Резко распахиваю веки, понимая, что близка к удушью от боли в горле. Раскрываю рот, хватая воздух. И закашливаюсь, чувствуя, как от потуг выступили слезы. Это, скорее, рефлекс — пытаться выжить. Сознательно я бы не стала спасать себя. Мне действительно легче было умереть. Руки дрожали, когда я пыталась отвести грязные спутанные волосы от потного лица. Тело неимоверно горело, и этот жар не переставал меня терзать. — Сат?.. — вдруг слышу голос Мовсеса сбоку. — Проснулась… К несчастью, да. Отвечать не спешу. Вместо этого, скрипя зубами от увеличивающейся ломки, через полуоткрытые глаза пытаюсь оглядеться. Меня хватает только на поворот влево, где стоит взволнованный похититель. А потом я рушусь на постель, завыв от дичайшего спазма брюшной полости, даже толком не понимая, что именно из органов этой области вышло из строя. В попытке как-то успокоиться, комкаю несвежие простыни, сворачиваясь в позу эмбриона. — Мне плохо, — выдыхаю на износе, думая, что сейчас разорвусь на части. Тишина и мрак снова давят своей тяжестью, веки смежит, и я даю волю внутренним демонам… Кричу… Всего несколько секунд, но во всю мощь, на которую меня хватает. А потом голос пропадает. Я знаю, со мной явно что-то не так… Мысли путаются. Вопросы жалят воспаленное сознание, и мне кажется, я схожу с ума… — Сейчас станет легче… — матрас прогибается под тяжестью мужчины. — Потерпи… Открываю рот, чтобы спросить, что он мне вводит, но ни единого звука. Окончательно охрипла. Мовсес фиксирует меня за плечи и обезволенную помещает на подушки. Мне безбожно жарко, но боль медленно отступает. Делаю над собой усилие и снова немного раскрываю глаза, через тонкую черту пытаясь разглядеть своего мучителя. — Почему… — сглатываю, борясь за каждую произнесенную букву, — ты просто не убьешь меня?.. — А еще меня называешь больным, — скалится как-то нездорово. — Думаешь, убивать так легко? Вздыхаю, понимая, что остатки сил, которыми пыталась храбриться, изменяют мне, и веки вновь смежит. — Ты ничего не знаешь о смерти, Сатэ. Слышу, как чиркает зажигалкой, прикуривая. А затем удаляется — понимаю по приглушенным шагам. Какая забота! Не хочет травить дымом?.. — Ты ничего не знаешь о смерти, — повторяет тихо, — а я с ней говорил. Шел бок о бок, не смея даже надеяться на то, что меня не зацепит шальной пулей в ночи, если смогу выжить после атак БПЛА и другой военной техники… В теле появляется какая-то неестественная легкость, боль исчезает, но ее заменяет стойкое ощущение нереальности, будто я во сне. Стараюсь сосредоточиться на том, что говорит Мовсес. Хотя, разве это имеет какое-то значение в моей ситуации?.. — Однажды в кромешной тьме, когда мы охраняли территорию, я словил прицел в собственный лоб… Для вас это красный лазерный луч. Говорят, в такой момент жизнь проносится перед глазами. А я, Сатэ, был так спокоен, готовый распрощаться с этим миром. Знаешь, почему? Твой образ появился, стоило только прикрыть веки. И мне даже не надо было молиться. Ты была моей молитвой. Я знал, что ты просишь обо мне. Пусть и не любишь, но шепчешь мое имя, прося Господа оставить в живых… Это правда. Но я молилась обо всех. Молилась о прекращении кровопролития, не понимая сумасшествий этого мира, не принимая факт наличия масштабного уничтожения с помощью боевых действий в цивилизованном обществе — и не только на своей родине. Но его слова все равно слишком мучительно слышать… — Уже зная, что в следующую секунду буду убит, я лишь подумал о своем слабоволии. Надо было быть настойчивее и брать тебя напором в свое время. А я заладил какое-то дурацкое уважение девичьего решения. Когда это мужчина предоставлял женщине права выбора?.. Сатэ, я готов был умереть, и единственное, о чем жалел, — что не сделал тебя своей. Даже о матери не вспомнил! — его внезапный жуткий смех отозвался сжатием моей диафрагмы, и если бы у меня были силы, я закрыла бы уши. — О родной матери. Не вспомнил. Совсем. Только ты! Ты! Черт возьми, я назвал бы тебя околдовавшей меня ведьмой, но в том-то и дело, что нет! Я таких чистых глаз и такого невинного взгляда никогда не видел… Скольких девушек через себя пропустил — каждая, пусть и неумело, но пыталась хотя бы немного флиртовать. А про таких, как ты, говорят «топор». Сказала — отрезала. Никакой жеманности. Внезапно все стихает, и эта образовавшаяся тишина вызывает во мне гнетущую тревогу. И не зря… Он снова поблизости. — Солнечная Сатэ… — его пальцы гладят меня по виску, и я содрогаюсь. — Перед лицом смерти я мысленно произнес твое имя, прощаясь навсегда. И стал палить из автомата в разные стороны, решив, раз сам умру, то заберу с собой и парочку чужих жизней… Мовсес сел рядом, теперь взяв в ладони мои щеки, поворачивая к себе, словно безвольную куклу. Так хотелось спать, меня уносило куда-то вдаль, но мозг никак не хотел отключаться окончательно, поэтому я была вынуждена выслушивать его рассказы… — Убить тебя? Глупая. Я же выжил только ради тебя. Вышел из комы только ради тебя. Все теперь ради тебя… Если бы могла, обязательно