— Серьезно? — Шатохин верил и не верил. В случае, если он на верном пути, удача слишком большая. — Какие шутки. Художественную школу закончил. В профессионалы мечтал выбиться, — не удалось. До сих пор для себя рисую. Так что могу кое-что. Вам как нарисовать? — Чтобы выглядел рисунок, как фотография на документ. Только крупнее, пожалуйста. — Напишу пером и тушью на ватмане. — Хорошо. Еще попрошу, если не забыли, так же других попутчиков нарисовать. И проводника. На всякий случай. — О, это времени потребует. Раньше, чем завтра к вечеру, не смогу. — Я подожду. Не спешите. Разговор был закончен. Шатохин проводил инженера Емелина до двери, на прощанье пожал руку: — До завтра. Звоните, если еще что-то вспомните. 7. Лагунов изменился. Ссутулился, из-за чего, казалось, стал меньше ростом; лицо с тонкими чертами заострилось, приобрело землистый оттенок. Двадцать семь лет, а выглядит куда старше. Шатохина он узнал тотчас. Любопытство и одновременно настороженность вспыхнули в голубых глазах. — Садитесь, Сергей Ильич, — предложил Шатохин. Вдвоем они находились в кабинете замначальника колонии. — Как мать? — спросил Шатохин. — Спасибо... Пишет. — О вас положительные отзывы. Давно встали на путь исправления? Лагунов выжидательно молчал. В глазах был немой вопрос: «Зачем пожаловал?» — Есть мнение на поселение перевести. — Приехали порадеть об улучшении моего бытия? — с усмешкой спросил Лагунов, глядя в окно. — По делу приехал, Сергей Ильич. Отчасти для вас должно быть небезразлично. Хотите помочь? Мне кажется, в ваших интересах. — Можно поконкретнее? В чем помочь? Все в свое время выложил. — Один из проданных вами наганов так и не был найден. — Я при чем. Мне за мое воздано. Мало, считаете? — Не считаю. Давайте ближе к делу. Так хотите помочь? — Говорите, — после некоторого молчания тихо сказал Лагунов. Шатохин вынул из внутреннего кармана пиджака переснятые портретные рисунки челябинского инженера. Пять снимков — соседи по купе и двое проводников. Подал их собеседнику. Лагунов медленно, кладя одну под другую, несколько раз просмотрел каждую фотографию. — Вот он. — Положив сверху снимок-рисунок соседа Емелина по купе, назвавшегося строителем Аркадием, возвратил Шатохину. — Я же его приметы называл. И вам, и следователю. Стрелял, да? — В голосе Лагунова угадывалось беспокойство. — Вообще-то...— Шатохин не торопился убирать фотографии. — Но откровенность на откровенность, Сергей Ильич. Нет. Просто имел при себе. — Имел — значит, наган теперь у вас? — Ну, этак мы поменяемся ролями, — Шатохин улыбнулся. — Пока не будем. Лучше еще раз вернемся к обстоятельствам продажи. Не забылось? — Здесь смена событий не такая быстрая. Только прошлым и будущим живешь. Настоящего нет. — Тогда расскажите по порядку. — Что особо рассказывать. В Барнауле у железнодорожного вокзала с этим, — Лагунов кивнул на верхний в стопке снимок-рисунок, — встретились. Предложил. За триста рублей. Наган он хотел купить, деньги у него были. Только сначала он мне предложил не деньги. Рассчитаемся, говорит, веселой травкой. — Чем? — уточнил Шатохин. — Анашу предложил в обмен на наган. Но я отказался. Он торговаться не стал, выложил три сотни — и разошлись. Вот оно что! Вот, кажется, ключ к разгадке, чем занимается обнаруженный в избушке путейцев мужчина. Кажется, и содержимое портфеля, с риском взятого из камеры хранения, не загадка. Трудно переоценить сообщенное Лагуновым. — Почему не упомянули в свое время эту деталь следствию? Ведь не упомянули? — спросил Шатохин. — Боялся. — Чего? — Еще одну статью себе пристегнуть. Найдут его, и, чего доброго, в сообщники меня... Вообще после этой встречи сильно испугался. Оружие, наркотики. Понял: если немедленно не бросить все, тюрьмы не миновать. Хотел...