— Хотите, выведу Вас на прогулку? — Нет. — Может, посмотрите что-то интересное? — Если на сегодня план по стандартным вопросам выполнен, можно мне остаться одной? — Вы же знаете, что я обязана находиться рядом. В противном случае меня ждет увольнение. Как и предыдущую работницу. Да, неприятно. Совесть — единственное, что получается задеть во мне сейчас. Я не хотела быть причиной потери человеком своего заработка. Более того, пыталась облегчить трудовые будни сиделки, попросив покинуть помещение на пару часов. Кто ж знал, что в результате неуклюжего движения, когда я пыталась подсесть ближе к окну, меня ждало фееричное падение, после которого я так и не смогла подняться самостоятельно? И что эту картину застанет Её Величество Элеонора Эдуардовна? Мадам не терпит некомпетентности. Последствия незамедлительны. — Хочу тишину. Просто тишину. Подкатываю на инвалидном кресле к тому самому злополучному окну. Учитывая, что половина моего тела — пусть и в шахматном порядке — не функционирует, меня обеспечили этим чудо-агрегатом. — Сатэ, но так нельзя, Вы все время молчите… — Пытаюсь служить примером окружающим. Но что-то не выходит. Мое колкое замечание, думаю, задевает молодую женщину, она больше не предпринимает попыток разговорить меня. Прекрасно. С места, которое я облюбовала, видно лес. Голый, мрачный, неуютный. Декабрь, все же. Дебри его…манили меня. Смотрела туда и на какое-то время обретала спокойствие. Если представить, что мое нутро — комната, будет легче сделать сопоставительный анализ. Раньше она была заполнена людьми, родными лицами, о которых я пеклась, думала, переживала, а также многочисленными событиями. Там всегда было шумно и весело, горел яркий свет, пахло вкусно и по-домашнему. Царила любовь и теплота. Сейчас…свет выключили, люди разбрелись, стоит колючее безмолвие. Моя личная комната пыток. Тотальное безразличие ко всему вокруг. Ни одной живой эмоции. Я ни разу не плакала. Ни разу. Ни одной слезинки. У меня не получается даже злиться или сетовать на судьбу. Все, что я могу — раз в день общаться с семьей по видеосвязи, чтобы уверить их в своем стабильном состоянии. Даже не знала о наличии актерских талантов, благодаря которым могу улыбаться так фальшиво. — К тебе пришел Торгом, — голос хозяйки дома рассекает пространство подобно грому. — Я попрошу принести вам чай. Она тут же удаляется, не удостоившись никакой реакции и привычно лицезря мою спину у окна. Сиделка выходит следом. И через минуту, видимо, покончив с формальным приветствием и обменом любезностями, входит Адонц. Присаживается в кресло у стены. Пристально изучает мой профиль. Выжидает. Терпит фиаско. И сокрушенно произносит: — День семнадцатый. Глава 35 «Я ставил вопросительный знак и философствовал там, где другие просто любят. И вот в результате ничего мне эта философия не дала, а только выпотрошила сердце». Генрик Сенкевич «Без догмата» — День тридцать первый. Привычная тишина сегодня бьет по нервам как-то по-особенному. Может, потому что после уличной суеты в канун Нового года я вхожу в это бесцветное в эмоциональном плане помещение? — Напоминаю, Сатэ, что в молчанку ты меня не переиграешь. Активирую экран планшета в руках и задаю риторический вопрос: — Почитаем об очередной жертве похищения, чтобы ты уверилась, насколько беспочвенны твои безмолвные страдания? Ни один, черт возьми, ни один мускул на ее бледном лице не дрогнул за все это время. Если бы не взмахи ресниц, когда она моргает, Сатэ можно было бы принять за статую. Чувствую очередной прилив злости на эту упрямую дурочку, так упорно отказывающуюся жить. Собственное бессилие и немощность заставляют скрежетать зубами, и вопреки произнесенным словам, я все же почти готов впасть в отчаяние… — «Десятого июня 1991 года 11-летнюю Джейси Ли Дугард похитили в Саут-Лейк-Тахо, штат Калифорния, во время того, как она шла от дома до остановки школьного автобуса. Несмотря на обширные поиски пропавшей девочки, ей удалось получить свободу лишь восемнадцать лет спустя». Делаю паузу и отрываюсь от чтения, чтобы уловить хоть какое-то изменение в выражении лица Сатэ. Тщетно. — Восемнадцать лет спустя. Разницу чувствуешь? Не четыре дня, как в твоем случае. Восемнадцать лет спустя. Согласен, сравнивать не совсем правильно. Но все