усмехнулась бы… Изнасиловал тоже ради меня?.. — Смерть очень интересная штука, моя красивая, — его дикий шепот щекочет кожу прямо у моего уха, — я, вроде, ее переиграл, но она все время смеется мне в спину, будто напоминая, что это лишь ее прихоть, — замолкает на несколько мгновений. — Тебе страшно? Почему ты дрожишь? Или замерзла? Меня заботливо укрывают еще одним одеялом. Но это не помогает. Агония усиливается, тело ломит, будто прямо сейчас кто-то десятки раз проезжается по моим костям. Горю в адском пламени, снова перехватывает горло… — Твоя ошибка, Сатэ, твоя единственная ошибка заключается в том, что ты выбрала не того человека. Но ничего, мы это исправим. Меня же не было рядом, вот поэтому это и случилось. Я прощаю тебя. Его губы касаются моего лба. Пусть и слабо, но я чувствую их прикосновение, от которого тошнота вихрем поднимается вверх. Я в последнюю секунду успеваю перекатиться на бок — непонятно, откуда возникли силы, — чтобы меня вывернуло наизнанку на коврик у кровати. Внутренности от жуткой боли скрутило узлом, я стала задыхаться от нехватки воздуха. Глаза так и не открывались, лишь слезясь и горя еще больше. И я была уверена, что теперь точно умираю. И эта мысль приносила неимоверное облегчение… * * * Странно, правда? Я ведь так любила жизнь, так хотела оставить после себя хотя бы крошечный след в виде собственных детей. Преодолевала все препятствия, всегда придерживалась теории «стакан наполовину полон». А сейчас проклинала свой организм за то, что он борется. Просто перестань функционировать. Я сдалась, я не хочу жить с этим клеймом. Не хочу выжить, чтобы потом в кошмарах видеть, как меня насилуют вновь и вновь. Значит, я слаба. Прими мою волю, Боже. Просто забери душу. Подальше от этого хаоса, ростков ненависти, жалости и вселенского сожаления о таком никчемном конце. Мне некого обвинять, кроме себя. Слишком верила в порядочность, слишком легкомысленно отнеслась к предупреждениям… Не послушала совета быть бдительнее. Думала, да что мне сделает Мовсес? Только никто из нас ни от чего никогда не будет застрахован. Ломота будто пробралась до извилин самого мозга. Меня потряхивало от напряжения во всем теле. Я не понимала, сколько времени лежу на этой неопрятной постели, пропитанной моим собственным потом, и не знала, когда вставала последний раз. Сознание упрямо отказывалось слушаться — и не прояснялось, и не отключалось окончательно. Просто до жгучих слез надоело это состояние овоща. Бессилие, боль, адские муки, душевные терзания. Я приказала себе открыть глаза, что получалось с большим трудом. Если обычно это может занять лишь долю секунды, то сейчас мне потребовалось не меньше минуты. Распахнуть взор широко не смогла, но веки приоткрыла. В комнате царила атмосфера угнетающей тишины и мрачного покоя. Мовсеса не было, и это я, скорее, почувствовала, а не видела. Так нельзя, это не может продолжаться вечно. Ему надо лечиться. Если не мою, так хотя бы его душу можно попытаться спасти. Ведь какова гарантия, что завтра он не поступит так с другими девушками? Войдет во вкус и не остановится… Очень медленно опираюсь на локти, стискивая зубы от того, как простреливает везде, а голову будто пронзают невидимые шпажки, деля ее на миллионы кусочков. Все равно заставляю себя встать, опираясь на все, что попадается под руки. Зрение не восстанавливается полностью, поэтому, я почти не различаю предметов перед собой, бредя на ощупь. Кое-как добираюсь до двери, открываю ее и ступаю в коридор, ожидая, что мой похититель обнаружит эту инициативу и тут же накажет за нее. Но и здесь меня встречает полнейшая тишина. Улавливаю какое-то движение рядом, и поворачиваюсь так быстро, как могу… И застываю на месте, уставившись в собственное отражение в огромном зеркале. На меня смотрит…ничто. Невзрачное потерянное существо в чужой короткой сорочке, которая просвечивает, являя миру голое тело. Черные круги под воспаленными глазами, изнеможенное лицо, какие-то морщины… Прищурившись, чтобы сделать фокус немного четче, склоняю голову набок и рассматриваю почти прозрачную кожу. На ней синяки, следы уколов, красные отметины… Я противна себе. Но не могу оторваться от созерцания бледного чудовища со спутанными волосами. Неужели, правда, это я?.. Делаю шаг назад. Потом еще. Словно испугавшись, хочу убежать от незнакомки в отражении… Выставляю руки вперед, будто отгоняя ту, желая, чтобы она исчезла… Не понимаю, что происходит, но в какой-то момент чувствую, как лечу вниз… Лестница длинная и широкая. Скатываюсь кубарем, слыша хруст позвонков и костей. Даже не пытаюсь противиться этому, надеясь, что сломаю шею — и дело с концом… Перекрученная, распластываюсь на последних ступенях и хриплю, выдыхая. И, действительно, меня пронзает нечеловеческая боль, от которой и это скудное дыхание перехватывает. Перед глазами тут же темнеет, а в ушах стоит какой-то звон. А потом, наконец, все исчезает. Глава 34 «Часто мы разрушаем то, что любим, а после, еще сильнее любим то, что уничтожили». Хайнц Кёрбер