Джон Хардинг «Флоренс и Джайлс» Впервые в жизни забиваю на принципы и крадусь к двери спальни родителей, чтобы приложиться ухом к деревянной поверхности и затаить дыхание. Ничего не могу с собой поделать. Уж, прости, совесть! Но там, как ни крути, практически решается моя судьба. Сердце в груди отплясывает остервенелую чечетку, грозясь позорно покинуть моё тело через горло. Я почти задыхаюсь от боли в глотке, настолько напряжена. Ощущение, что пульс отчетливо слышен за пару кварталов от нашего дома. Но меня это не останавливает. Мне. Надо. Знать. Очень плохо различаю голоса, предусмотрительные сородичи общаются шепотом. Ну, спасибо, хоть не на языке жестов! Хмурюсь, пытаясь различить хоть слово. Тщетно! От обиды слезы застилают глаза, я боюсь… Внезапно дверь распахивается, и я, проклиная эффект неожиданности, плюхаюсь на грудь папы с характерным тупым звуком. Замираю и от стыда не решаюсь поднять взгляд, поджав губы. — Сатик, ты невозможно предсказуема! — вымученно проговаривает, заставляя мою душу вывернуться наизнанку от этого тона. Он крепко обнимает меня, целуя в лоб. И я умираю на месте. Начинаю реветь, орошая его рубашку крупными слезами. — Девочка моя… — Прост-тите, простит-те, — заикаясь от спазмов в горле, жалобно молю обоих, — мне надо! Жизненно необходимо! Мама спешно подходит и кладет ладони на мою спину, подталкивая к кровати. Все трое мы оказываемся на мягком матрасе, и я уже вовсю трясусь от переизбытка эмоций, потому что оба моих родителя стискивают свою непутевую дочь, дабы облегчить ей страдания. — Спокойно, спокойно!.. — командует любимый женский голос. — Раз решила подслушать, лучше уж сразу перейдем к вопросу… — Дай ей успокоиться, Зар, — мягко перебивает отец. И они замолкают, позволяя мне вдоволь наплакаться. Будто из тела сейчас выходит всё напряжение, копившееся на протяжении двух месяцев, в течение которых я неумолимо готовила их к этой мысли — я уеду. Покину родительский дом, любимых и самых родных людей, потому что есть в моей жизни одна необъятная священная любовь, с детства будоражащая всё естество. Моя Армения. Я бредила родиной, жить не могла, если хотя бы пару месяцев в году не проводила на её земле. Подыхала, если лето не встречала в окружении горных цепей, виднеющихся из окна бабушкиного дома. Это вовсе не значит, что Москву я не люблю. Ещё как люблю! Друзей своих тоже люблю. Окружение, атмосферу города, интернациональность эту пеструю. И, вообще, народ русский обожаю, менталитет их просто огонь — кто бы что ни говорил. Никогда не понимала, почему столицу чернят негативными отзывами, мол, люди здесь злые, приезжих недолюбливают и т. д. Лично я сама никогда не встречала такого отношения к себе. Может, повезло. Разве что, когда на работу попыталась устроиться по свеженькому диплому, нажитому потом и кровью, да и окрашенному в соответствующий алый цвет, познакомилась с завуалированным мнением о нерусских, так сказать. Меня жестко осадили по телефону, мол, девушка, нам нужны люди, в совершенстве владеющие языком, а вы армянка. И эта самая часть моего тела предательски прилипла к нёбу, поскольку охреневший от бестактного заявления мозг тупо не в состоянии был дать команду «фас». Иначе я эту распрекрасную хамку разорвала бы. Я в школе олимпиады выигрывала, у меня сочинения в классе единственные были без ошибок. Я читала литературу взахлеб, историю России лучше многих местных знала. И тут такое заявление. Резко завершив вызов, я попыталась вспомнить хотя бы одного бестолкового представителя своей нации, из-за которого эта секретарша сложила свое нелицеприятное мнение. И не находила. Но понимала, что не всё так радужно. Конечно, «в семье не без урода». Разве это зависит от происхождения? Ударившись в философские изыскания, вспомнила, как в самой Армении с уважением относились к русской диаспоре, численность которой занимала второе место. Пусть и не такой большой процент, как у армянской диаспоры в России, но все же. В общем, сознание перевернулось нехило так, переклинило от обиды. Подумала о своих родителях, первоклассных специалистах, ежедневно спасающих жизни. Мама у меня ревматолог, а папа — хирург. Сколько раз выдергивали его посреди отдыха или же ночью… Люди со слезами на глазах благодарили потом, а он упрямо отказывался от всякой материальной подоплеки. Хоть и деньги лишними не бывают, особенно, когда у тебя трое детей-студентов. Но этот горячо любимый мною мужчина был вымирающим видом сосредоточения благородства. Поэтому я всегда ходила с гордо поднятой головой. Семья у меня была настоящая. Нестандартная. Живая. Ну, ладно, подумала, не бушуй, Сатик. Подумаешь, одна выразилась. На ней русское общество клином не сошлось же. Но не отпускало. В какой-то момент я просто задохнулась от четкого осознания: меня тоска снедает, я домой хочу, загостилась… Поэтому и не нахожу себе места. Всегда хотела жить на постоянной основе там, где родилась. Но это почему-то оставалось некой заветной мечтой… И вот сейчас, тщетно пытаясь устроиться на работу после окончания университета, я прихожу к выводу, что это знак. Вали