могло быть хуже. Ты же понимаешь? Господи! — на миг теряю выдержку, забыв о тактичности. — Сатэ, все могло быть хуже! Очнись же, наконец, и давай будем бороться с этим вместе! Вздыхаю, поняв, что ничего не изменилось, и ей плевать на мои просьбы. — «Прогресс в этом случае похищения произошёл только тогда, когда в августе 2009 года, осужденный сексуальный маньяк по имени Филлип Крейг Гарридо посетил кампус Калифорнийского университета в Беркли в сопровождении двух девушек, в одной из которых позже узнали Дугард. Их странное поведение привлекло нежелательное внимание, что привело к тому, что Гарридо и его жену Нэнси арестовали за похищение человека и по другим статьям. В конечном счете, пара преступников признала себя виновными в похищении Дугард и сексуальном насилии над ней, Филипп получил срок в 431 год, а его жена получила сравнительно мягкое наказание в 36 лет тюремного заключения. Дугард позже написала книгу «Украденная жизнь: Мемуар», о том, что ей пришлось перенести…». Уверен, всевозможные мозгоправы отправили бы меня на расстрел за такое обращение с человеком, пережившим похищение. И статьи, которые я ей каждый день читал, чтобы в качестве провокации вывести на эмоции, сочли бы кощунственными. Но что я могу, если по-хорошему эта девушка не хочет? Отказаться от любой сторонней помощи и запереть себя в четырех стенах — вот ее решение. Откладываю гаджет и намертво впечатываюсь в неподвижный профиль напротив. Это стало моим каждодневным ритуалом. Я скучал. Я конченый эгоист и хочу, чтобы она «вернулась» и снова выводила меня из себя. Хочу затыкáть ее поцелуями, чувствуя, как млеет в моих руках. Хочу, чтобы своенравная бестия ждала меня дома, а лучше — в постели. Но сначала я ей расскажу, как умер и воскрес, не живя все то время, пока ее искали. Поведаю типичную историю циника, который споткнулся о свои постулаты, встретив антидот в ее лице. На самом деле, это происходит не так внезапно, как нам обычно «втирают». Это долгий путь, где ты проходишь несколько этапов. Первый — эйфория. Сатэ зацепила, с ней было живо, интересно, нетривиально. А такое всегда затягивает — отличаясь от всего, к чему ты привык, постоянно тянет к себе, зазывает, и хочется вкусить, углубиться. Второй — ощущение тревожности. Да, ты как бы и рад, но будучи сознательным человеком не можешь не задаваться вопросом — а что это значит? К чему ведет, вообще? Третий — отрицание. Наверное, самая стандартная часть для подобных мне умников. Как же бесит, по сути, эта зависимость. Любая зависимость — это слабость. А от слабости надо избавляться, да? Даже если это сопровождается нещадной ломкой. Как иначе назвать состояние, сопровождающее меня столько недель после нашего разрыва? Зато я мог гордиться собой — всем и каждому, кто говорил, что я ее люблю, доказал обратное. И, наконец, четвертый этап — принятие. Самое сокрушительное, что я испытывал в своей жизни. С горечью понимая, какой мудак. Я, оказалось, так ее любил, Боже. Так любил… Как не ожидал от самого себя. Настолько сильно, что перестал существовать на период поисков. Настолько горячо, что неосознанно взывал к кому-то там куда-то наверх, мысленно умоляя — лишь бы была жива. Настолько отчаянно, что с того момента, как Сатэ доставили в больницу, не отходил от нее и ночевал там, забив на весь внешний мир. Так-то. Поделом мне. Век вседозволенности, свободы и тотальной доступности сыграл свою роль в моей жизни. Притупил какие-то отростки моногамии еще в юности, предоставив широкий непочатый край различных вариантов. Почему мужчины на это ведутся? Не могу говорить за всех. Но сейчас, глядя на потухшую Сатэ перед собой, понимаю, что так было легче. Просто тупо легче… Меньше канители, меньше стресса и меньше…страхов. Надо быть конченым ублюдком, чтобы брать в жены чистую девочку, присвоив ей статус приложения, которое убирает, стирает, готовит и рожает, в то время как сам ты прожигаешь время с другими. Я видел тысячи таких примеров. Мне это претило. Сколько девушек так сломалось? Скольких превратили в подобие женщин, переставших себя уважать?.. Разве это правильно? И я пытался быть честным. Если не могу исполнить клятв, что даю при вступлении в брак, зачем затевать такое событие? Те самые страхи — страх не оправдать чьих-то надежд и