Глава 18 «Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы». Л. Н. Толстой «Анна Каренина» Обычно, время рассматривают с двух сторон. Сторонники первой теории утверждают, что оно лечит. И возникает резонный вопрос: когда именно ждать результата? Вторые же — что оно лишь притупляет эмоции, выветривает начальный толстый губительный слой, за которым идут пласты потоньше. И они не так смертельны. Главное — пережить исходный этап. Ну же, человек, ты же венец творения. Что за дурацкая привычка портить самому себе жизнь? Зачем ты идешь каменистыми путями саморазрушения? Откуда столько спеси и отрицания? Чего и сколько тебе нужно, чтобы принять реальность?.. Размеренно, мудро. Ведь на кой тебе тогда мозги? Эти ни к чему не приводящие внутренние манифесты сопровождают меня с тех пор, как я приняла свои чувства к Торгому и поспешно исчезла. Ну, подумаешь, одна из миллионов женщин, которым суждено жить с грузом неразделенной любви. Что, теперь надо сделать из этого знамение, чтобы с ним шагать до конца дней? Нет, конечно. И ведь я почти приручила своих гадких демонов… Смогла себя убедить за год затворничества в том, что я справилась. Отпустила. Человек он такой — свободолюбивый, честный. Ты сама свой выбор сделала, зачем травить душу мужчине? Помнится, Эйнштейн как-то сказал, что, готовясь к войне, её предотвратить невозможно. О, какая неповторимая мысль. И мы тому ярое подтверждение. Жесткий игнор и постоянные провокации теперь стали неотъемлемой частью наших «отношений». И хочется и колется. У обоих. Вроде бы, сошлись на том, что отстаём друг от друга. А эта болезненная зависимость, ненормальная и до ужаса маниакальная, она не отпускает. То самое наитие, когда-то через прикосновение швырнувшее обоих в водоворот, не желает убраться восвояси. И это только усугубляет положение. Ни ему, ни мне нет покоя. И общего будущего тоже. До окончания отпуска Арзуманяна мне приходится быть исполняющей обязанности. Стоит ли описывать, что происходит, когда ввиду рабочих моментов мы пересекаемся с Торгомом? Это пусть и редко, но всё же имеет место быть. Но самый опасный момент случается в последний день. Напряженный, полный негатива и разбора неудачных полетов. Когда нас вызывают на совещание, я вполне собрана и профессионально сосредоточена. Но стоит в ходе обсуждений юристам обвинить наш отдел в провале судебного процесса по выплате неустойки со стороны недобросовестного подрядчика, — увы, и здесь меня не миновало «проклятие» тендеров по строительству, — внутренний предохранитель опасно щелкает. На мою браваду, сводящуюся к тому, что с больной головы на здоровую такое не стоит переносить, глава финансово-экономического департамента вставляет свои колкие замечания, приводя меня в неукротимое бешенство. У нас возникает короткая перепалка, во время которой я внезапно понимаю, что выгляжу посмешищем. Не стоит тягаться с акулой. Адонц меня положит на обе лопатки. И даже если я права, всё равно докажет обратное. Принципиально. Выхожу от Генерального секретаря с вселенской досадой, заставляющей поджимать губы. И направляюсь прямиком в архив, где хранятся папки с делами пятилетней давности. И тендер по приобретению проектно-сметной документации, и тендер по первому этапу строительных работ. Пусть меня и не было здесь, когда они проводились, да и нынешний, результат которого вынудил обратиться в суд, тоже не я вела, но общая ситуация и вызов, брошенный мне сволочами на совещании, обязывает разобраться во всём. Руки и спина загибаются под увесистыми папками, но я осиливаю эту ношу и выхожу из пыльного помещения, пару раз чихнув. Вопреки всеобщему мнению о том, что хранилище находится на цокольных этажах, наше занимает территорию двух верхних. Хорошо, что крыши не текут. И плохо, что в старинном здании, являющемся памятником архитектуры, не было предусмотрено лифтов. С потугами преодолеваю широкие длинные ступени, встречая на пути пару знакомых мужских лиц, предлагающих донести бумаги вместо меня. Отнекиваюсь, мол, справлюсь. И продолжаю осторожные шаги. По закону подлости натыкаюсь на Адонца за пару пролетов до вожделенной цели. Воздух сгущается. Этот мерзавец имеет наглость надвинуться в мою сторону. Я отступаю на шаг и с трудом выставляю балласт вперед, создавая преграду, некий бортик. Торгом продолжает наступление, гипнотизируя колючим, ежистым взором насмешливо поблескивающих глаз. Сопротивляюсь. Он уже слишком близко, надавливает корпусом на внешние