Джин мне заплатит. Неужели непонятно? Денег больше не будет. Джин раскошелится. Если до вас это не доходит, сказал я, то для меня вопрос ясен. Денег не будет. 4 Мне было все труднее находиться рядом с Хайдлем. Даже сущие мелочи вызывали у меня отторжение: его пухлые пальцы с черными волосками, нос, уши, рот, способный заглотить Луну. Во всем его облике сквозила нестерпимая чувственность, какая бывает у животных. Мне становилось не по себе, когда он придвигался слишком близко. Мне недоставало самоуверенности или какого-то другого необходимого в такой ситуации качества – смелости, высокомерия, чтобы отстраниться от резкого запаха старомодного лосьона и от негромкого, слегка женственного голоса, с которым я, при всех наших разногласиях, почему-то не мог спорить. Меня не покидало ощущение, что он вот-вот меня лизнет, как домашний пес, или полезет целоваться. Понимаю, это наводит на мысли о том, что ему была присуща некая изломанная, потаенная сексуальность. Но нет; или, если выразиться точнее, в нем чувствовался лишь пугающий намек на нечто большее. На нечто большее, чем выдавали его бездонные глаза, которые всегда смотрели в сторону и всегда на тебя; от соседства с ним возникала мысль, будто ты заперт в одном помещении с бешеной собакой, жаждущей тебя растерзать, как только зазеваешься. В каком-то глубинном смысле у Хайдля была потребность утверждать свою власть над любым встречным. Временами он словно превращался из человека в какой-то вирус. Как и предостерегал Рэй, Хайдль норовил проникнуть в тебя, а если ему это удавалось, ты уже не мог от него избавиться. Это физическое отторжение бывало настолько сильным, что я стал пользоваться туалетом, который находился двумя этажами ниже, лишь бы только не столкнуться с Хайдлем. И как-то раз, возвращаясь именно оттуда, я увидел в коридоре Джина Пейли. В таких случаях он зачастую даже не замедлял шага, а лишь кивал в знак приветствия, но сейчас остановился, спросил, как продвигается книга, и потом в достаточно неприятной для меня форме заметил, что не собирается «давить», но должен считаться с требованиями книжной торговли, ведь спрос после объявления о предстоящей публикации мемуаров Хайдля превзошел все ожидания. Стало быть, мы преодолели определенный барьер, да, Киф? – заключил он. Я подтвердил. А потом добавил: И не один. А Зигфрид? От него есть отдача? Да, сказал я. Джина Пейли это, похоже, не убедило. Я высказал предположение, что Пия Карневейл довольна результатами. Джин Пейли пришел в раздражение. Пия – квалифицированный редактор… но порой ей не хватает твердости. Ты так не считаешь? Я так не считал. Мне это даже в голову не приходило, но я не стал оспаривать точку зрения Джина Пейли: в его присутствии другие точки зрения не допускались. Досаду Джина Пейли как рукой сняло; он уверил меня, что Пия Карневейл, конечно, не Макс Перкинс, но она может более чем компетентно задавать направление в работе над мемуарами, а потому ей можно полностью доверять. Но главное, продолжил директор, это узнать, каким способом он проворачивал свои аферы. Каким образом вытянул из банков такую сумму. Семьсот миллионов! Как я уже говорил, это впечатляет. А ЦРУ? Какие данные ты получил у него на этот счет? Кое-какие получил, уклонился от прямого ответа я. Но суть вот в чем: книга у нас есть? Мы в игре? Я ответил, что мы в игре. Потрясающее известие, сказал Джин Пейли, и на его лице отразилась решимость. Отлично. Послушай. Я знаю, что просил тебя забыть про синопсис и просто добить книгу. Но! Сбыт и маркетинг меня подстегивают. Все желают хотя бы в общих чертах знать, на каком мы свете. Рабочий вариант – к четвергу. Сможешь, как думаешь? Я растерялся. Был вторник. Оставалось два дня. У Джеза Демпстера есть теория, продолжил Пейли, насчет организации литературного процесса. Программа от А до Я. Слышал о ней? Ни о чем подобном я не слышал. Начинать с начала и заканчивать концом. Это азбука писательского ремесла. Правильно? Правильно? – повторил я, будто запоминая новое слово иностранного языка. Не забудь, Киф. В четверг. Жду с нетерпением. И тут он выполнил свой коронный номер – подмигнул, одновременно цокнув языком, отчего у меня возникло ощущение, будто он пришпилил меня степлером к огромному листу чистого ватмана, заполнить который было невозможно. 