давай, детка, туда, где твои мысли живут. Родители не воспринимали всерьез, мол, девочка просто от стресса не в себе. Да и куда? Что там делать? Людей стеснять? Два месяца я искала слова, придумывала планы, расписывала свои действия в Армении. Они слушали, кивали и благополучно махали рукой. Пока я час назад не встала в позу, заявив, что уезжаю с дядей, который приехал к нам погостить на неделю. — Либо вы принимаете мое решение, либо я отказываюсь от нормальной жизни. Из дома выходить не буду. Есть не буду. Всё бы ничего… Но они знали, что я так и сделаю. Характер у меня не сахар. Так, в принципе, и должно быть, если вспомнить о нраве давших мне жизнь людей. И вот, прошло каких-то полчаса, в течение которых провалилась моя гениальная попытка пошпионить, в результате чего реву белугой в их спальне. — Ну, ладно-ладно, — шепчет мама, поглаживая меня по спине. — Успокаивайся, и поговорим нормально. Я надрывно вздыхаю, усмиряя поток слез. Папа угрюмо молчит. Мне больно. Потому что им больно, я знаю. — Что ты там будешь делать? — продолжает озабоченная родительница, всматриваясь мне в глаза. — Я на второе поступлю. И работать буду параллельно, чтобы вас не напрягать. — Сатик, — строго осаждает отец, напоминая, что в состоянии прокормить семью. — Дочка, ты же не владеешь языком в должной степени… Мама растерянно пожимает плечами, во взгляде такая несвойственная яркая паника, что я съеживаюсь. — Ну, ничего. Говорю, пишу, читаю, пусть и не на отлично. Но я научусь… — Где жить собираешься? От дедушки добираться до Еревана слишком долго. На учебу не сможешь ездить каждый день. — Я у дяди Арама поживу, они только рады будут… — Дочь, их пятеро в двухкомнатной квартире, — перебивает мама, хмурясь. — Это же Ереван. Я, в конце концов, могу спокойно снять потом квартиру, как работу найду. Безопасно. — Сатик! — опять грозно одергивает папа. Я заткнулась. Мне, главное, выпорхнуть, а там на месте я уже сама пойму, что делать. Туда любящие меня «лапы» не дотянутся. — Господи, а каким ангелочком была, когда родилась! — разводит руками бедная женщина, обращаясь к Богу. — Кто ж знал, что это обман зрения, и мы бестию вырастили! Коза упрямая! Улыбаюсь, прямо всем своим видом даю понять, что есть, в кого пойти. Она в ответ наигранно поджимает губы и замахивается, будто хочет пощечиной одарить. Только вот никогда меня не били. Поводов не давала. Да, строптивая была, но всегда причины имела, без надобности ничего грандиозного не творила. — Кажется, выбора у нас нет, мадам, — горько ухмыляется папа, глядя на свою жену, — придется сумасшедшую нашу отпускать. Реально же жизни нам не даст, пока не согласимся. На несколько секунд застываю. Потом подпрыгиваю, визжа от радости. Всё внутри бьет гейзером. Счастье, оно такое! Родители смотрят, как на полоумную. О, да, двадцать три годика, еще можно…немного подурачиться. Потом на это не будет оправданий… Спешно иду сортировать вещи, потому что дядя завтра вечером уезжает. Времени нет от слова совсем. Хорошо, что мама всем заранее купила подарки, уже упаковала, чтобы отправить с деверем. Иначе пришлось бы в агонии бродить по магазинам… Вот так в один из пятничных вечеров, близившихся к ночи, и началась история девочки, переехавшей на родину в поисках самой себя… Часть I. Падение «Ввысь» Глава 1 «Они никогда не изменятся, потому что характер их сложился слишком рано, а это, как внезапно свалившееся богатство, лишает человека чувства меры…». Трумен Капоте «Завтрак у Тиффани» Семь лет спустя Определенно точно эта маленькая стерва заслуживает хорошей отеческой порки. Я никогда не была сторонницей рукоприкладства, — уж тем паче сама от него не страдала, — но Луиза вызывала стойкое желание припечатать ее к столу и отхлестать до потери пульса. Не могу принять и переварить сей факт, что у такого замечательного человека как Сергей Гарегинович имеется избалованная до вопиющей степени дочка, диагноз которой — сука редкостная. Смотрю на нее и не понимаю, чего же в жизни не хватает этой пигалице, раз она так отчаянно пытается самоутвердиться? Детских травм с таким родителем у нее быть не может, выглядит моделью из современных журналов, изощренный ум при себе — Луиза далеко не глупа, этого не отнять. Укомплектована девочка, короче. Разве моя личность может быть ей настолько интересна, чтобы в глазах высвечивалось четкое: «Сдохни, тварь»? Мы знакомы два с половиной дня, в течение которых пересекались ровно три раза по десять секунд. Абсурдно короткий промежуток времени, чтобы успеть возненавидеть кого-то до такой возвышенной планки. Я, конечно, считаю себя человеком весьма талантливым и способным. Но эти сроки рекордны даже для меня. Как и чем я ее довела? Замолкаю с раскрытой папкой в руках, наблюдая, как нарочито медленно покачивая стройными ножками от бедра, будто это тайная миссия ее рождения, которую девушка безупречно исполняет, к нам с начальником надвигается клубок надменной ярости, облаченный в шикарное темное платье. Луиза останавливается на расстоянии метра. Наклоняется к ближайшему столу и вытягивает белоснежную салфетку из коробки.