края папок, заставляя обратную сторону неприятно врезаться в мой живот, вызывая дискомфорт. И в тот самый момент, когда, озверев от нелепой выходки, я собираюсь открыть рот, выдав пару язвительных замечаний, дабы стереть эту саркастическую ухмылку с очерченных губ, Адонц вырывает папки из моих рук и разворачивается, молча выполняя услуги носильщика. Бегу следом, едва успевая за широкой поступью на своих каблуках. И сдерживаюсь из последних сил, благодаря двум-трем выжившим нервным клеткам. Они вопят о том, что своими фразами я добьюсь только очередной ненужной перепалки. — Несказанная щедрость с Вашей стороны — потратить две минуты своего драгоценного времени на меня! Ответом на мою реплику служит грохот приземлившихся на стол бумаг, что больно режет слух. Ребята озадаченно наблюдают за нами, и это немного отрезвляет. — Спасибо, господин Адонц. Лишь кивает и с непроницаемым выражением лица ретируется. Но у двери останавливается и разворачивается, вперив в меня свой хищный взгляд. Я бы спросила, зачем он это делает — лезет ко мне без надобности. Но ведь и я такая же. Не остаюсь в долгу… — Надеюсь, впредь ваш отдел будет внимательнее. Хочу, чтобы к утру мне принесли заключение с основными моментами тендера. Ваша точка зрения тоже имеет значение. Задыхаюсь от накатившей злобы. — Да неужели?! Что-то я не заметила этого часом ранее… — Держите себя в руках. Не забывайте, где работаете. Здесь не место для эмоций. Гад. Ненавижу. Как он смеет меня отчитывать?! Демонстративно становлюсь к нему спиной и хватаюсь пальцами за первую попавшуюся папку, вцепившись такой мертвой хваткой, что костяшки заныли. Зато этот отвлекающий маневр позволил держать язык за зубами. Когда Адонц ушел, мне пришлось объяснять коллегам, что произошло. В отсутствие нашего начальника, который лучше всех владел информацией по этим закупкам, нас просто обвинили в некомпетентности. Видимо, сегодня кому-то надо было сорваться. И именно на нас. На предложение разобраться всем вместе я отрицательно качаю головой, заявляя, что это дело принципа. Даже если придется здесь ночевать, я добью каждый лист, каждую никчемную деталь, чтобы понять, как произошел такой промах. Ближе к семи, когда здание окончательно опустело, я выключила кондиционер и открыла окно. Люблю вечерний шум — щебет играющих детей, всплески воды в фонтане, звуки клаксона, смешавшиеся с гулом голосов. Немного разминаюсь, прохаживаясь по комнате и разговаривая с братом. Эдгар, он особенный. Не потому, что он моя кровь, нет. Считаю, что таких мужчин сейчас почти нет. У него всё в меру, даже нотки цинизма. Куда без этого? Помню, с самого детства выгораживала его перед родителями, не выносила, когда брата ругают. Он рос задиристым хулиганом, вечно ввязывался в драки, возвращался домой в перепачканных и разодранных вещах, а я, как могла, пыталась скрыть эти факты. Затевала стирки, штопки, починки. Чтобы мама с папой, пришедшие после дежурств, не огорчались и не выясняли отношений. Не подлежащие восстановлению футболки всегда прятала, чтобы потом купить похожие — иначе зоркие глаза родительницы вычислили бы пропажу. Странно, но в переломный момент нашей подростковой жизни, когда мне было шестнадцать, а ему — пятнадцать, именно Эдгар стал моей опорой. Каким-то образом он сумел поднять во мне боевой дух и не дать разрушиться под натиском постигшей нашу семью беды. Брат повзрослел в один миг, перестав пропадать с друзьями в сомнительных местах. Был рядом, просто рядом. Мы чаще молчали, но когда было совсем невмоготу, и я беззвучно рыдала, чтобы не напугать маленькую Диану, только-только пошедшую в первый класс, он находил волшебные слова поддержки. И я верила. Так отчаянно верила. Угроза потери самого близкого человека катастрофически невыносима. Особенно для девочки моего возраста. Особенно в нашей дружной семье. Мы с Эдгаром ведь уже были «большими» по сравнению с младшей сестрой. Нам популярно объяснили, что и как будет происходить в ближайшие месяцы. И как нужно себя вести, чтобы не тревожить маму… И мы старались, очень-очень старались… Слишком рано научились ценить каждый миг. Может, благодаря этому сегодня я вижу в Эдгаре достойного мужчину, готового создать свою собственную семью? И никак не могу нарадоваться тому, что он приехал. Пусть я и не являюсь единственной причиной этого долгожданного визита. Арминэ. Так зовут миловидную кареглазку, заколдовавшую моего брата. Хвала создателям социальных сетей, в пучинах