Липси зашевелился. Он повернул к ним лицо, и стало видно свежую ссадину на лбу. — Что это? — слабо произнёс он. — Что со мной было? У меня вдруг ужасно закружилась голова… Мутит… — У вас был голодный обморок, — известил Ллойд. — Голодный? Обморок? — Липси поднялся, опираясь на подставленную руку Беатрис. Ноги его дрожали, а движения были робкими и неуверенными. Мутный взгляд переходил с лица на лицо, но по нему нельзя было сказать, что человек уже пришёл в себя и узнаёт собравшихся. — Всё когда-нибудь бывает в первый раз, — хмыкнул Ллойд. — Не стоило нам выходить из подвала, — покачала головой Беатрис, помогая Липси усесться на стул. — Вы думаете, это… — не договорила Гленда. — Думаю, за сутки с нами ничего не могло случиться, — пробормотал Липси. — Хотя, этот мерзкий запах на улице… Наверное, здесь всё отравлено. — Да нет, это был голодный обморок, — попыталась улыбнуться Гленда. — Просто голодный обморок. С кем не бывает. — Вам надо отдохнуть, Гленда. Я провожу вас в комнату. А Ллойд поможет мистеру Липси, не так ли, дорогой? Ллойд неуверенно кивнул. — Да, — слабо произнёс Липси, — что-то у меня глаза слипаются. Правда, пойду-ка я к себе… Не беспокойтесь, Ллойд, я в порядке… Спасибо, я сам, я сам… 24. День двадцать первый. Ллойд Когда тебе не хочется вспоминать детство, это значит, что жизнь твоя не удалась. Можно сказать, что ты почти не жил. Ллойду не хотелось вспоминать. Вернее, он просто забыл, что когда-то у него было детство. Иногда воспоминания находили себе дорогу в запутанном лабиринте извилин, среди клеток мозга, в мириадах ячеек памяти и прорывались наружу. Это было похоже на чёрное облако, вдруг застилающее сознание, это было похоже на ослепительный ядерный взрыв. Взрывная волна жалости к себе сбивала сознание с ног, и оно, кувыркаясь, выпучив от ужаса глаза, неслось куда-то к затылку и там разбивалось, расплющивалось об изнанку черепа. В те минуты, когда воспоминания из детства заставали Ллойда врасплох, он не видел ничего, кроме отцова лица, не слышал ничего, кроме его сурового голоса, читающего очередной псалом перед тем как высечь маленького Ллойда (по окончании экзекуции тоже читался псалом, а во время последующего стояния на коленях псалтырь должен был читать сам Ллойд). Ллойд и поныне терпеть не мог псалмы — они наводили на него в лучшем случае уныние, в худшем — ужас. Слава богу, здесь никому не приходило в голову читать псалтырь, и только Липси, иногда шепчущий перед едой молитву, вводил Ллойда в ступор ожидания страшного, чего-нибудь вроде «Да будет трапеза их сетью им, и мирное пиршество их — западнёю; да помрачатся глаза их, чтобы им не видеть, и чресла их расслабь навсегда; излей на них ярость Твою…» Профессор Локк советовал повторять текст наоборот, задом наперёд, когда вдруг услышишь случайно где-нибудь псалом или он просто всплывёт в твоей памяти. Но Ллойду ни разу не удалось последовать этому интересному совету по причине всё того же ступора, в который его неизменно ввергали знакомые с детства звуки молитв… Оставшись один, он взял стул, отнёс его в самый дальний угол, уселся. Попытался задремать, но было холодно. Тонкий пиджак не грел, как в него не кутайся. Он уже собрался было отправиться на поиски Беатрис, когда в комнату вошёл Маклахен. Хозяин не заметил Ллойда в полумраке. Он подошёл к умывальнику и долго мыл руки, бормоча что-то себе под нос. Потом включил радио. Но кроме шипения и шорохов аппарат не издал ни звука. — Проклятье! Сдох, что ли, чёртов ублюдок Кевин, — пробубнил хозяин. — Знал бы старина Джонс, какой придурок у него вырастет… «Дредноут»!.. Вот тебе и дредноут пришёл! Всем нам — дредноут скоро… Ничего, ничего… Нет, но каков этот хромой чёрт, а! Как запрыгал сразу, будто и не хромал сроду… Он ещё что-то бормотал, но за треском радио Ллойд уже не услышал. Да и не до бормотания хозяина ему было — он желал только одного: слиться со стулом, врасти в стену, раствориться в окружающей обстановке, стать незаметным, временно несуществующим. Маклахен так и не заметил