— Это он… — пробормотал я. — Тифон… Я искренне надеялся, что Хирон скажет что-нибудь обнадеживающее, типа: «Нет, это наш огромный друг Лерой! Он пришел нам на помощь!» Но Хирон просто кивнул. — Самый страшный из всех монстров, самая большая из угроз, с какой когда-либо сталкивались боги. Его все же освободили из-под горы. Но то, что ты видишь, случилось два дня назад. А вот что происходит сейчас. Хирон взмахнул рукой — и картинка изменилась. Я увидел гряду штормовых туч, надвигающуюся на долины Среднего Запада. Сверкнула молния. Смерчи уничтожали все на своем пути — ломали дома и трейлеры, швыряли машины, словно спичечные коробки. «Катастрофические наводнения, — говорил диктор. — Пять штатов объявлены зоной бедствия, а чудовищная буря продолжает двигаться на восток, разрушая все на своем пути». Камеры дали крупный план — фронт бури сметал с лица земли один из городов Среднего Запада. Я не смог разобрать какой. Внутри бури я разглядел этого гиганта — слабое мерцание его истинной формы: туманная рука, темная когтистая ладонь размером с городской квартал. Его злобный рев катился по долинам, как грохот ядерного взрыва. Вокруг этого монстра метались формы помельче. Я видел вспышки света и понимал, что гигант пытается отогнать их. Я прищурился, и мне показалось, что в черноту летит золотая колесница. Потом какая-то огромная птица — чудовищная сова — нырнула в эту же темноту, атакуя гиганта. — Это что — боги? — спросил я. — Да, Перси, — ответил Хирон. — Они вот уже несколько дней сражаются с ним, чтобы замедлить его продвижение. Но Тифон продвигается все ближе к Нью-Йорку. К Олимпу. Я обдумал услышанное. — И когда он доберется сюда? — Если боги его не остановят, то дней через пять. Там большинство олимпийцев… кроме твоего отца, который ведет собственную войну. — А кто же тогда охраняет Олимп? Коннор Стоулл покачал головой. — Если Тифон доберется до Нью-Йорка, то, охраняет кто-нибудь Олимп или не охраняет, не будет иметь никакого значения. Я вспомнил слова Кроноса на корабле: «Мне бы хотелось увидеть ужас в твоих глазах, когда ты поймешь, как я собираюсь уничтожить Олимп». Значит, он это имел в виду — атаку Тифона? Да, что говорить, это ужас так ужас. Но Кронос всегда пытался нас провести, направить наше внимание на что-нибудь второстепенное. Тут сомнений быть не могло. К тому же и в моем сне золотистый титан говорил о том, что грядет несколько новых атак, а значит, можно было предположить, что Тифон — только первая из них. — Это обман, — сказал я. — Мы должны предупредить богов. Тут непременно случится еще что-то. — Что-то хуже Тифона? — Хирон с мрачным видом посмотрел на меня. — Я надеюсь, ничего такого не произойдет. — Мы должны защитить Олимп, — настаивал я. — Кронос запланировал еще одну атаку. — Ну да, — напомнил мне Тревис Стоулл. — Но вы с Бекендорфом потопили его корабль. Все смотрели на меня. Они ждали каких-нибудь хороших новостей. Они хотели верить, что я хоть немного добавлю им надежды. Я кинул взгляд на Аннабет и сразу понял, что у нас одни и те же мысли: что, если «Принцесса Андромеда» была всего лишь тактическим ходом? Что, если Кронос позволил нам взорвать корабль, чтобы мы после этого расслабились? Но в присутствии Силены я не хотел говорить об этом. На «Принцессе Андромеде» погиб ее парень. — Может, ты и прав, — сказал я, хотя сам в это ни капли не верил. Я попытался представить себе, каким образом дела могут пойти гораздо хуже. Боги были на Среднем Западе — сражались с громадным монстром, который почти что уже победил их один раз. Посейдон находился в блокаде — проигрывал войну морскому титану по имени Океан. Кронос пребывал неизвестно где, и руки у него были развязаны. Олимп остался практически беззащитен. Полубоги Лагеря полукровок были предоставлены сами себе, а в их ряды затесался шпион. Мало того, в соответствии с древним пророчеством я должен был погибнуть, когда мне исполнится шестнадцать лет, что произойдет через пять дней — как раз тогда, когда ожидается атака Тифона на Нью-Йорк. Чуть об этом не забыл! — Ну, по-моему, для одного вечера достаточно, — заключил Хирон. Он взмахнул рукой — и пар исчез. Сражение Тифона и богов в буревых тучах исчезло. — А по-моему, так маловато, — пробормотал я. И на этом заседание военного совета завершилось. Глава четвертая Мы сжигаем металлический саван Мне снилось, что Рейчел Элизабет Дэр бросает