5 Минутку, сказал Хайдль, предупреждающе подняв руку, когда я вернулся в наш кабинет. Затем он опустил руку и продолжил расстегивать манжеты своей рубашки в красно-белую полоску, после чего засучил рукава и во-зобновил телефонный разговор, как артист, изображающий переход к делу, чего на самом деле избегал весь этот день. Как только Хайдль положил трубку, лицо его перекосила гримаса. Этот долбаный слизняк Ноулз. Пять тысяч за его устранение. Но даже в десять раз больше было бы не очень дорого, правда? Странная связь между рекламными звонками Хайдля в медийные организации в сочетании с чуть ли не ежедневными актерскими инсценировками организации устранения Эрика Ноулза по меньшей мере обескураживала. К стыду моему, должен признать, что эта же связь и привлекала меня непонятным магнетизмом. Тем не менее я, можно сказать, был потрясен. Знаешь, сказал Хайдль сменив оскал на отвратительную улыбку, как у мистера Муна в Луна-парке, тебе не вредно прислушаться к моим словам, ведь, с твоей точки зрения, хорошие люди составляют большинство, а мир зиждется на добре и совершенствуется благодаря хорошим людям и благородным делам. Так? Я ничего не ответил, следуя своему правилу не говорить о себе и не комментировать услышанное. Добро, как и Бог, – жуткая ложь. Ты считаешь себя добрым, благочестивым и надеешься, что будешь вознагражден. Если не деньгами, то хорошей жизнью. По-твоему, миллионы голодающих или воюющих умирают ради добра? Многие из них, возможно, даже большинство, – хорошие люди. Но они страдают, ужасно страдают и умирают кошмарной смертью. Я не давал ему втянуть себя в дискуссию. Хайдль продолжил тираду, модулируя голос от ровного дикторского тона до ликующих возгласов спортивного репортажа. Осмотрись вокруг, Киф: болезни, войны, нищета, превращающая людей в дикарей, и богатство, растлевающее их еще хуже. По-твоему, в нашем мире торжествует добро? О нет! Хорошие люди несут наказание. Подвергаются истязаниям и пыткам. С них сдирают кожу, их заживо вешают на деревьях и оставляют умирать. Все указывает на то, что наш мир – это мир зла, Киф. Торжествуют лгуны и мошенники. Торжествуют деньги. Торжествует насилие. Торжествует зло. Я молчал. Задумайся над этим, Киф. Я лучше знаю сегодняшний мир. Я молчал. Как говорит Тэббе, гигантская арка правосудия рушится под ударами молота. Делай свой выбор: будь глупцом, лги себе, что мир стоит на добре, и шагай с хорошими людьми. Но ты проиграешь. Я отошел к окну, чтобы не оставаться лицом к Хайдлю. Всё и вся в конце концов истребляется злом. Можешь выбрать добро. А можешь последовать моему примеру и принять мир таким, каков он есть. Хайдль поднялся, подошел к окну и остановился рядом со мной. Видишь там внизу мой «крузер»? Я понял, что он имеет в виду внедорожник «ленд крузер», в котором возил его Рэй. В те временя это была очень дорогая машина, а у Хайдля – еще и навороченная: кенгурятники, ребра жесткости, разнообразные фары, лебедки и тому подобное. Предпочитаю его своему «поршу». Он забавнее. Ведь когда я уйду, ничего с собой взять не смогу. Зачем же сейчас себе отказывать? Ты хотел бы такую машину? Женщину? На чем ты ездишь? Небось на какой-нибудь дерьмухе. На «валианте мицубиши», которому лет десять? Или у тебя раздолбанная «тойота королла»? У меня «Холден». «Холден»? Какой модели? Двадцативосьмилетний «Холден-HE». Я выменял его на велосипед. Мне везет с подержанной техникой. Он отошел от окна и стал просматривать книги в шкафу – очередная уловка, чтобы не садиться за стол и не приступать к работе. Ты можешь выбрать себе другую машину, Киф. Но ты думаешь: буду выбирать добро и ездить на дерьме. Потому что это правильно. А вдруг правильного не существует? Вдруг есть лишь хорошие машины и плохие? Лишь то, чем можно разжиться и владеть, доставляя себе удовольствие? – спросил он, взяв с полки какую-то книгу. А если только это и есть? Вот, бери, пожалуйста. Он протянул мне «Шесть шагов к успеху: стань свободным прямо сейчас!». Держи. Спасибо, нет. Потому что она уничтожит тебя, Киф, сказал Хайдль, возвращая книгу на место. Она уничтожит тебя. Она уничтожает нас всех. Я же, однако, буду брать все, что подвернется, – деньги, сладкую жизнь, радости. И, когда пробьет мой час, буду знать, что жил полной жизнью. А ты сможешь так сказать о себе? Задав этот вопрос, он со вздохом взял с полки сборник рассказов Джеза Демпстера и осведомился, не предпочту ли я вот такую книгу. Это был большой тяжелый том страниц на семьсот, в твердом переплете. Я почувствовал, что не столько сражен, сколько утомлен логикой Хайдля. Нам надо работать, напомнил я. Джез Демпстер! Говорят, он велик, как Большой Барьерный риф. Наверное, тебе до сих пор незнаком созданный им мир, но отрадно знать, что такой писатель существует. Период, когда вы были в бегах, устало выдавил я. Расскажите немного о том времени. Я не злодей, Киф, сказал Хайдль, засовывая толстую книгу в свой портфель. Не думай так, пожалуйста.