его. Вышел в коридор, протопал в его конец, туда, где Ллойд часто видел его сидящим на стуле. Через минуту послышались проклятья, яростные и, как показалось Ллойду, испуганные крики. Потом снова топот, хлопок двери… Тишина. Что там случилось? Посидев ещё немного, Ллойд хотел уже было пойти в комнату Гленды, к Беатрис, но едва он поднялся со стула, дверь открылась и в гостиную снова вошёл хозяин. Теперь в руках у него был объёмистый свёрток. — Где этот чёртов сын? — бормотал он. И потом: — Ллойд! Ллойд впервые услышал своё имя из уст Маклахена. Это было так неожиданно, так страшно, это сулило нечто настолько злое, что он повалился на стул, закрывая ладонями уши. К горлу стремительно подступила тошнота. Маклахен услышал скрипение стула, повернул голову, наклонился, вглядываясь. — Эй! — позвал он. — Кто там? Ллойд понял, что самое страшное неизбежно. — Это я, мистер Маклахен, — отозвался он, дрожа. — Я, Ллойд. Я сейчас уйду. Я не хочу есть, вы не думайте! — А-а, — кивнул хозяин. — Ты-то мне и нужен. Он прикрыл дверь и направился к Ллойду. — За… зачем? — простонал тот, втягивая голову в плечи. — Меня тошнит. Хозяин подхватил по дороге стул, подошёл, уселся рядом, напротив. Несколько минут молча созерцал, дыша в лицо табачным перегаром и луком. Вдруг он неторопливо и осторожно взял Ллойда за руку. Ллойд вздрогнул, ожидая, что его сейчас сдёрнут со стула, ударят, будут кричать. — Ты вот что… — вместо этого заговорил хозяин вполголоса. — Да ты не бойся меня, я кричать не буду… Ты вот что… Я ж тебя как раз и искал. Это хорошо, что ты один тут, хорошо. Ты не бойся, я тебе ничего не сделаю. Мне тебе сказать надо кое-что. Что-то очень важное. Ллойд замер, окостенел. Он почти не вникал в слова, произносимые Маклахеном, он их даже почти не слышал. В его голове гудел колокол ужаса перед этим человеком. И Беатрис не было рядом… Беатрис, где же ты?! — Важное… — пробормотал он, поняв что хозяин ожидает ответа, и что лучше что-нибудь ответить. — Только не говорите мне, что Гленда умерла! — Какая Гленда? — нахмурился Пирс Маклахен. — А-а… Да какая к чёрту Гленда, какое мне дело до этой глисты! — Гленда хорошая девушка, — Ллойд опустил голову, поджался, зябко дрожа. — Весёлая. Она любит шоколадные батончики. Она… — Да чёрт с ней! — нервно перебил Маклахен. — Ты слушай меня. Меня слушай… Он поднёс к глазам Ллойда свёрток — что-то вроде кирпича, обмотанного газетами. — Тут вот… — заговорил он торопливо и сбивчиво. — Тут это… тут у меня… деньги. Много денег! Тебе. Всё твоё, понял?.. Только этим не говори ничего и не показывай! Отберут. Умом-то ты слаб, отберут же. Понял, сынок? Не показывай никому! — Д-да, — выдавил, стуча зубами, Ллойд. — А-а… а зачем? Зачем мне ваши деньги? — Зачем деньги? — опешил Маклахен. — Ну, ты совсем… Да не трясись ты, чего трясёшься-то! — Хо-лод-но, — кое-как выговорил Ллойд. Он понимал только одно: случилось что-то ужасное. Возможно, хозяин хочет убить его. Подсунуть ему эти деньги, чтобы обвинить в воровстве и убить. — Зачем деньги? — говорил между тем Маклахен. — Ну ты даёшь!.. Война-то вдруг может и кончиться. Когда-нибудь она же всё равно кончится. Ну, не сегодня, так завтра. А ты, чай, не лорд, а? — Мне не нужны ваши деньги, — замотал головой Ллойд. — Не нужны… мои деньги? — хозяин угрожающе выпрямился, вперил яростный взгляд в лицо Ллойда. — Ты это вроде как презираешь меня, что ли, сукин ты сын?! — Нет! — поспешно воскликнул Ллойд. — Не презираю! Только не кричите на меня. Пожалуйста. — Ладно, ладно, — смягчился вдруг хозяин. — Ладно, я это… не буду кричать. Только ты не дури и всё. И не буду. Ты, сынок, не чуди, говорю тебе. Война-то, она, глядишь, со дня на день кончится. Жив если будешь, так деньги тебе очень даже пригодятся. Только не говори никому, слышишь! Этого тебе и на лечение хватит у этого твоего профессора, как его… Ну и жениться если надумаешь. Только на стерве какой не женись, слышишь! Держись этой девки, как её, Беатрис этой. Она баба правильная, она тебя не бросит. Хотя… хотя чёрт