которых образуются пары. И, видимо, некоторые — настолько крепко, что такие вот парни готовы бросить всё в одной столице и отправиться в другую, чтобы познакомиться поближе и обговорить детали свадьбы. А уж мысль о том, что через пару месяцев сюда съедется вся моя родня, просто бьется фейерверком. Я увижу маму с папой, сестру с племянницей, по которым так изголодалась… Наверное, столько лет молчания между нами стоили такого громкого воссоединения. Повод просто потрясающий. Жаль только, что Эдгар хочет девочку забрать, а не самому переехать… — В общем, я задержусь. Вы отдыхайте. И привет от меня Арминэ. — В котором часу за тобой заехать? — не отступает он. — Не раньше десяти, — сдаюсь, тоскливо прикидывая примерное количество непочатых листов. — Хорошо, буду. Как давно я не чувствовала этой опоры. Неподдельной заботы родного человека, которому важно, чтобы тебе было хорошо… Одно дело — общение на расстоянии, другое — вот эти, казалось бы, незначительные поступки. Но как они незаменимы! Чувствую прилив сил и с воодушевлением окунаюсь в разложенные протоколы, смету, договоры. Тщательно выстраивая хронологическую цепь, расставляю просмотренные документы, медленно подходя к развязке. Время от времени по номеру ввода ищу какие-то хвосты в mulberry, всё той же несовершенной системе электронного управления, где потерять что-то явно легче, чем отыскать. Спустя еще два часа сокрушенно роняю голову на вытянутые ладони. Обидно, конечно, но судя по полученной картине, из-за несоблюдения сроков подачи заявки на выплату, мы и проиграли суд… — Ты и здесь всё взяла на себя… Ничему жизнь тебя не учит. Я знал, что найду тебя на рабочем месте. На столе появляется умопомрачительно пахнущая какой-то свежей выпечкой цветастая коробка. Я, вперившись в неё уставшим взглядом, прислушиваюсь к клокочущему от радости нутру. Он здесь. Беспокоится. Поддаюсь минутной слабости, когда крепкие пальцы опускаются на мои напряженные плечи, размеренно массируя ноющие мышцы. Превращаюсь в желе, отказываясь прерывать момент своими высказываниями. Веки смежит от затопившей неги. — Ты сильно похудела, тебе надо питаться, — железным тоном. Я даже не старалась, это произошло само по себе. И плевать. Но, по ходу, не ему. — Давай, Сатэ, в этой кондитерской очень вкусные сладости. Я не имею сил отвечать. Сижу с закусанной губой, чтобы не застонать в голос от ощущений, подаренных этими старательными руками. Не могу думать о еде в такой миг. Пусть говорит, что хочет, лишь бы еще чуть-чуть…вот так…чувствовать его так близко. Но спустя минуту молчания приятная тяжесть исчезает. И, придвинув ко мне второй стул, Адонц усаживается рядом, деловито раскрывая коробку и с помощью салфетки выуживая оттуда покрытый шоколадной глазурью эклер. Я просто слежу за его действиями, не в состоянии пошевелиться. Почему он всегда печется о том, что я работаю больше других, считает, что меня не ценят, пытается вразумить. Думает, я не умею себя отстаивать. Но это ведь не так. Я знаю свой предел. — Ты…ты, что, собираешься меня кормить? — выдаю вымученным придыханием поражающую догадку. — Я давал тебе шанс сделать это самой. Ешь, душа моя. Дрожь проносится по телу от двоякости ситуации. От этого обращения, переворачивающего всё, перечеркивающего негативные впечатления, заставляющего плавиться. — Пока не съешь хотя бы это, я не уйду. Считай, заглаживаю свою вину. Если бы не я, тебе не пришлось бы сидеть здесь в бумагах, к которым не имеешь отношения. Непроизвольно раскрываю рот, и Адонц спешит этим воспользоваться, аккуратно всовывая кончик угощения. На автомате откусываю, всё еще не соображая, что это происходит наяву. Вкус качественного шоколада на языке рождает бурю удовольствия. А, может, это его взгляд, неотрывно следящий за моими слабо двигающимися губами? Чувствую, что испачкалась, но не решаюсь облизать их, понимая, как это будет выглядеть. А потянуться за салфеткой не могу. Парализована. Кто мы друг другу? Два сумасшедших. Отталкивающих. Притягивающих. Неспокойных. Борющихся. К чему ведет наше противостояние? Только к моему крушению. Но сейчас это меня не волнует. Я заслужила порцию дорогого счастья. Плата велика, но и аромат его дороже последствий. — Я хочу тебя поцеловать, — говорит тихо, с хрипотцой, пока я вновь откусываю поднесенный эклер. Меня затапливает щемящая нежность от того, как это было сказано. Подкупает, что он осторожничает, не берет натиском, как раньше, а считается со мной.