дартс в картину, на которой изображен я. Она стояла в своей комнате… Нет, не так. Должен сказать, что у Рейчел нет комнаты. В ее распоряжении верхний этаж родительского особняка — роскошного перестроенного дома в Бруклине. Ее «комната» — это громадный чердак с прожекторами вместо ламп и окнами от пола до потолка. Этот этаж почти в два раза больше квартиры моей матери. Из ее заляпанной краской дорогушей акустической системы доносились ревущие звуки альтернативного рока. Насколько я мог судить, единственное правило Рейчел касательно музыки состояло в том, что на ее айподе не может быть двух песен с похожими мелодиями и все они должны быть необычными. На ней было кимоно, и волосы ее торчали в разные стороны, словно она только что проснулась. На кровати все было перевернуто. С мольбертов свисали простыни материи. Грязная одежда и старые обертки от энергетических шоколадок валялись на полу, но когда у тебя комната таких размеров, кавардак не очень заметен. В окне виднелись очертания Манхэттена во всей их ночной красе. Рейчел бросала дротики в картину, где изображался я, стоящий над поверженным гигантом Антеем. Рейчел нарисовала ее пару месяцев назад. Я скорчил такую свирепую (даже пугающую) рожу, что трудно было понять, хороший я парень или плохой, но Рейчел сказала, что именно так я и выглядел после сражения. — Полубоги, — пробормотала Рейчел, бросая в полотно еще один дротик. — И их дурацкие квесты… Большинство дротиков улетали в никуда, но несколько попали в цель. Один торчал у меня под нижней губой, словно козлиная бородка. Кто-то постучал в дверь ее спальни. — Рейчел! — раздался мужской голос. — Что ты там, черт побери, делаешь? Выключи это… Рейчел схватила пульт дистанционного управления и выключила музыку. — Входи. Отец вошел, нахмурившись и моргая от света. У него были волосы цвета ржавчины, чуть темнее, чем у Рейчел. Они прилипли на одну сторону лица, словно он всегда спал на одном боку. Карман его синей шелковой пижамы украшала монограмма «ВД». Представляете? Кто вообще делает монограммы на пижаме? — Что тут происходит? — спросил он. — Три часа ночи. — Не могу уснуть, — ответила Рейчел. Дротик, который имитировал мою бороду, слетел с картины. Остальные Рейчел спрятала за спиной, но мистер Дэр их заметил. — Итак… насколько я понимаю, твой друг не вернется в Сент-Томас? Мистер Дэр так меня называл. Никогда не говорил «Перси». Неизменно «твой друг». Или «молодой человек», если он обращался ко мне, что делал очень редко. — Не знаю. — Рейчел насупилась. — Утром мы уезжаем. Если он еще не принял решения… — Он, вероятно, не придет, — с несчастным видом сказала Рейчел. — Ты доволен? Мистер Дэр сцепил руки за спиной и принялся с суровым выражением на лице расхаживать по комнате. Я представил, как он это делает в зале заседаний совета директоров своей девелоперской компании и как дергаются, наблюдая за ним, его подчиненные. — Тебя все еще мучают кошмары? — спросил он. — Головные боли? Рейчел швырнула дротики на пол. — Я жалею, что сказала тебе об этом! — Я твой отец. Я переживаю за тебя. — Ты переживаешь за репутацию семейства, — пробормотала Рейчел. Ее отец никак на это не прореагировал, может, потому, что уже слышал это замечание раньше, а может, потому, что так оно и было на самом деле. — Можно позвать доктора Аркрайта, — предложил он. — Он помог тебе пережить смерть твоего хомячка. — Тогда мне было шесть лет, — сказала Рейчел. — Теперь мне не нужен психотерапевт. Я всего лишь… — Она беспомощно покачала головой. Ее отец остановился перед окнами. Он смотрел на горизонт нью-йоркского неба так, словно оно принадлежало ему, что не соответствовало действительности. Он владел только его частью. — Тебе полезно будет уехать, — решил он. — Тут на тебя оказывали нездоровое влияние. — Я не собираюсь ни в какую женскую академию в Кларионе, — огрызнулась Рейчел. — А мои друзья тебя не касаются. Мистер Дэр улыбнулся, но в этой улыбке не было дружелюбия. Она скорее говорила: «Настанет день, когда ты поймешь, какой глупой ты была». — Попробуй уснуть, — предложил он. — Завтра вечером мы будем на берегу. Развлечешься немного. — Развлекусь, — повторила за ним Рейчел. — Вот это уж точно. Ее отец вышел из комнаты. Дверь за собой он не закрыл. Рейчел уставилась на мой портрет, потом подошла к укрытому простыней мольберту рядом с ним. — Надеюсь, это сны, — сказала она.