их, баб, разберёт. Сегодня так, а завтра — уже этак… Может, это война на неё действует, или блажь какая бабья… Кто их знает, это чёртово племя. Поэтому даже ей не верь до конца. И про деньги не говори. Понял? — Да, — неуверенно кивнул Ллойд. — Да. Но… Беатрис — она не такая, она меня… — Глуп ты! — перебил Маклахен. — Безумен. Не понимаешь ничего ни в жизни, ни в этих чёртовых бабах. Надует она тебе в уши, приголубит, пожалеет — ты и раскиснешь… Не верь никому! И про деньги молчок, понял? — Да. Но Беатрис, она… Хотя, последнее время она то и дело одёргивает меня. Возможно, она действительно… — Да чёрт с ней, с бабой с этой! — отмахнулся Маклахен. — Речь не о ней. Ты про деньги только молчи. И спрячь получше. Хорошенько спрячь. Когда всё кончится, и придёт паром, они тебе понадобятся. Мне-то они… не нужны уже. Моя жизнь кончилась. А детей не было ни разу. Меган-то моя не могла родить. По проклятью… Кому всё? Кому жизнь моя? Отель? Деньги кому?.. Отель я тоже тебе отписал. Завещание написал на тебя. Детей-то у меня нет. Понял? Отель — твой. Только им не говори ничего. Никому. Даже девке этой не говори! — Я понял, да, — кивнул Ллойд, лихорадочно пытаясь запомнить. Он всегда плохо запоминал, если непременно нужно было запомнить. Когда профессор Локк просто так называл слова или цифры, Ллойд запоминал довольно длинные последовательности. А если сначала профессор говорил, что нужно запомнить как можно больше и то и дело посматривал на часы, тогда в мозгу Ллойда словно вырастала какая-то стена, словно какое-то третье «я» специально отвлекало его, нашёптывая на ухо разные глупости. — Одна копия у тебя здесь, в свёртке, вместе с деньгами, — продолжал Маклахен. — С ней к нотариусу и пойдёшь. Не потеряй! Если потеряешь, есть ещё одна копия, у меня в комнате, в бюро лежит. Нотариус всё сделает, оформит отель на тебя. Вот… Так, что ещё… Только про деньги молчи, заклинаю тебя! Обманут же. Убить могут. Этот, хохотун, ты не смотри, что весёлый. Из таких-то весельчаков и выходят самые страшные убийцы. — Липси — он хороший, — нерешительно вставил Ллойд. — Что ты мелешь, дурак!… Ладно, это… не бойся, не бойся меня. Их бойся. Нет среди них хороших, поверь. Когда дело доходит до делёжки, до денег, тут все становятся волками. Уж поверь. Я жизнь прожил, людишек повидал. Знаю. — Вы не правы. Беатрис говорит, что… — Заткнись, щенок и слушай, что я тебе говорю! — рявкнул Маклахен. И тут же, оглянувшись на дверь, перешёл на шёпот. — Прошу тебя, сынок, будь осторожен! Ты выжить должен, выжить твоя задача! Выживешь, вылечишься и будешь жить припеваючи. Отель поднимешь. Только держи цены, цены держи! Не опускай. После войны-разрухи цены на жильё будут бешеные, так ты лови момент, понимаешь?.. Ох, не знаю, сможешь ли… Безумный ведь ты, умом — чисто дитя… Управляющего найдёшь себе хорошего. Понял? Честного человека ищи, с рекомендациями… Ох, не знаю даже… Сам бы за тебя жизнь прожил, но не судьба мне… — А что вы… К чему это всё? — нерешительно спросил Ллойд, съёживаясь, опуская плечи чуть не к коленям, ожидая окрика, удара. — Тише, тише… — неожиданно спокойно произнёс хозяин. — Так надо. Ты вот ещё что… Там, у меня в комнате, под кроватью найдёшь сундук. Небольшой такой сундук. Там есть консервы. Тушёнка. Рыба всякая. Восемь банок там. Или девять. Масла жестянка. Концентраты разные. Ты ешь, сынок. Только потихоньку ешь, чтобы эти не видели. Консервы-то они — надёжные: в них никакая радиация не влезет. — Вы ошиб… — Только не съедай всё сразу, — не слушал хозяин. — Война-то ещё чёрт знает, сколько времени может протянуться. Когда если уж совсем невмоготу будет, тогда съедай баночку. Лучше бы тебе и бабу свою не кормить, но тут уж — тебе решать… Не ошибись только. Ни одна баба не стоит банки тушёнки, когда жизнь на кону… Эти-то все рано или поздно передохнут с голоду, если война затянется. А ты должен выжить, сынок. Ты понял? Выжить! — Да, да, я понял, — закивал Ллойд, чувствуя, что голова его распухла и вот-вот взорвётся. — Я всё запомнил. Кажется.