— Лагунов облокотился на стол, подпер голову руками. — Постарайтесь вспомнить подробно весь разговор, и почему вы подошли именно к нему, — помолчав, попросил Шатохин. — Как почему подошел? Почему, к примеру, цыганка к каждому не подкатывает? Чувствуешь же, с кем о чем можно или нельзя речь заводить. А разговор короткий. Я ему: «Есть револьвер». Он: «Сколько?» — «Триста». Не знаю, что он там подумал, прикинул: «Травку веселую взамен дать могу. Покуришь, огни Иссык-Куля увидишь. Любой ручеек шире местной реки — это он про Обь — покажется. Сам кайф ловить не захочешь, выручишь за травку куда больше, чем просишь сейчас». Говорил, а сам улыбался. О себе не говорю, но этот гад... Я про веселую травку знал. Знакомый один добывал, курил. Быстро испекся...— Осужденный посмотрел на Шатохина. — Вот и весь разговор. Отказался наотрез. Он мне три кус... триста рублей и — разошлись... Вот так. А на путь исправления, как вы говорили, я не становился. Просто, раз уж попал сюда, делаю, что велят, и дни зачеркиваю в календарике. — Я подумаю, Сергей Ильич, постараюсь сделать, что в моих силах, для вас, — сказал Шатохин. 8. — Отар. Это станция, на которой выходят те, кто не хочет лишние полсуток трястись в поезде, огибать горы. Через два часа автобусом уже попадают во Фрунзе, — Шатохин, докладывая начальнику уголовного розыска, держал в руках карту Киргизии. — Если свести воедино все показания, разыскиваемый частый гость в этих краях. Возможно, родные его края. Фрунзе, Токмак, Прииссыккулье... Пушных слушал и глядел на лежавший перед ним рисунок-фотографию. Совсем недавно кабинет покинули вызванные со станции Таежной лейтенант Глазов, сержант Свиридов, дружинник Новиков. Все трое по снимку опознали обнаруженного в избушке путейцев мужчину. — Опасный человек. — Пушных закрыл фотографию ладонью. — Изворотливый и опасный. Оперативники из УВДТ установили, как ему удалось исчезнуть из Таежной, разыскали проводника, в вагоне которого он уехал. Бийским поездом. Назвался сотрудником. Сказал проводнику, что на станции произошло крупное ограбление магазина, и воры в вагоне. В интересах дела велел не сообщать о себе ни бригадиру, ни другим проводникам, ни даже милицейским работникам. Документов, разумеется, не предъявил. Проводник с уверенностью мог сказать только, что два часа спустя после стоянки в Таежной, еще находился в вагоне. Дальше следы теряются... — А деньги? Удалось установить географию хождения? — Пачки сборные. Желательно бы знать, но фотография, — Пушных отодвинул снимок в сторону, — важнее. Прошу подготовить текст запроса в Киргизию, в республиканское МВД. — Есть подготовить, — Шатохин встал, намереваясь идти. — Не все, — полковник сделал знак не спешить. — Ты упомянул Токмак. В начале прошлого года проходил у нас по уголовному делу некий Хасанов, механик автобазы из Токмака. Торговал на рынке фруктами. Фрукты — для отвода глаз. Скупил у медсестры городской больницы несколько ампул наркотического лекарства. С этим попался. Купил, конечно, много больше, но тогда доказать не удалось, выкрутился за недостаточностью улик, дело пришлось прекратить. Сейчас запросим информационный центр. Пушных снял трубку телефона внутренней связи, нажал три кнопки: — Ольга Ивановна, будьте добры, напомните, майор Остапов занимался в прошлом году делом Хасанова... Да, да, ампулы. Как бы его поднять? Пушных сделал коротенькую запись на листке, вызвал секретаршу. — Поднимите, пожалуйста, из архива... — Вот он и есть Хасанов, — кивнул на фотоснимок, когда секретарша принесла увесистую папку. С фотографии смотрел мужчина лет пятидесяти. Черты лица грубые, некрасивые, под глазами полукружья, волосы подстрижены старомодно — полубокс. — Для себя ампулы доставал? — спросил Шатохин. — Нет. Не пользуется. Установлено. Совершенно здоров, в жизни не унывает, пытается завоевать успех у женщин. — Удается?