Владимир взял тетрадь и стал перелистывать. — Вы просто откуда-то списали решение. Софа вспыхнула. — Ах, так! Отдайте тетрадь. Но Ковалевский вдруг увидел что-то интересное. Пришлось ли раз вам безучастно, Бесцельно средь толпы гулять И вдруг какой-то песни страстной Случайно звуки услыхать? На вас нежданною волною Пахнула память прежних лет, И что-то милое, родное В душе откликнулось в ответ. Он не успел дочитать. Софа схватила тетрадь. Владимир задержал ее руку в своей. — Нет, не получите. Это что такое! Среди задач — стихи. — Эти стихи не для вас. Все равно не поймете, — сердито сказала Софа. Как она ему нравилась вот такая, нахохлившаяся! Мысленно он назвал ее «воробышком». Этот воробышек может быть энергичен и смел, и застенчив, как дитя. В его маленьком сердечке горит неугасимая любовь к науке, жажда знаний, так созвучных стремлениям Владимира. Этот воробышек далеко полетит, если развязать ему крылья! — Ну нате, возьмите, моя принцесса. Кладезь мудрости и поэзии. Преподношу вам. Он встал на одно колено и церемонно протянул тетрадку. — То-то! Теперь вы не забыли встать на колени? — засмеялась Софья. — Перед вами всегда готов. Слуги, где мои слуги! Несите дары в этот дом. Сегодня же буду просить у отца руки его младшей дочери. — Моей? — вдруг растерялась Софья. — Вы шутите. Анюта ведь старше… Ковалевский встал с колен. Он смотрел на девушку. Там, в ее глазах, широко распахнутых, смотревших удивленно, он хотел прочесть какой-то ответ… — Нет, я серьезно, Софа, — сказал он мягко. — Вы не верите в сродство душ? Когда Ковалевский ушел, Софа побежала к Анюте. — Анюта, он сказал, что будет просить моей руки. — Твоей? — Да. Почему так? — Значит, ты больше понравилась. — Но при чем тут понравилась? Ведь брак фиктивный! — Ты лучше думай, что делать. — Он хороший, добрый. Я рада. Он мне как брат. И ты будешь с нами… — задумчиво говорит Софа. Она прижимается к плечу старшей сестры. — Анюта, а что будет… А если я на самом деле кого-нибудь полюблю? — Что ж… Тогда не знаю. Нужен будет развод. Но этого очень трудно добиться. Почти невозможно… Они замолчали. — Мне так кажется, словно я, закрыв глаза, бросаюсь с высокой горы, — сказала Софа. — Эх, ты, сурок… Сурок, ты жив? — громко, как в детстве, спрашивает Анюта и приподнимает лицо сестры за подбородок. — Жив-жив, — отвечает Софа и начинает улыбаться. — Жив-жив! — кричит она и, вскочив, кружится по комнате. — О чем я думаю! Это счастье, огромное счастье! Хочу быть свободной! Хочу учиться! _____ Было восемь часов утра. Лиза тихонько встала, оделась и прошмыгнула в кухню. Кухарка растапливала плиту. — Вы куда это, барышня, ни свет ни заря? — спросила она Лизу. Лиза приложила палец к губам. — Никому не говори. Я скоро вернусь. Она вышла на улицу. Стояло обычное осеннее утро. Темные тучи низко ползли по небу, накрапывал дождь. Кое-где дворники в картузах и фартуках сверх теплых фуфаек дометали тротуары. Открывались мелочные лавки, питейные заведения. За углом мужики в рваных полушубках копали какой-то ров. Сидя в пролетках, дремали извозчики. — Подвезу, барышня! — сказал один из них, причмокнув на лошадь и лихо подкатывая к Лизе. — Не надо, я пешком. С Невы дул резкий, холодный ветер. Лиза плотнее закуталась в мантилью, отороченную соболем. Туже завязала капор. По реке туда и обратно плыли суда с лесом, камнями, барки с сеном, песком. У спусков яличники предлагали перевезти на ту сторону. Лиза пошла через мост и дальше — к Никольскому рынку. Она шла уверенно — еще раньше она выспросила у кухарки дорогу. Сразу же после разговора с братом Лиза решила побывать там — собственными глазами увидеть, где толпятся бабы, много ли их, кто их нанимает на работу, за сколько. Саше Лиза ничего не сказала — она хотела убедиться во всем одна. Прохожих было немного — мастеровые уже прошли, чиновники еще допивали чай дома. Ближе к рынку стали попадаться кухарки с корзинами. Старушки в темных суконных пальто, в салопах, с кошелками из рогожки. Некоторые с удивлением оглядывали Лизу: куда это одна спешит в такую рань молодая девушка да, видно, из богатого семейства. Из проезжей пролетки выглянул подвыпивший кутила, верно возвращавшийся с бала, нагло взглянул на Лизу и ухмыльнулся. Мимо по рельсам проехала конка. Впереди стоял кондуктор в форме со светлыми пуговицами, в фуражке с каким-то значком и с большим кожаным кошелем на боку. Наверху, во всю длину конки, прикреплена доска с рекламой. «Для смягчения кожи рук «Крем Симон» Париж. I. Simon, Paris. Требуйте нашу настоящую марку», — прочитала Лиза. На Никольском рынке возле лавок купцы зазывают покупателей. На дверях висят где веревки, где дуги с колокольцами. На столах разложена разная снедь, стоят огромные кувшины и чайники. — А вот пироги горячие с рыбой, с визигой! — кричит женщина. — Шанежки, шанежки, крендельки с маком! — старается перекричать ее другая. — Печенки, рубцы, печенки, рубцы! — Спички, спички, кому спички! — Клюквельный квасок! Подходи отведать! В углу, возле канала толпятся женщины в лаптях, в зипунах, с узелками в руках. Их много, наверное, больше ста. Некоторые между собой разговаривают, другие стоят молча. Лиза подошла к толпе. Женщины сразу бросились к ней, окружили. — Вам кого надоть — кухарку али горничную? — Возьмите меня, я все умею… — Не слухайте ее, она пьяница. — Мне никого не надо, — сказала Лиза. — Я так пришла, посмотреть.