Да, кивнул. Знаю, что ты парень толковый, работаешь на телевидении и все такое. Посмотри на наших политиков! Позорище! Позорище, подтвердил я, не понимая, о чем идет речь. С возрастом я стал все больше поражаться тому, что из-под крана течет питьевая вода, что от щелчка выключателя зажигается свет. Все это казалось немалыми достижениями, заслуживающими, на мой взгляд, огромной признательности. Сейчас нам требуется такой человек, как Зигги, продолжил Рэй. Человек, который действует, человек, который организует действия. Не для себя. Для других. Для нас. Да, он надрал какие-то банки, но все банки надирают нас. Может быть, их следует надирать еще больше. Знаешь, люди его высоко ставили. Достаточно было посмотреть на его достижения. И понять, что старался он не для себя. Если ты видел его дом, там все скромно. Видел фотографию, в самом конце, сказал я. Был поражен. Ну вот. Поэтому-то люди к нему и тянулись. В нем они видели себя. Ты так считаешь? Абсолютно уверен, сказал Рэй. А ты разве нет? В нем? По большому счету, уточнил Рэй. Да, согласился я, по большому счету. Вот видишь? Ты и сам знаешь! Это был великий человек. И по мере того как Рэй продолжал распространяться о Хайдле, его неспешная, слегка невнятная речь стала путаться, смешиваясь в моем сознании со взмахами рассекающих воздух крыльев сойки у меня над головой. Он был для всех примером, говорил Рэй. Он был… – Рэй подыскивал подходящее слово, – …идеей. И, наверное, чтобы удержать мое внимание, добавил: Идеей, как бывает у вас, писателей. Но какой писатель мог бы похвастаться такими достижениями? – в недоумении подумал я. Великие книги были всего лишь произведениями дилетантов по сравнению с изобретениями Зигги Хайдля. С их помощью он завораживал финансистов, валил коммерческие банки, побеждал суды и вызывал восхищение народа. И тем не менее имена писателей продолжают жить, а его имя забыто, и даже анналы бесчестья давно обходятся без истории Хайдля, предпочитая более простые, более жестокие или банальные истории мерзавцев и убийц, тщетные деяния которых не стали ни для кого поучительными. Идеей, да, повторил я. Полагаю, был. Иногда похоже, что это и сейчас так. Будто он стоит здесь, прямо передо мной, сказал Рэй, поднимая руку и тут же бессильно опуская ее. Я его вижу. Педро Морган считает, что видел его в прошлом году, живьем, у выхода из магазина «Баннингс» на побережье Голд-Кост. Мне даже сделалось не по себе. Педро сказал, что Хайдль сильно сбросил вес, сообщил Рэй. Наверняка сбросил. Выпьешь что-нибудь? Бухать мне нельзя. Возьму тебе еще кока-колы, сказал я. Если выпью больше, описаюсь, признался он, держа в руке полупустую бутылку сладкого напитка. Он поставил ее и, странно оглядев, сказал: Я иногда думаю о его смерти. Огромные глаза Рэя, круглые и темные, пристально смотрели на меня. Порывы вечернего воздуха наполняли их слезами. Он, казалось, не чувствовал этого, а если чувствовал, не обращал внимания. О том, как он умер. 4 По-моему, он умер так, как хотел, сказал я. Он ушел свободным, продолжил Рэй так, будто это имело значение; на его щеках заблестела влага. Не знаю. Ты же видел его в конце, сказал Рэй. Ты это видел. Пожалуй, видел. А запомнил? Тот последний день в офисе? Никогда не забуду. Стало быть, ты знаешь правду. Правду? Он мог бы стать великим человеком, лидером. Мы верили в него. Он умел побуждать людей к действию. Это редкость, сказал Рэй. Это талант. Рэй, хочу тебе кое-что сказать. По-моему, Хайдль… – Тут я запнулся, но все же произнес это вслух:…он вроде бы убил бухгалтера. Гаррета. Бретта Гаррета. Ты имеешь в виду счетовода? Да, бухгалтера. Думаю, Хайдль его убрал. Чушь. Почему ты так уверен, Рэй? Да потому, что это сделал я. Глаза наши встретились. Я его застрелил. Неверно было бы сказать, что у меня возникла масса вопросов. Скорее я услышал ответ, которого всегда боялся. Рэй смотрел на меня, не отводя глаз, с полным доверием. Жуткое чувство. Вот так-то, дружище, сказал он. Совсем тихо. За что? – спросил я. Ни за что. Просто убрал. Хайдль запланировал охоту на кабанов. Сказал, что Гаррет ему мешает. Шантажирует. Не