхваливал Софии утонченные, меняющие жизнь ощущения, которые он сейчас испытывал, оценивал оттенки и ароматы, которые ему удалось уловить. А охранники в конце концов расслабились настолько, что присоединились к обсуждению: – Это… шоколад? – Ни хрена не шоколад. Какао. Со сливками, но без сахара. – Кэроб[9] и… вишня. – Дерьмо этот твой кэроб. А вишня – уже ближе. Но не какао, это точно. Полусладкий шоколад. – Черная смородина. – Кожа. – Старая кожа. – Старый кожаный ремень, только что нагретый бритвой. – Старый кожаный ремень, только что нагретый бритвой, с миской горячей мыльной воды наготове, да, но вместо щелока вода вспенена миндальным кремом… Миндальным кремом и слезами горюющей матери, чья дочь никогда не вернется с войны. – Борис, безуспешно пытавшийся пустить колечки, оглянулся в поисках одобрения. Но все три охранника теперь безмолвно сидели на полу, как и их приятельница по другую сторону двери. Еще в сознании, но с остекленевшими глазами и глупой улыбкой. Борис встал и потянулся, а затем шарахнул свою трубку о каменный пол. Глиняные осколки осыпали стражей, но ни один не очухался. Причмокнув, Борис сказал Софии: – Привкус горелой щетки с ноткой протухшей дырявой задницы. Какого демона люди курят эту дрянь? – Борис? София заморгала, звон разбившейся трубки привел ее в чувство. По глупости она погрузилась в видения кровавой расправы над тюремщиками, завладевшими ее изделием. Понадобилось время, чтобы вернуться в «здесь и сейчас», и оказалось, что охранники действительно одурманены, а Борис уже отпирает ее кандалы. Когда цепь упала к ногам Софии, в голове у нее немного прояснилось; сквозняк, холодящий стертые запястья и лодыжки, бодрил не хуже ключевой воды. Первый нормальный ужин за долгий срок заключения тоже помог. – Это какая-то уловка, Еретик? Хочешь, чтобы я подумала, будто ты помогаешь мне сбежать? А на самом деле хочешь пробудить во мне надежду перед самым концом? – Я вытащу вас отсюда, София, а потом смотаюсь из города, – ответил Борис, взволнованный ровно настолько, чтобы София могла ему поверить. – Но вы будете в точности выполнять то, что я скажу, понятно? – Вопреки моей репутации в прежние времена я всегда действовала по плану, – заметила София, пока он пытался ее усадить. Полдюжины ран от арбалетных болтов болели так же сильно, как и суставы с разыгравшимся от долгого лежания в постели артритом. Боль шла ей на пользу, удерживая в настоящем моменте, но что это был за момент: глядя на ее запятнанную кровью ночную рубашку, покрытые коростой бинты и желтушную кожу, можно было решить, что она осталась в живых благодаря не столько чуду, сколько проклятию. – Просто… дай мне минуту. – Я не прошу следовать плану, я говорю, что выведу вас отсюда только в том случае, если вы сначала кое-что сделаете, – уточнил Борис. – Если не пообещаете помогать мне, я уйду и закрою за собой дверь. – А-а-а, вот это уже больше похоже на того Бориса, которого я знала, – проговорила она, наблюдая, как он вытряхивает содержимое своего мешка. Свободная блуза, штаны и пояс упали на ее несвежую постель, а следом за ними оранжевый плащ, в котором София сможет выдать себя за охранника из новой милиции. Свиток документов с настоящими на вид печатями. И фальшивая борода. Классический набор для побега из тюрьмы. – А я уж было испугалась, что ты и в самом деле решил жить по идеалам, что проповедует ваша революция. Я бы предпочла иметь дело с практичным человеком, а не с романтиком. Так какой будет цена моего освобождения? – Поклянитесь, что уйдете отсюда, не навредив больше ни одному человеку, – оскалился он, словно чесоточный хорек. – Пообещайте покинуть Диадему и никогда не возвращаться назад. Сделайте это, и я помогу вам уйти через черный ход. – И это все? София опустила ноги на пол. Колени задрожали, и она упала бы, если бы не ухватилась за тиски, прикрепленные к раме кровати. Раненые плечи запели сердитую песню, но руки выдержали. Выреза?ть трубку – нелегкая работа, и в пальцах сохранилась сила, даже когда все остальное подвело. – Какой тебе прок оттого, что старая хромая карга скроется во мраке? – Ну, хотя бы спокойный сон по ночам для разнообразия. – Борис перестал нервно перебирать руками маскировку и на этот раз твердо встретил взгляд Софии. – Мы наделали немало ошибок. Крупных ошибок. Думаю, наделаем еще. Но дело того стоит. В конце концов мы своего добьемся. Люди будут жить лучше. – Это было королевское «мы», Борис? – Народная Стая – это не королева и не папа. Она состоит из людей, а люди порой совершают ошибки. Они… и я… не должны были предавать вас. Я не знал, что все так получится, клянусь. Это неправильно. Вы помогли им. И помогли бы еще больше, если бы вам дали шанс. Вместо этого они поступили с вами так же, как вы сами – с сестрой Портолес, и это неправильно. Но если я освобожу вас, а вы начнете убивать тех, кто обманул вас, чем это закончится?