обмануть собственные ожидания. Ведь первые эмоции схлынут, а что потом? Очень редко в быту людям удается сохранить отношения, когда они в состоянии аффекта в ранние годы связывают себя сложными узами, не понимая всей глубины действа. Ведь потом, когда они взрослеют, взгляды и позиции меняются, что приводит к довольно плачевным результатам. Учитывая мой характер и завышенные требования, я был уверен, что не подхожу на эту роль от слова совсем. Я хотел остаться достойным человеком в своих глазах и не стать причиной гибели чьей-то души, что неизбежно при таких раскладах. Получилось, Тор? Вновь и вновь задаю себе этот вопрос, привычно огибая ждущим взглядом черты профиля Сатэ. Неизменная неподвижность. — Я выбью из тебя эту дурь, — обещаю зловеще. — Я тебя верну к жизни. А потом собственноручно задушу за легкомыслие и наивность, из-за которых ты попала к нему в руки. Конечно, сейчас я в полной мере осознаю долю своей вины и ответственности за все, что произошло с ней. Если бы я вовремя признал очевидное… Я, черт возьми, имел бы право запретить ей встречаться с этим недоноском! Я и хотел запретить ей еще тогда, но в последний момент остановился, предоставив право выбора Сатэ. Кто я такой? Противоречу сам себе, сначала предлагая минимум обязательств, а затем расчерчивая какие-то рамки. У меня попросту не было таких прав. Ни моральных, ни этических…никаких. Да и она взрослый состоявшийся человек. На всех основаниях послала бы меня в одно достопримечательное место. Усмехаюсь, качая головой. Затем встаю и сокращаю расстояние между нами, остановившись перед девушкой и загораживая вид из окна. И снова никакой реакции. Глаза застыли на уровне моего живота. Теряю контроль и впервые позволяю себе прикоснуться к ней, приподняв пальцами подбородок, чтобы она смотрела мне в лицо. — Очнись… — слетает шепотом с губ. Как и раньше, любой наш контакт рождает во мне какой-то необузданный прилив, пробуждает зверский аппетит и требует выхода. Но… С ней ничего не происходит!.. Застывшая статуя. За столько времени я ни разу не ощущал шелковистости ее кожи, не проявлял такого неуважения к ее безмолвным страданиям. А сейчас вдруг…захотел этого! Чего я ждал? Хотя бы какого-то отголоска в недрах этих зеленых омутов. А там тишина. Гнетущая, сводящая меня с ума тишина. Не могу поверить, что в ней угасли все чувства, но, похоже, это именно так. Данное открытие сродни смертоносному удару. Оно выбивает почву из-под ног, даря стойкое впечатление болезненного падения в бездну. Новая мерзкая мысль стремительно разъедает сознание: что, если, правда, больше никогда не взглянет на меня…как раньше? — Ты нужна мне, слышишь? — почти рычу, как неадекватный параноик. — Я не позволю тебе так поступить с собой…с нами, в конце концов! Резко убираю ладонь и отхожу на пару шагов, развернувшись к ней спиной. Боюсь, как бы не сорвало остатки выдержки. Мое нутро не может смириться с таким положением вещей. Как я могу потерять ее? Как! Что за злой рок — обрести и потерять в одно мгновенье, когда только-только понял всю значимость человека? Ни за что! Я не сдамся. — После праздников к тебе начнет приходить первоклассный специалист. Ему я доверяю. И если он скажет, что мое присутствие препятствует твоему выздоровлению, я уйду, — стискиваю зубы. — Постороннему легче выговориться, и я делаю упор именно на это. Пусть ты отказывалась до сих пор, но я больше не стану слушать Элеонору Эдуардовну. Разворачиваюсь. Та же безжизненная картина. Бледная, почти прозрачная кожа, на которой в некоторых местах еще не сошли синяки, осунувшееся лицо, практически серые губы, будто лишенные кровопритока, и эти глаза…стеклянные. Страшно и больно на нее смотреть. Но ко всем этим эмоциям непременно прибавляется злость. Ведь даже в таком плачевном состоянии она не перестает бороться со мной! Ни единого слова и жеста в моем присутствии! Ни единого! Брошенные в больнице фразы — это все. Как будто ей больше нечего мне сказать. И как будто…Сатэ тоже видит мою вину в случившемся. Кажется, сегодня я не в себе, потому что больше не могу находиться рядом с ней. Обычно мои визиты длились несколько часов, я попеременно то читал ей статьи, то рассказывал что-то из жизни, то просто разделял ее безмолвие. И это длилось почти до самой ночи.