знаю. У него на все имелась своя история. Прежде мне не доводилось стрелять кабанов. А потом? Ты о чем? Потом Хайдль сказал, что с трупом разберется сам. Ну я спорить не стал. Ума не приложу, почему такое случилось. Ты же знаешь, как он вел тебя шаг за шагом, пока ты не забывал, откуда ты родом и куда движешься. Я содрогнулся. Подумать только: на что он мог тебя толкнуть, как жестко был способен тобой управлять! Я покачал головой. Меня тогда впервые занесло в район Залива. Жуткие джунгли, йопта. Дождь хлещет. Грязища. Чувствовал себя дерьмом, полным. Никчемным кретином. Как он всегда говорил… Кто говорил? Хайдль? Да нет же, сказал Рэй, удивляясь такой недогадливости, мой старик. Он всегда говорил, что я неудачник. А Зигги давал мне почувствовать, будто я на коне. Как человек. Сечешь? Но я его боялся. Он объяснил: нужно, чтобы я это сделал. Для него. Кто-кто, а ты должен это понимать, Киф. Ты же помнишь, как он тебя обрабатывал. Я отметил, что Рэй, простояв со мной вместе на сквозняке, умрет, не ровен час, не от рака, а от простуды. Он, похоже, меня не услышал. Он взялся меня обрабатывать. Грузил своей обычной фигней насчет взаимовыручки. Мол, я вроде как обязан это сделать. Типа, ему помочь. Тебе нужны подробности? Могу рассказать. Только ни к чему это. Всякие мелочи нужны лишь копам и сплетницам. Да и потом, какой вообще прок от мелочей? Я в него пальнул, он рухнул в грязь, встал, облепленный этой зеленой жижей, я еще разок пальнул. Вот и все дела. Уехал, а ближе к вечеру полетел домой. Штука в том, что… – Тут губы у Рэя дрогнули, а лицо без бровей и ресниц уподобилось залитому слезами рыльцу, будто ему явился призрак, и призраком стал он сам, – …нажимать на спусковой крючок было приятно. Приятно. Рэй качал головой, будто не верил себе, или пришел в ужас, или сокрушался; глубокие, будто выгравированные борозды на его сморщенном лице серебрились от влаги. Он продолжил. Да, Киф. Именно так. Приятное ощущение. Я всегда хотел с тобой поделиться. Такое было чувство, словно гора с плеч, перемена какая-то, словно я наконец освободился и постоял за себя. Но все это я похерил. И разобрался много позже. Похерил на фиг все. Допер, что он и меня уберет, если я сболтну лишнего. А жить стало совсем невмоготу. И я в самом деле начал подумывать, как бы избавиться от Хайдля. Сперва решил застрелить, но ведь он и сам хотел умереть от пули. Так что подарков ему я делать не стал. Тем более после Гаррета. Думаешь, это бред? Ответа у меня не нашлось. Убей я его своими, а то и чужими руками, он бы меня не отпустил до скончания века. Мне казалось, Рэй описывает события моей жизни. Странное дело, Киф. Я, собственно, об этом не вспоминаю, разве что сейчас, когда тебе рассказываю. И не без приятности. Потом-то совесть заест, но через какое-то время все пройдет. Абсолютно все. Гаррет, кстати, испустил дух раньше, чем я в него пальнул. Мне захотелось убежать от Рэя, выскочить из этого злосчастного гостиничного бара на дождь со снегом и умчаться домой. Я просто был орудием, заключил он. Как ствол или пуля. Укорял себя, конечно, а за что – трудно сказать. Но мне ведь помнится, что Хайдль и добро делал, не унимался Рэй. Наверно, это главное. У меня не хватило духу признаться, что сделал я. Ты, Киф, башковитый чувак. Поправь, если ошибаюсь. Добро – вот что важно. Согласен? Вскоре после этого я уехал. Было ли мое молчание одним из следствий проклятия Хайдля? Но ведь даже сейчас, много лет спустя, я еще меньше понимаю содеянное. Слишком трудно подытожить и оценить. А по большому счету лучше не вникать. Той ночью мой сон был тревожным. То ли воздуха в номере не хватало, то ли удобной подушки. Я в ужасе проснулся – или увидел во сне, что проснулся, – на влажной простыне, весь в зловонном поту. Вокруг роились стаи подстреленных птиц, теснились полчища умирающих зверей; под машинами, на ветвях деревьев, на коре и листьях застыло небытие. Влекомые отчаянным безумием и жаждой мести, несчастные создания подступали, склонялись надо мной, затягивали все дальше во тьму, душили, толкали куда-то вниз, глядя прямо перед собой.